Алексей Ивакин - Антипсихология

• Название: Антипсихология
• Автор: Алексей Ивакин
• Жанр: Психология

Есть секты религиозные, а есть и психологические.

Книга о шарлатанах от психологии, которых расплодилось ныне больше всяких разумных пределов...

Ярым приверженцам "политкорректности" читать категорически не рекомендуется.

---

Сирил Берт - сильная близорукость и плоскостопие, из-за очень слабого вестибулярного аппарата никогда не танцевал, не ездил на велосипеде, панически боялся высоты. К тому же отличался психосоматической лабильностью - на любую жизненную трудность реагировал усиленным сердцебиением, потливостью и другими вегетативными симптомами.

Милтон Эриксон. Впрочем, о нем подробнее.

НАША СПРАВКА: Его бы Козлов оставил умирать?

Он страдал почти полной цветовой слепотой и имел тяжелые нарушения слуха. Он был настолько лишен музыкального слуха, что воспринимал пение как крик. К этим сенсорным проблемам нужно добавить еще дислексию, приводившую к путанице в понятиях и нарушениям речи. В возрасте 17 лет он заболел полиомиелитом, после которого он остался частично парализованным. Сенсорные нарушения состояли в том, что он не чувствовал своих ног. Ему предрекали, что он останется на всю жизнь прикованным к постели, но после 10 лет постоянных занятий он восстановил способность ходить, хотя хромота осталась. В возрасте 52 лет он перенес повторный приступ полиомиелита, приковавший его к инвалидной коляске, он с трудом шевелил пальцами, речь тоже была затруднена. Кроме того, болезнь поразила легкие, и до конца своих дней, еще 28 лет, до 28 марта 1980 года, он мучался от постоянной боли.

О ком эти строки?

О Милтоне Эриксоне, одном из величайших психотерапевтов Америки, о зачинателе "эриксонианского гипноза" и прародителе НЛП.

Всего один пример из его работы:

Джордж в течение 5 лет находился на лечении в психиатрической больнице. Ему было около 25 лет, личность его была неизвестна. В течение этих пяти лет единственными словами, который он произносил, были: "Меня зовут Джордж", "Доброе утро" и "Спокойной ночи". Помимо этого он проговаривал только набор слов, никому совершенно непонятный.

Первые три года он сидел на скамейке напротив двери больничной палаты, нетерпеливо подпрыгивал и, если кто-нибудь входил в палату сразу же извергал на него неразбериху. В противном случае он просто спокойно сидел и бубнил бессмысленный набор слов самому себе.

Несчетные терпеливые усилия психиатров, психологов, сиделок, работников социальной службы, другого персонала, даже других пациентов добиться от него какого-то вразуметельного высказывания были напрасны. Речь Джорджа состояла исключительно из бессмысленного набора слов. Эриксон стал работать в госпитале на шестом году пребывания Джорджа в больнице. Он разработал план лечения Джорджа. Эриксон велел секретарю стенографировать произносимые Джорджем тексты. После длительного изучения стенограмм Эриксон составил свой набор слов, позаимствовав у Джорджа его интонации. Затем Эриксон стал приходить в палату, увеличивая время своего пребывания там, пока оно не достигло часа, при этом он не произносил ни слова. В следующий свой визит Эриксон представился вслух, обращаясь в пустое пространство. На следующий день он обратился к Джорджу. Джордж ответил тревожным словоизвержением, не имеющим смысла, на что ответ Эриксон спокойно проговорил свой текст, также лишенный содержательности. Джордж выглядел озадаченным, снова начал было высказываться, а Эриксон и на это ответил тирадой, состоящей из изготовленного заранее набора слов. Это продолжалось примерно шесть раз, а затем Эриксон ушел заниматься другими делами.

На следующее утро пациент и врач обменялись адекватными приветствиями, назвав друг друга по имени. Затем Джордж произнес длинный монолог, пользуясь своим набором слов, в ответ на что Эриксон вежливо отвечал таким же образом. Затем последовал обмен короткими и длинными восклицаниями из бессвязных слов, пока Джордж не замолчал, тогда автор отправился выполнять другие свои обязанности. На другой день Джордж в течение четырех часов без остановки издавал бессмысленные восклицания. Эриксон сидел рядом с ним, отвечая в той же манере, пропустив время ланча. Джордж продолжал говорить еще в течение 2 часов, на что Эриксон ответил двухчасовым монологом. Все это время Джордж смотрел на часы.

На другое утро Джордж правильно ответил на обычное приветствие, однако добавил к нему два бессмысленных предложения. Эриксон ответил равной по количеству текста бессмыслицей. Джордж возразил: "Говорите со смыслом, доктор".

- Разумеется, я был бы рад. Как ваша фамилия?

- О, Доновэн. Вот наконец-то нашелся кто-то, кто умеет задавать вопросы. За пять лет в этой чертовой дыре... (к чему были добавлены одно-два бессмысленных предложения).

Эриксон ответил: "Я рад, что узнал вашу фамилию, Джордж. Пять лет - это слишком много". (И добавил парочку бессмысленных замечаний). Как можно было ожидать, Джордж в конце концов рассказал свою историю, и как всегда, в беседах с ним, можно было услышать несколько абсурдных конструкций из его любимого набора. Последующее наблюдение за ним и лечение протекало великолепно. Хотя он так полностью и не избавился от привычки к бессмысленным текстам, но они трансформировались в нечто вроде бормотания. Через год он смог оставить больницу и найти работу. Он поддерживал контакт с врачами и сообщал, что у него все в порядке.

Он еще мог, как часто это еще случалось во время последующих визитов, отпускать нелепые замечания и добавлял: "Нет ли в этом сходства с бессмыслицей нашей жизни, доктор?", не что он явно надеялся получить в ответ сочувственное выражение согласия с добавлением короткого бессмысленного восклицания. Через три года после его выписки из больницы, в течение которых он был достаточно адаптирован, контакт с ним был утрачен, если не считать поздравительных открыток из другого города. Эриксону удалось ограничить болезненную привычку Джорджа, в подражание ему генерируя свой собственный набор слов. Это поставило Джорджа перед выбором: либо, в ответ на свои бредовые высказывания, подолгу слушать бессмысленные тексты, придуманные самим Эриксоном, либо прекратить бредить самому.

Так какой же Милтон Эриксон - Сильный или Слабый?

Неужели человек с высшим психологическим образованием всерьез может размышлять о силе и слабости человека и не помнить о том, что недостаток, физический или психологический, всегда компенсируется в другой области.

"Когда игра заканчивается, всегда звучит вопрос: а как бы действовал я?"

Козлов:

"Я не делаю из этого секрета.

Я бы пистолет взял, и он не был бы тяжел для меня. И я быстро расставил бы всех в очередь на выход...

Впереди будут Сильные: сильные в первую очередь душой и духом. А сзади будут Слабые. И если надо будет выбирать, пусть умрут Слабые. А Сильные должны выжить, чтобы Жизнь была сильнее, богаче и красивее"

Причем эту позицию он называет... Домостроем! Так вообще-то, Домострой славянам христианство дало! Разве можно так невнимательно относиться к своим словам?

А вот что поэтому поводу говорил Гитлер в своей апологии зла "Майн Кампф":

"Происходит то, что естественная борьба за существование, при которой выживают только самые сильные, заменяется стремлением, во что бы то ни стало "спасти" жизнь и наиболее слабого и болезненного. А этим самим как раз и кладется начало созданию такого поколения, которое неизбежно будет становиться все более слабым и несчастным, до тех пор, пока мы не откажемся от издевательства над велениями природы.

В конце концов, в один прекрасный день такой народ исчезнет с лица земли. Ибо человек может только в течение известного промежутка времени идти наперекор законам и велениям природы. Природа отомстит за себя раньше или позже. Более сильное поколение изгонит слабых, ибо стремление к жизни в последнем счете ломает все смешные препятствия, проистекающие из так называемой гуманности отдельных людей, и на их место ставит гуманность природы, которая уничтожает слабость, чтобы очистить место для силы".

А теперь напомню тем, у кого память коротка, что Гитлер был не только теоретиком. В отличие от "практика" Козлова.

Из рассказа минской подпольщицы Натальи Николаевны Акимовой: "Работала я в Новинках - больнице для душевнобольных. Тут лечили людей, и тут же они работали. Была большая ферма, триста гектаров земли, парники. Было триста больных. Минск бомбили. Наш дом сгорел, сгорела вся улица. Помню, что мы пришли на место нашего дома, и там осталась только дека от рояля, а две китайские вазочки стояли целые посреди пожарища.

Главврач больницы сразу пошел в военкомат. Но больных нельзя было бросить на произвол судьбы. Я осталась. Город заняли фашисты. Прикрепили к нам, к этой земле, к этой ферме группу СС. Главным был немец Вернер. Он один раз мне говорит: "Давайте пойдем посмотрим вместе, что делают на постах ваши люди". Возле одного поста подбегает к нам больная и просит закурить. Наши больные очень свободно себя вели, они этим отличались. Он отмахнулся от нее. Тогда она бросилась ему на шею - и целовать, и он оскорбленный за свою арийскую чистоту, тут же хватает пистолет, больная еще висит у него на шее, а он выстрелил ей в затылок.