Павел Щеголев - Лермонтов: воспоминания, письма, дневники

• Название: Лермонтов: воспоминания, письма, дневники
• Автор: Павел Щеголев
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-7784-0063-2

Лермонтов в жизни, Лермонтов — человек и поэт, как он рисуется в представлении современников и официальных свидетельствах и документах, на фоне подлинных исторических материалов. Восстановить этот образ в воображении современного читателя — задача настоящей книги. Она не является ученым исследованием, но предлагает результаты научного изучения биографических материалов о Лермонтове и будет интересна широкому кругу читателей.

---

С глубочайшим почитанием имею честь быть Вашего Сиятельства покорнейшим слугою Алексей Столыпин уволенный из Лейб Гвардии Гусарского полка поручик.[401]

«12» марта 1840.

[Письмо А. Столыпина к графу А. Х. Бенкендорфу. ]

Общее Управление

Санктпетербургской

Городской Полиции

Дела

Обер-Полициймейстера

По канцелярии

Отделение I

Стол 1

17 марта 1840 года

№ 2193.

Получ. 18 марта 1840 в 11 часов утра.

В Комиссию Военного Суда учрежденную при Кавалергардском Ее Величества Полку над Поручиком Лейб Гвардии Гусарского Полка, Лермантовым.

На рапорт оной Комиссии за № 4 поспешаю уведомить, что Поручик Сталыпин уволенный из Лейб Гвардии Гусарского Полка, на основании Высочайшей воли, объявленной мне в предписании Г. С.-Петербургского Военного Генерал-Губернатора, мною отправлен к Г. С. Петербургскому Коменданту при отношении 15 марта за № 2124 для содержания под арестом.

Свиты Его Императорского Величества Генерал Майор [Подпись]

Начальник Отделения [Подпись][402]

В ордонанс-гауз к Лермонтову тоже никого не пускали; бабушка лежала в параличе и не могла выезжать, однако же, чтобы Мише было не так скучно и чтобы иметь о нем ежедневный и достоверный бюллетень, она успела выхлопотать у тогдашнего коменданта или плац-майора, не помню хорошенько, барона З…,[403] чтоб он позволил впускать меня к арестанту. Благородный барон сжалился над старушкой и разрешил мне под своею ответственностью свободный вход, только у меня всегда отбирали на лестнице шпагу (меня тогда произвели и оставили в офицерских классах дослушивать курс). Лермонтов не был очень печален, мы толковали про городские новости, про новые французские романы, наводнявшие тогда, как и теперь, наши будуары, играли в шахматы, много читали, между прочим Андре Шенье, Гейне и «Ямбы» Барбие, последние ему не нравились, изо всей маленькой книжки он хвалил только одну строфу, из пьесы La Popularité.

[А. П. Шан-Гирей. стр. 748–749]

После дуэли Лермонтова с Барантом нужно было ожидать большой беды для первого, так как он уже во второй раз попадался. Можно вообразить себе горе бабушки. Понятно также, что родные и друзья старались утешать ее, сколько было возможно. Между прочим, ее уверяли, будто участь внука будет смягчена, потому что «свыше» выражено удовольствие за то, что Лермонтов при объяснении с Барантом вступился вообще за честь русских офицеров перед французом. Старушка высказала как-то эту надежду при племяннике своем, покойном Якиме Якимовиче Хастатове, служившем адъютантом при гвардейском дивизионном начальнике Ушакове.

Хастатов был большой чудак и, между прочим, имел иногда обыкновение произносить речи, как говорят по-театральному, в сторону; но делал это таким густым басом, что те, от которых он хотел скрыть слова свои, слышали их, как нельзя лучше. Когда «бабушка» повторила утешительное известие, он обратился к кому-то из присутствовавших и сказал ему, по-своему, в сторону: «Как же! Напротив того, говорят, что упекут голубчика». Старушка услышала это и пришла в отчаяние.

[М. Н. Лонгинов. «Русская Старина», 1873 г., т. VII, кн. 3, стр. 384–385]

[В ордонанс-гаузе] написана была пьеса «Соседка», только с маленьким прибавлением. Она действительно была интересная соседка, я ее видел в окно, но решеток у окна не было, и она была вовсе не дочь тюремщика, а вероятно, дочь какого-нибудь чиновника, служащего при ордонанс-гаузе, где и тюремщиков нет, а часовой с ружьем, точно, стоял у двери, я всегда около него ставил свою шпагу.

[А. П. Шан-Гирей, стр. 749]

СОСЕДКА

Не дождаться мне, видно, свободы!..
А тюремные дни будто годы,
И окно высоко над землей,
А у двери стоит часовой.

Умереть бы уж мне в этой клетке,
Кабы не было милой соседки…
Мы проснулись сегодня с зарей, —
Я кивнул ей слегка головой.

Разлучив, нас сдружила неволя,
Познакомила общая доля,
Породнило желанье одно
Да с двойною решеткой окно.

У окна лишь поутру я сяду,
Волю дам ненасытному взгляду…
Вот напротив окошечко: стук —
Занавеска подымется вдруг.

На меня посмотрела плутовка!
Опустилась на ручку головка,
А с плеча, будто сдул ветерок,
Полосатый скатился платок.

Но бледна ее грудь молодая,
Но сидит она долго вздыхая, —
Видно, буйную думу тая,
Все тоскует по воле, как я.

Не грусти, дорогая соседка…
Захоти лишь — отворится клетка,
И, как Божии птички, вдвоем
Мы в широкое поле порхнем.

У отца ты ключи мне украдешь,
Сторожей за пирушку усадишь;
А уж с тем, что поставлен к дверям,
Постараюсь я справиться сам.

Избери только ночь потемнее,
Да отцу дай вина похмельнее,
Да повесь, чтобы ведать я мог,
На окно полосатый платок.
Лермонтов

Граф Сологуб рассказывал мне, что Лермонтов в ордонанс-гаузе читал ему это стихотворение [ «Соседка»], позднее переделанное. Девушка была дочь сторожа. Сологуб видел даже изображение этой девушки, нарисованное Лермонтовым с подписью: «La jolie fille d'un sous-officier».[404] Поэт с нею действительно переговаривался через окно.

[Висковатый, стр. 330]

Любезный Signor Соболевский, пришли мне, пожалуйста с сим курьером Sous les Tilleuls;[405] да заходи потом сам, если успеешь. Я в ордонанс-гаузе, наверху, в особенной квартире; надо только спросить плац-майора. Твой Лермонтов.

[Записка Лермонтова к Соболевскому, не датированная. Может быть отнесена к первой половине марта 1840 г. А. К. Виноградов. «Мериме в письмах к Соболевскому» 1928, стр. 72]

Лермонтов вверял бумаге каждое движение души, большею частию выливая их в стихотворную форму. Он всюду накидывал обрывки мыслей и стихотворений. Каждым попадавшим клочком бумаги пользовался он, и многое погибло безвозвратно.[406]

«Подбирай, подбирай, — говорил он шутя своему человеку, найдя у него бумажные отрывки со своими стихами, — со временем большие будут деньги платить, богат станешь». Когда не случалось под рукою бумаги, Лермонтов писал на столах, на переплете книг, на дне деревянного ящика, — где попало…

О том, что Лермонтов шутя советовал подбирать исписанные листы, рассказывал мне в Тарханах сын лермонтовского камердинера со слов отца своего. Другой человек Лермонтова рассказывал, как, посещая барина на гауптвахте в Петербурге, он видел исписанными все стены, «начальство за это серчало» — и М. Ю. перевели на другую гауптвахту.

[Висковатый, стр. 94]

Когда за дуэль с де-Барантом Лермонтов сидел на гауптвахте, мне пришлось занимать караул. Лермонтов был тогда влюблен в Кн. Щ.,[407] из-за которой и дрался. Он предупредил меня, что ему необходимо по поводу этой дуэли иметь объяснение с дамой и для этого удалиться с гауптвахты на полчаса времени. Были приняты необходимые предосторожности. Лермонтов вернулся минута в минуту, и едва успел он раздеться, как на гауптвахту приехало одно из начальствующих лиц справиться, все ли в порядке. Я знал, с кем виделся Лермонтов, и могу поручиться, что благорасположением дамы пользовался не де-Барант, а Лермонтов; потому ходивший тогда слух, будто Лермонтов обидел даму четырехстишием, несправедлив.

[Горожанский в передаче Висковатого, стр. 318]

Когда он сидел в ордонанс-гаузе после дуэли с Барантом, Белинский навестил его; он провел с ним часа четыре глаз на глаз и от него прямо пришел ко мне.

Я взглянул на Белинского и тотчас увидел, что он в необыкновенно приятном настроении духа. Белинский, как я замечал уже, не мог скрывать своих ощущений и впечатлений и никогда не драпировался. В этом отношении он был совершенный контраст Лермонтову.

— Знаете ли, откуда я? — спросил Белинский.

— Откуда?

— Я был в ордонанс-гаузе у Лермонтова и попал очень удачно. У него никого не было. Ну, батюшка, в первый раз я видел этого человека настоящим человеком!.. Вы знаете мою светскость и ловкость: я взошел к нему и сконфузился, по обыкновению. Думаю себе: ну, зачем меня принесла к нему нелегкая? Мы едва знакомы, общих интересов у нас никаких, я буду его женировать, он меня… Что еще связывает нас немного, так это любовь к искусству, но он не поддается на серьезные разговоры… Я, признаюсь, досадовал на себя и решился пробыть у него не больше четверти часа. Первые минуты мне было неловко, но потом у нас завязался как-то разговор об английской литературе и Вальтер Скотте… «Я не люблю Вальтер Скотта, — сказал мне Лермонтов, — в нем мало поэзии. Он сух». И он начал развивать эту мысль, постепенно одушевляясь. Я смотрел на него — и не верил ни глазам, ни ушам своим. Лицо его приняло натуральное выражение, он был в эту минуту самим собою… В словах его было столько истины, глубины и простоты! Я в первый раз видел настоящего Лермонтова, каким я всегда желал его видеть. И он перешел от Вальтер Скотта к Куперу и говорил о нем с жаром, доказывал, что в Купере несравненно более поэзии, чем в Вальтер Скотте, и доказывал это с тонкостью, с умом и — что удивило меня — даже с увлечением. Боже мой! Сколько эстетического чутья в этом человеке! Какая нежная и тонкая поэтическая душа в нем!.. Недаром же меня так тянуло к нему. Мне наконец удалось-таки его видеть в настоящем свете. А ведь чудак! Он, я думаю, раскаивается, что допустил себя хотя на минуту быть самим собою, — я уверен в этом.