Теодор Гладков - И я ему не могу не верить…

• Название: И я ему не могу не верить…
• Автор: Теодор Гладков
• Издательство: Издательство политической литературы
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1983

«И я ему не могу не верить» — слова, вынесенные в заголовок этой книги, принадлежат Ф. Э. Дзержинскому. Так он характеризовал одного из ближайших своих соратников — Артура Христиановича Артузова (Фраучи).

Много лет А. X. Артузов возглавлял контрразведывательный отдел ВЧК — ОГПУ. С его именем связаны крупнейшие операции чекистов по разгрому и ликвидации многих контрреволюционных организаций, белогвардейских заговоров, шпионских гнезд, иностранных спецслужб.

А. X. Артузов был беспредельно предан народу, революции, Коммунистической партии.

О его яркой жизни впервые рассказывают в документальной повести писатель Т. К. Гладков, журналист Н. Г. Зайцев.

Книга рассчитана на массового читателя.

---

К Артузову стекались многие данные, относящиеся к «Национальному центру». Хотя они и были весьма разрозненными, но уже и по ним можно было представить масштабы и цели заговора и тех, кто стоял во главе его. Прежде всего это загадочный ННЩ.

На допросе, проведенном членом коллегии ВЧК В.А. Аванесовым, Крашенинников показал, что деньги он вез для нужд «Национального центра» и должен был передать неизвестному ему ННЩ и что в ближайшее время этому «Центру» от Колчака будут переправлены новые миллионы.

Таким образом, в руках ВЧК оказались три нити: дешифрованная инструкция Деникина о приблизительных сроках восстания, подтвержденная Крашенинниковым версия, что в Москве существует разветвленная контрреволюционная организация «Национальный центр», наконец, допущение, что один из ее руководителей — некий ННЩ.

В том месте, где курьер должен был передать деньги представителю «Национального центра», была устроена засада. Но никто за деньгами не пришел.

Обдумывая сообщение о бесплодности засады, Артузов подошел к окну, прижался лбом к стеклу. Приятная прохлада освежила лицо. Стало легче размышлять, думать. А думать он привык, сопоставляя факты, искал в них взаимосвязь. Всплыл в памяти недавно переданный ему разговор. Одна учительница пришла к Феликсу Эдмундовичу и поделилась с ним подозрениями, которые она с некоторых пор стала испытывать к своему директору, некоему Алферову Алексею Даниловичу. Слушая ее рассказ, Дзержинский, по обыкновению, смотрел в глаза собеседницы, пытаясь уловить все оттенки их выражения. Когда-то, в молодые годы он познакомился с книгой, в которой рассказывалось о методах чтения по лицам и уверовал, что глаза человека могут раскрыть его характер и намерения. Действительно, взглядом угрожают и устрашают, приказывают и запрещают, смешат и печалят, отказывают и дают. Для проверки истинности сведений, что директор — враг, Феликс Эдмундович спросил:

— Все, что вы рассказали, в высшей степени для нас интересно. За это вам спасибо. Но не личная ли неприязнь к Алферову привела вас к нам?

И тотчас глаза учительницы отреагировали на поставленный вопрос. Осуждающим взглядом она выразила свою печаль и огорчение — ей в чем-то не верят.

Дзержинский конечно же поверил учительнице и дал распоряжение понаблюдать за Алферовым. Вскоре поступили сведения, что директор школы ведет странный образ жизни, на его квартире собираются подозрительные люди, и штатские и военные. Он поддерживает связи с бывшим крупным деятелем партии кадетов и депутатом Государственной думы Николаем Николаевичем Щепкиным, лояльность которого к Советской власти весьма сомнительна.

В ходе размышлений о встрече Дзержинского с учительницей Артузову на ум пришла мысль сопоставить псевдоним Кока с именем Николай. С усмешкой вспомнил, что до революции в некоторых кругах употребляли пошловато-игривые сокращения: Александр — Алекс, Сергей — Серж, Николай — ну конечно же Ника или Кока. А ННЩ? Не начальные ли буквы имени, отчества и фамилии? Если так, то ННЩ, выходит, Николай Николаевич Щепкин?

Догадка подтвердилась: Крашенинников, после того как его записки, отправленные из тюрьмы через караульного, оказались в Особом отделе, признался, что он пытался наладить связь именно с Щепкиным. Последнему уже был ранее доставлен миллион рублей от Колчака другим курьером.

Руководить арестом Щепкина поручили заместителю начальника Особого отдела ВЧК И.П. Павлуновскому. Тем не менее Феликс Эдмундович решил лично участвовать в операции. В. И. Ленин, получив накануне доклад Павлуновского по делу «Национального центра», написал Дзержинскому: «…на эту операцию… надо обратить сугубое внимание. Быстро и энергично и, пошире надо захватить».

Арест Щепкина и обыск его квартиры были ключевыми моментами в разгроме «Национального центра», и это диктовало председателю ВЧК быть рядом с подчиненными, все видеть своими глазами, не дать ускользнуть из поля зрения ни одной детали, которая способствовала бы разоблачению врага. Щепкин, похоже, был главной фигурой в этой организации, и в его руках находились все нити заговора. А что означало для чекистов, привлеченных к операции, в том числе и для Артузова, когда Дзержинский рядом? Это спокойствие и уверенность в действиях. Но и огромная ответственность тоже…

Стояла глухая ночь. Безлюдна Трубная площадь. Где-то на пригорке тихо цокает подковами извозчичья лошадь. Группа людей в штатском, выйдя из автомобиля, быстро пересекает площадь, входит в переулок. Здесь бодрствует лишь дворник, охранявший, должно быть, еще с дореволюционных времен покой здешних домовладельцев и зажиточных обывателей.

На какой-то миг Артузов задержался у афишной тумбы на углу Трубной. Тумба была сплошь оклеена плакатами. От них нестерпимо пахло каким-то едким клеем. Ветер уже успел сделать свое черное дело — наполовину сорвал свеженаклеенный плакат и теперь лениво играл его шуршащим краем. Артузов разгладил бумагу и в желтом отсвете луны угадал обращение Московского Совета к жителям города. Разобрал тревожные слова: «Попытка генерала Мамонтова — агента Деникина — внести расстройство в тылу Красной Армии еще не ликвидирована… Тыл, и в первую очередь пролетариат Москвы, должен показать образец пролетарской дисциплины и революционного порядка…»

Меж тем дворник, попыхивая цигаркой, набитой, судя по едкому запаху, смесью махорки с тертым мхом, осторожно подошел к незнакомым людям, в которых своим долголетним опытом сразу признал власть.

— Не бойтесь, папаша, мы не разбойники. Чека, вот мандат.

Павлуновский расстегнул пальто, собираясь показать документ, чтобы успокоить дворника, но тот только замахал руками, когда увидел форменную гимнастерку и портупею, дескать, и так все ясно.

— Щепкин Николай Николаевич дома?

— А где ж ему быть в такую пору?

— До него есть дело. Пойдете с нами, будете понятым… Где он спит?

— В верхних покоях.

— У него кто-нибудь ночует?

— Не приметил, чтобы кто с вечера заходил к нему, — уклончиво ответил дворник.

Артузов знал, что Щепкин уже в летах и вряд ли способен оказать вооруженное сопротивление, однако некоторые меры предосторожности предпринять не мешает, мало ли кто может оказаться в доме кроме хозяина. Чекисты решили войти в дом через парадное, предварительно проинструктировав дворника.

После долгого, настойчивого стука за дверью послышались тихие шаги. Испуганный женский голос спросил:

— Кто будит в неурочный час?

— Это я, сторож Пафнутий, вот привел к барину господ… У них к нему дело важное…

— Сейчас открою, вот только за свечой сбегаю.

Через несколько минут вновь послышались осторожные шаркающие шаги. Видимо, в доме Пафнутию доверяли, потому что без лишних слов служанка откинула цепочку, сняла крюк и отомкнула ключом замок. Чекисты шагнули через высокий порожек в темный коридор и — прямо наверх. Кто-то рывком открыл зеркальную дверь спальни — никого… «Неужели успел скрыться?» Быстро к кабинету. Через дверную скважину мерцал свет от свечи. Артузов потянул за ручку, дверь оказалась запертой.

— Откройте. Именем закона…

За дверью раздался какой-то звук, потом свет исчез, видимо, хозяин взял свечу в руки. Послышался глухой голос:

— Обождите, господа, только халат надену.

Щепкин явно тянул время. А один ли он в кабинете? — засомневался Артузов. Об этом же подумал и опытный Павлуновский. И выругал себя: не догадался выставить пост у окон со двора, понадеялся, что с высокого второго этажа вряд ли человек рискнет выпрыгнуть. Исправляя ошибку, Иван Петрович торопливо бросил:

— К окнам снаружи!

Мигом кинулся на улицу оперативный работник Семен Гендин, выхватывая на ходу наган.

Дверь распахнулась. В проеме стоял пожилой человек со свечой в руке. На лице не заметно и тени беспокойства. Или чист душой, или — выдержка… Пока говорить рано.

— Входите, господа. Чем обязан ночному визиту?

— Гражданин Щепкин? — спросил Павлуновский.

— Да, я. Могу паспорт показать…

— Не нужно, верим.

Поставив свечу на придан — круглый столик на одной ножке, Щепкин все же направился к массивному орехового дерева бюро. Павлуновский остановил его:

— Считаю личность установленной. А теперь, извините, мы должны осмотреть квартиру.

— На предмет?

— Не храните ли оружия, не прячете ли подозрительных людей.

— Господь с вами… Я законов не нарушаю.

При свете свечи Артузов разглядел, как затряслась возмущенно бородка-клинышек. Однако Щепкин быстро взял себя в руки. Сцепил замком крупные, видать, еще сильные пальцы. Спокойно сказал:

— Извините, немного понервничал. Но, сами понимаете, время в Москве неспокойное, анархисты шастают по квартирам, а то и просто бандиты. Недозволенного, повторяю, в доме ничего нет.