Теодор Гладков - И я ему не могу не верить…

• Название: И я ему не могу не верить…
• Автор: Теодор Гладков
• Издательство: Издательство политической литературы
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1983

«И я ему не могу не верить» — слова, вынесенные в заголовок этой книги, принадлежат Ф. Э. Дзержинскому. Так он характеризовал одного из ближайших своих соратников — Артура Христиановича Артузова (Фраучи).

Много лет А. X. Артузов возглавлял контрразведывательный отдел ВЧК — ОГПУ. С его именем связаны крупнейшие операции чекистов по разгрому и ликвидации многих контрреволюционных организаций, белогвардейских заговоров, шпионских гнезд, иностранных спецслужб.

А. X. Артузов был беспредельно предан народу, революции, Коммунистической партии.

О его яркой жизни впервые рассказывают в документальной повести писатель Т. К. Гладков, журналист Н. Г. Зайцев.

Книга рассчитана на массового читателя.

---

Я подошел к процессии, козырнул и в целях конспирации предложил всем сдать оружие, чтобы избежать каких-либо осложнений при дальнейшем передвижении.

Первым протянул мне свой револьвер Савинков, затем остальные. Фомичев, как старый знакомый, подошел ко мне, поздоровался за руку, словно желая показать остальным, что здесь он свой человек.

Я рассовал их револьверы по карманам и предложил следовать за мной. Чтобы переход границы не показался легкой прогулкой, повел их по петляющей тропинке в кустарнике. Савинков и Фомичев шли не за мной, а сбоку, обгоняли меня, останавливались, прислушивались. Все было тихо. Мы еще днем предупредили начальника погранотряда, чтобы не выставлял на этом участке пограничников.

Вскоре мы вышли к спрятанным в балке лошадям, запряженным в две тачанки. Здесь, чтобы не вызвать подозрения у местного населения, я предложил «гостям» надеть красноармейские шинели и буденовки. В первой тачанке разместились Савинков, Любовь Ефимовна, Пузицкий и Андрей Павлович в качестве возницы. На второй — Фомичев, Александр Деренталь и я, а кучером у нас был пограничник. Доехали до большого озера в 12 километрах от Минска, сделали привал. Я предложил «гостям» снять шинели и буденовки: пограничную зону миновали, и теперь не опасно ехать в штатском. Постелили шинели на траву, сели. Фомичев достал из саквояжа бутылку вина, закуску. Он чувствовал себя хозяином, суетился, и весь его деловой вид убеждал «гостей» в том, что опасность миновала и можно отдохнуть. Разлили вино по стаканам, Пузицкий и я пить отказались.

— Вы с дороги, устали, вам сейчас спиртное нужнее, — пояснил Пузицкий.

Покончив с едой, сели в тачанки, поехали дальше. В километре от города остановились.

— Борис Викторович, — сказал Пузицкий, — в город лучше войти пешком и не всем сразу.

Савинков согласился».

Было около семи часов утра 16 августа 1924 года, когда они вошли в предместье Минска. Здесь из осторожности разделились на три группы: Савинков, Любовь Деренталь и Пузицкий и отдельно от них Александр Деренталь должны были разными маршрутами проследовать в заранее подготовленную квартиру на Захарьевской улице, 33. Фомичев и Крикман — в гостиницу.

В гостинице на Советской улице Фомичев был немедленно арестован и отправлен на вокзал — там уже был приготовлен для приема «гостей» специальный поезд.

Савинкова и Деренталей встретили более приветливо — сначала накрыли стол, дали возможность Савинкову поделиться своими впечатлениями о переходе границы, ближайшими планами. «Так вот ты каков», — думал про себя Артузов, глядя на невзрачной внешности маленького человека с высоким лбом, редкими волосами и срезанным подбородком. Только глаза, острые, умные, тяжелые, выдавали в нем незаурядную личность.

Так же внимательно слушали рассказ одного из столпов контрреволюции заместитель Артузова Роман Александрович Пиляр и Сергей Васильевич Пузицкий. Один только Федоров, полуприкрыв глаза, отдыхал возле окна в мягком кресле. Ему разглагольствования Савинкова за долгие дни личного знакомства изрядно успели надоесть.

Позволив Савинкову выговориться, Артузов выразительно взглянул на Пиляра. Роман Александрович поднялся, словно желая произнести очередной тост, но вместо этого сказал как-то очень обыденно:

— Вы арестованы, Савинков! Вы в руках ОГПУ!

В тот же день специальным вагоном Савинков, Дерентали и Фомичев были доставлены в Москву. Всю дорогу Савинков молчал, только во внутреннем дворе здания на Лубянке, выйдя из автомобиля, глухим голосом произнес:

— Уважаю ум и силу ГПУ!

Следствие по делу Савинкова было проведено в кратчайший срок — всего за десять дней, поскольку чекисты уже давно располагали всем необходимым для этого материалом о его контрреволюционной деятельности. Принципиально важные допросы Савинкова проводил сам Артузов, остальные — его заместитель Пиляр. На одном из первых допросов Артур Христианович спросил Савинкова об условиях содержания под стражей. У арестованного никаких претензий не было: во внутренней тюрьме ему обставили неказенной мебелью две комнаты, где он и жил с Любовью Ефимовной, которой, кстати, никакого обвинения предъявлено не было. Савинкову доставляли газеты, а позднее, после завершения суда, разрешили переписку, прогулки не во дворе, а в парке Сокольники, куда его возили на автомобиле.

Артузов допрашивал подследственного по хорошо продуманному плану, задавал только ключевые вопросы, помня ленинское замечание: если факты подбираются для доказательства выводов, то это будут уже не факты, а «фактики», которые являются игрушкой или кое-чем похуже.

— Как видите, мы добились многого, располагая ограниченными возможностями, — сказал он как-то.

— Я вас поздравляю, — без тени иронии отозвался Савинков, — у вас оказался верный разведывательный прогноз. Я оказался тем дураком, который смотрел на начало, умный всегда заглядывает в конец. Надеюсь, вы не предстанете передо мною адвокатом дьявола. Такие есть в римской католической церкви, они изучают все факты из жизни покойного затем, чтобы определить, можно ли усопшего причислить к лику святых.

— О нет, — засмеялся Артузов, — какой же я адвокат дьявола? Просто я хочу все знать о вас. Что касается ваших преступлений, они нам известны, многие даже в деталях. Меня интересует ваша психология, ваше отношение к нам, возможно, вы расскажете и о наших слабостях, которые мы, люди в разведке неопытные, порой проявляем, оказавшись в чужом нам, враждебном мире.

— В моей душе прошел экстренный совет, и вам я отвечу: вы сильнее, гораздо сильнее, чем мы. Вы сосредоточеннее, что ли, в своем замысле, у вас кругом, как я убедился, сильная поддержка. В годы революции я уже имел дело с ЧК. Лишь один раз мне удалось завербовать вашего сотрудника, некоего Эрдмана, да и тот оказался не тем человеком. Никакой пользы я от него не получил. У вас великая преданность. Вы не ждете, когда растает снег, а своими действиями сами способствуете, чтобы он растаял быстрее.

— А вы не думали о ложности своей борьбы? Что вы могли предложить народу? Посадить на его шею Врангеля, Маркова или, еще хуже, нового царя Николая Николаевича?

Ответ Савинкова оказался достаточно неожиданным.

— Думал. И был близок к тому, чтобы прекратить не только борьбу, но и вообще какую-либо политическую деятельность.

Артузов и виду не показал, что удивлен. Спокойно спросил:

— Были близки? Почему?

Савинков ненадолго задумался. Потом ответил:

— Для политика цель всегда существует в двух ипостасях. В первом смысле — как конкретная задача, решение которой и есть желаемая цель. Второй смысл куда более глубок. Он связан с мотивацией деятельности. Отвечает уже не на вопрос «что» требуется сделать, но «ради чего». Вот это-то ощущение «ради чего» я и утратил некоторое время назад.

— Вы утратили, иными словами, надежду, что ваш «Союз» когда-нибудь сумеет свергнуть Советскую власть? Но он и не имел на это ни малейшего шанса, никогда не имел.

Савинков поднял голову, спросил с неприязнью:

— Почему вы так уверены в этом?

— Если угодно, попробую объяснить, — охотно согласился Артузов. — С политической точки зрения ваш заговор был бесперспективен, потому что лишен какой-либо значительной базы. Народ на нашей стороне, а не на вашей. С точки же зрения профессиональной он был обречен с первой же минуты своего зарождения. Мы знали, предвосхищали каждый ваш шаг. Более того, самые важные из них мы же определяли. Как вы теперь знаете, Андрей Павлович Мухин — наш сотрудник. ЛД в природе никогда не существовали. А ваши самые доверенные люди — Зекунов, Фомичев, Шешеня, даже Павловский — тоже работали на нас. Как и многие другие бывшие савинковцы, они утратили веру в правоту вашего дела…

Савинков стиснул зубы так, что кожа туго натянулась на скулах.

— Я догадывался кое о чем…

— На что же вы рассчитывали в таком случае?

— Это важно для следствия? — с иронией спросил Савинков.

Артузов покачал головой.

— Не слишком… Следствие, опять же, как вы понимаете, располагает в достатке абсолютно доказательными уликами ваших преступлений против народа. Я нарочно употребил слово «народ», а не выражения «Советский Союз» или «Советская власть». СССР и Советскую власть вы не признавали, но ведь вы всегда утверждали, что боретесь за счастье народа…

— Вы правы, — с глухой тоской подтвердил Савинков.

Савинков молчал. Артузов между тем продолжал:

— Ваш индивидуальный террор до революции был бессмысленной авантюрой. И преступной. Потому что на нем вы погубили лучших людей своей партии. Честных и искренних в своих трагических заблуждениях. Ну а в семнадцатом году, когда вы пошли на союз с генералом Корниловым, на кого же был направлен ваш террор, уже, кстати, далеко не индивидуальный? А Рыбинск? А Колчак? А бандитские рейды Булак-Балаховича и Павловского? Чью кровь по вашему приказу они проливали? Не царских губернаторов и полицмейстеров. Народа российского! Рабочих и крестьян! Странная любовь…