Лев Толстой - Том 21. Избранные дневники 1847-1894

• Название: Том 21. Избранные дневники 1847-1894
• Автор: Лев Толстой
• Издательство: Москва, Художественная литература, 1978-1985
• Жанр: Русская классическая проза

В том включены избранные дневниковые записи Толстого за 1847-1894 гг.

http://rulitera.narod.ru

---

27 июня. Встал поздно. Писал утром довольно хорошо «Отрочество». У Алексеева не спросил денег. После обеда до самого вечера читал и обдумывал «Записки кавказского офицера». Был легкомысленен с ребятишками. Не ходил от дождя искать доброго дела, и непоследователен насчет Саламаниды. Япишка, кажется, надует меня. Завтра. Встать рано и писать «Отрочество» как можно тише, старательнее. За обедом спросить денег; после обеда, что бы ни было, пойти искать доброе дело и о Саламаниде. Вечером писать «Записки кавказского офицера» или, ежели будет мало мыслей, то продолжать «Отрочество».

28 [июня]. Утром писал хорошо. Мальчишки помешали перед обедом, спросил денег, добрых дел не нашел. Япишки нет. После обеда ничего не делал. Утром неосновательно сказал Барашкину, что пойду на охоту, и вечером из ложного стыда не отказался и потерял дорогое время и хорошее расположение; после ужина у Алексеева.

Писал немного «Дневник кавказского офицера» и «Рубку леса» и обдумал. Когда во время писания придут так много неясных мыслей, что захочется встать, не позволятьэтого себе. Завтра с утра писать «Отрочество» до обеда. После обеда до вечера писать «Дневник кавказского офицера».

29 [июня]. Утро вел себя хорошо, но после обеда ничего не делал. Так хорошо обдуманный план «Записок кавказского офицера» показался мне нехорошим, и я провел все после обеда с мальчишками и Япишкой. Бросил Гришку и Ваську в воду. Нехорошо. Хорошо ли или дурно, всегда надо писать. Ежели пишешь, то привыкаешь к труду и образовываешь слог, хотя и без прямой пользы. Ежели же не пишешь, увлекаешься и делаешь глупости. Натощак пишется лучше. […]

8 июля. Встал поздно. Начал было писать, но нейдет. Я слишком недоволен своей бесцельной, беспорядочной жизнью. Читал «Profession de foi du Vicaire Savoyard»*, и, как и всегда при этом чтении, во мне родилось пропасть дельных и благородных мыслей. Да, главное мое несчастие — большой ум. Спал после обеда, играл немного с мальчишками и сделал очень дурно, что не только не остановил, но подал повод срамить Япишку.

Не могу доказать себе существования бога, не нахожу ни одного дельного доказательства и нахожу, что понятие не необходимо. Легче и проще понять вечное существование всего мира с его непостижимо прекрасным порядком, чем существо, сотворившее его. Влечение плоти и души человека к счастию есть единственный путь к понятию тайн жизни. Когда влечение души приходит в столкновение с влечением плоти, то первое должно брать верх, ибо душа бессмертна, так же как и счастие, которое она приобретает. Достижение счастия есть ход развития ее. Пороки души суть испорченные благородные стремления. Тщеславие — желание быть довольным собой. Корыстолюбие — желание делать более добра. Не понимаю необходимости существования бога, а верю в него и прошу помочь мне понять его.

9, 10, 11, 12, 13, 14, 15 июля. [Пятигорск. ] Уехал из Старогладковской без малейшего сожаления. Дорогой Арслан-Хан опротивел мне до смерти. Приехав в Пятигорск, нашел Машу, пустившуюся в здешний свет. Мне было больно видеть это — не думаю, чтобы от зависти, но неприятно было расстаться с убеждением, что она исключительно мать семейства. Впрочем, она так наивно мила, что в скверном здешнем обществе остается благородной. Послал письма: Барятинскому — хорошее, Бриммеру — порядочное и Мооро — скверное. Валерьян благоразумен и честен, но нет в нем того тонкого чувства благородства, которое для меня необходимо, чтобы сойтись с человеком. Барон хороший человек. Как недостает у Валерьяна и Николеньки такта, чтобы не смеяться над наружностью и манерами людей, когда сами они так плохи в этих отношениях. Вообще мне было тяжело и грустно. Этого чувства я не испытаю, я уверен, свидевшись с Сережей, а еще более с Татьяной Александровной. […]

17 [июля]. Встал поздно, думал прекрасно, писал хорошо, но мало. Пришел Николенька. Я читал ему написанное. И кажется, хорошо. Обедал у Маши, спал там, ходил гулять и ужинать к Найтаки. Провел время без пользы и скучно. Холодность ко мне моих родных мучает меня. […] Завтра встать рано и писать, писать до вечера, чтобы кончить «Отрочество».

18 [июля]. Встал поздно. Николенька помешал. Только начал писать, как пошел к Маше и пробыл целый день: был в концерте Кристиани. Плохо. Отчего никто не любит меня? Я не дурак, не урод, не дурной человек, не невежда. Непостижимо. Или я не для этого круга? Маша так мила, что невольно жалеешь, что некому понять ее прелести. Дрянь, как Кампиони, нравится ей. Жалко. Завтра обедать в Бештау и писать, писать.

19 [июля]. Ничего не писал утром, а вечер провел у Маши безалаберно. Только вечером приятно поболтал с бароном о интересующем меня хозяйстве. Теперь 11 часов. Завтра буду писать, только вечерком пойду к Маше.

23 июля. Переписал первую главу порядочно. Был у Маши недолго. Труд, труд! Как я чувствую себя счастливым, когда тружусь.

24 июля. Встал в 8, переправил 1-ую главу и ничего не писал целый день, читал «Claude Genoux»*. Ходил к Маше, у которой очень скучно. Булька пропал. Получил письмо от Мооро: Бриммер задержал мою отставку.

Встать рано и писать, не останавливаясь на том, что кажется слабо, только чтобы было дельно и гладко. Поправить можно, а потерянное без пользы время не воротишь.

25 июля. Исключая часов трех, проведенных на бульваре, занимался целый день; но переписал только l ½ главы. «Новый взгляд» натянуто, но «Гроза»* превосходно. […]

27 [июля]. […] Читал «Записки охотника» Тургенева, и как-то трудно писать после него. Целый день писать.

26 [августа. Железноводск]. Ничего не делал. Решился бросить «Отрочество», а продолжать роман* и писать рассказы Кавказские*. Причина моей лени та, что я не могу писать с увлечением. Я ожидаю какого-то счастия в этом месяце и вообще с 26 года моего возраста. Хочу принудить себя быть таким, каким, по моим понятиям, должен быть человек. Молодость прошла. Теперь время труда. […]

28 [августа. Пятигорск]. […] Утром начал казачью повесть*, потом для приезда Николеньки и отъезда Теодорины и своего рождения ходил в тир, ездил в колонию и водил Машу на бульвар. Весело не было. Труд только может доставить мне удовольствие и пользу. Ложусь спать, буду читать.

10 сентября. [Пятигорск. ] Ничего не делал, болтал с Машей, делал планы о жизни всем вместе в Москве. Лень и сознание лени страшно мучают меня. Завтра буду работать хоть гадость; но только чтобы быть довольным собой, а то жизнь с постоянным раскаянием — мука!

11 сентября. Валерьян и Маша уехали. Я писал утром и вечером, но мало. Не могу одолеть лень. Придумал в присест писать по главе и не вставать, не окончив. Спал долго после обеда. Теперь часа 4.

12 сентября. Встал поздно. Окончил Историю Карла Ивановича до обеда. После обеда шлялся, был в церкви, где испытал весьма тяжелое чувство, потом на бульваре ходил с Клунниковым и увел его с собой. Целый вечер пропал. Завтра утром пойду в парк, обдумаю главу Беглеца. Напишу ее до обеда. После обеда полежу и обдумаю главу «Отрочества» — непременно.

13 сентября. Утром была тоска страшная. […] Потом пришла мысль «Записок маркера», удивительно хорошо. Писал, ходил смотреть собрание и опять писал «Записки маркера». Мне кажется, что теперь только я пишу по вдохновению, от этого хорошо.

14 сентября. Окончил начерно и вечером написал лист набело. Пишу с таким увлечением, что мне тяжело даже: сердце замирает. С трепетом берусь за тетрадь. Завтра приедут Валерьян и Маша. […]

18, 19 [сентября]. Ничего не делал, нынче начал было писать, но лень одолела, вечером был у Смышляева и писал стихи*.

Юмор может быть только в том случае, когда человек убежден, что недосказанные и странно сказанные мысли его будут поняты. Он зависит от расположения и еще болееот слушателей или от инстинктивного мнения о слушателях.

[28 сентября. ] 27, 28. Ничего не делал. Не пишется. Перечитывал свой роман Валерьяну. Решительно все надо изменить, но самая мысль всегда останется необыкновенною. Вечером вздумал писать стихи и не пишу. Валерьян притворялся, что у него зубы болят, — или дурно переносил боль. Начинаю подумывать о Турецком походе. Напрасно. Надо быть последовательным, в особенности в том благородном, прекрасном намерении, которое я принял, — т. е. быть довольным настоящим.

29 [сентября]. Утром написал главу «Отрочества» хорошо. После обеда ездил верхом с 6 до 8 часов. Был у Аксиньи. Она хороша, но не так нравится мне, как прежде. Предлагал ей взять ее. Она, кажется, согласится. В «Смерть бабушки»* придумал характерную черту религиозности и вместе непрощения обид.