Георгий Гуревич - Ордер на молодость (Сборник с иллюстрациями)

• Название: Ордер на молодость (Сборник с иллюстрациями)
• Автор: Георгий Гуревич
• Издательство: Издательство “Детская литература”
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1990
• ISBN: ISBN 5-08-001423-7

Научно-фантастические и в то же время философские произведения.

Для среднего и старшего возраста.

---

— Сильва, объясни, что означает «никаких условий не ставя»?

Не ответила.

Но объяснение пришло скоро, в следующем полете или через один.

— Юш, — сказала она, — ты мой друг, самый верный из друзей. У меня есть тайна, такая тайна, что нельзя сказать подругам, сестре, даже маме. Но мне необходимо поделиться. Я люблю, Юш. Я полюбила Тернова. Всерьез, по-настоящему, и другой любви у меня не будет в жизни. И я решила признаться. Прямо позвоню и скажу.

Я помертвел. В груди оборвалось, руки опустили крылья. Провалился, дух не мог перевести. Когда опомнился, догонять пришлось. Уж и не помню, что лепетал.

«Ничего не выйдет» — единственное, что в голову пришло.

— Ничего не выйдет. Ты и не дозвонишься. Его номер в справочной не дадут. К таким звонят через ноль, автомату диктуют, кто и по какому поводу. Будешь объясняться в любви автомату?

— Я уже все разузнала, — возразила Сильва. — У Тернова есть номер для родных.

У моей подруги сестра замужем за племянником Тернова. У него для родных час свободного экрана — в понедельник, четверг и в воскресенье с одиннадцати утра.

Вот в четверг я и позвоню. Скажу все, а там будь что будет.

Что-то я еще возражать пытался, что-то бормотал невразумительное — кажется, отговорить пытался. Твердил: «Сильва, опомнись, ты себя погубишь!» Плел нелепое, неуместное, повторял: «Губишь, губишь!» Хотя почему губишь? Тогда не мог объяснить и сейчас не могу. Традиционные слова из классической литературы прошлого тысячелетия.

Впрочем, все это не имеет значения. Сильву я не отговорил. Но решился спасти ее. Как? Обратиться к Тернову. Он взрослый человек и, конечно, хороший человек. В наше время злодеи остались только в книгах. Так пусть же вразумит эту взбалмошную дурочку! И я сам позвонил Тернову в понедельник, за три дня до рокового четверга. Специально пошел в переговорную, Не стал приглашать великого артиста на крошечный экранчик своего запястья. Эта миниатюрка всегда искажает: и головешечка крошечная, и голосок пискливый. Не бархатный баритон несравненного Тернова. Я извинился, попросил прощения за вторжение на его домашний экран, сказал, что понимаю, как он занят, как драгоценны его минуты, как невежливо и бессовестно с моей стороны… и всякое такое прочее.

Поперхнулся, еще раз извинился, пояснил, что волнуюсь…

— Ну, кончайте извиняться, — сказал он в конце концов. — К делу! Что вы хотите от меня?

— Дело идет о судьбе одного человека…

— То есть вашей? Мечтаете о сцене?

— Нет, не обо мне, о другом человеке…

— Он мечтает о сцене?

— Совсем другое. Мечта тоже присутствует, но это как-то трудно объяснить сразу. Поверьте, для него это вопрос жизни, и Вы, именно Вы можете все исправить.

— Я могу?

— Только Вы, и никто другой. Поверьте, тут вопрос жизни одного человека.

Он улыбнулся:

— Юноша, это похвально, что вы так заботитесь об «одном человеке». Но мне сейчас некогда. Я жду важный вызов и не смогу вас дослушать. Где вы живете?

Недалеко? Тогда прилетайте ко мне в четверг в десять сорок пять. Пятнадцать минут хватит вам? Но настойчиво прошу: приготовьте связный рассказ. Запишите, можете даже читать мне, чтобы не спотыкаться. Если не уложитесь в пятнадцать минут, пеняйте на себя. Не вам будет плохо, «одному человеку».

И три дня спустя, в десять сорок пять ровнехонько, сидел я в кабинете великого Валерия Тернова.

А кто его помнит сейчас? Только театроведы-историки. Увы, коротка сценическая слава. Пока видят — рукоплещут. А потом приходит новая техника записи, новая режиссура, новая манера игры. Записи есть, но они раздражают нас: кажутся беспомощными и наивными. Мы пожимаем плечами: «И это великий артист? Сплошные ходуди!»

Впрочем, я отвлекся.

И тогда, при всем моем волнении, я тоже отвлекался. С любопытством озирался, разглядывая кабинет знаменитости. С моей точки зрения, неудобный был кабинет, загроможденный. Венки, стулья, картины, вазы какие-то. Всё призы и подарки, подарки и призы, память о победах, успехах, восторгах, благодарностях. Музей благодарностей!

Сам же Тернов разочаровал меня. Плохо он выглядел, куда хуже, чем на сцене, хуже, чем на экране даже: несвежая кожа, синеватая от частого бритья и грима, тяжелые мешки под глазами, залысины, седина на висках. Признаюсь, непрезентабельный вид этот подбодрил меня. Не будет Сильва любить этого старика. Всмотрится и излечится. Пройдет ее временная блажь.

«Старик» между тем и сам всматривался в себя, сидя перед зеркалом, разглаживал пальцем кожу на лице и при этом напевал сначала про себя, а потом и в голос:

«А! О! О-о! А-а!»

— Чисто звучит? — спросил он озабоченно. — Нет хрипловатости? — И пояснил: — Голос — главный инструмент в нашем деле. Охрипну… и конец Валерию Тернову.

Я приободрился окончательно. Человеческое увидел в недосягаемо великом артисте.

— Так в чем же дело? — спросил он, наконец, оторвавшись от зеркала.

— Один мой товарищ любит девушку. (Такое примитивное начало я придумал.)

— Понял, — сказал он. — Этот товарищ — вы. Дальше!

— Девушка хорошая, способная, красивая, — продолжал я, не тратя время на отнекивание, — но неровная, непредсказуемая. И вот она посмотрела ваши видео, пришла в восхищение, и ей взбрело в голову… ей показалось, лучше сказать, что она влюблена в вас, не влюблена — любит на всю жизнь. И если вы ее пальцем поманите, она побежит за вами на край света — так она сказала прямо. Но вы же понимаете, это минутное увлечение, это… Но где-то она разузнала ваш номер и собирается позвонить.

— Все понял, юноша, — опять прервал он. — Когда ваша девушка позвонит, я прочту ей отеческое наставление. Как это у Пушкина: «В благом пылу нравоученья читал когда-то наставленья». Так и скажу: «Когда бы жизнь домашним кругом я ограничить захотел…» Читал наставления, приходилось. Сумею повторить, и с надлежащим выражением. Не раз повторял. Есть, видите ли, юноша, профессиональная вредность в нашей сценической профессии. У химиков — вредные газы, дышат ими волей-неволей; в космосе — отсутствие всякой атмосферы, а у нас — насыщенная атмосфера страстей, дух любви-любви-любви. И зрителям, зрительницам в особенности, представляется, неосознанно, подсознательно, хотя, если вслух спросить, отрицать будут категорически, что мы, артисты, так умело умеющие изображать любовь, наверное, в подлинной жизни любим в сто раз сильнее и красивее, необыкновенно, божественно любим. Так им хочется испытать эту, божественную. Вот и летят на огонь любви, как бабочки. Крылья опаляют, конечно.

Он замолчал, задумавшись, свое вспоминал что-то.

— Вам надо выступить на эту тему, — сказал я. — По видео, по радио хотя бы.

Еще лучше написать и издать, чтобы все могли прочесть и в будущих поколениях.

Он посмотрел на меня с сомнением:

— Надо, юноша?

— Обязательно!

— А вот я не уверен, что надо. В жизни все гораздо сложнее, чем представляется в ваши годы. Ведь им, бабочкам, на огонь летящим, необыкновенно хочется небывалой любви. Разве их утешит трезвое сообщение, что небывалой не бывает, необыкновенная — редкость, а обычно встречается обыкновенная; что и мы сами, артисты, герои-любовники, — люди обыкновенные. Нет, не утешит. Вот они и бегут, летят к нам, машут крылышками, просят, умоляют: «Будь добр, притворись необыкновенным, ты же умеешь притворяться!» Иногда идешь навстречу.

— Но это же чистый обман! — возмутился я.

— Дорогой мой несгибаемый пуританин, а разве обман никому не нужен? Ты же садишься перед экраном видео, чтобы тебя обманули. Смотришь на сцену, заведомо зная, что это не на самом деле, «как будто». Перед тобой артисты, изображающие трагедию, придуманную драматургом о людях, которых никогда не было, может быть. Но ты умиляешься, вытираешь слезы или мужественно сдерживаешь слезы и шумно аплодируешь тем, кто умело обманул тебя, заставил забыть про «как будто». Даже не постесняешься ворчать и возмущаться и поносить тех, кто не сумел обмануть тебя. Так и женщины. Они придумывают тебя, они хотят, чтобы ты был героем. И не разуверяй их, пожалуйста, притворяйся что есть силы. «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман».

Я оторопело слушал этот неожиданный панегирик обману. В школе нам внушалось только противоположное. Где же истина? Или на свете много истин?

Разобраться я не успел. Нас прервал колокольчик видео. Над домашним экраном.

Полотно осветилось, на нем появилась курносая девчонка лет пятнадцати со светлыми косами вокруг круглой головы и выпученными круглыми глазами.

— Эта? — спросил меня Тернов шепотом. Я замотал головой отрицательно.

— Тогда извини, пришел мой час экрана. Сядь в сторонку, туда, за занавеску, чтобы не смущать. Потом договорим. И не забудь записать номер твоей бабочки.