Фредерик Массон - Наполеон и женщины

• Название: Наполеон и женщины
• Автор: Фредерик Массон
• Издательство: Библиотека репринтных изданий издательства «Україна»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1990

Книга историка и биографа Наполеона Фредерика Массона позволяет увидеть Наполеона не как абстрактную фигуру правителя и полководца, политика и вершителя судеб целых народов, но рассмотреть его личность, человеческие качества, понять его «душевные движения», узнать малоизвестные факты его бурной жизни. Для одних Наполеон был устрашающим противником и тираном, для других же любящим супругом, беспокоившимся за судьбу близких. Как подчеркивает Ф.Массон, если бы женщины не играли существенной роли в жизни Наполеона, он никогда не стал бы тем, кем мы его знаем – самым выдающимся из мужчин.

В книге император Франции предстает «как любовник и муж столь же необыкновенный, сколь необыкновенен он был как воин и государственный деятель» – мягкий и вспыльчивый, нежный и страстный, беспощадный и страдающий. Его отношение к Жозефине де Богарне и австрийской принцессе Марии-Луизе, юной Дезире и певице Грассини, актрисе мадемуазель Жорж, пани Валевской и многим другим ярко раскрывает характер его натуры. И влияние этих отношений – непосредственное или косвенное – на его идеи и деяния, как считает автор, «не может быть оспариваемо».

---

Въ сущности, нельзя сказать, чтобы они ошибались, потому что почти каждый вечеръ онъ возвращается къ вопросу, о которомъ постоянно напоминаетъ ему эта женщина.

Онъ прекрасно чувствуетъ – и говоритъ это ей, – что она не его любитъ, а свою отчизну, и она нисколько не отрицаетъ этого. Она признается въ этомъ совершенно откровенно, а онъ, – онъ, который такъ всегда настораживается цри первомъ же подозреніи, что женщина хочетъ руководить и пользоваться имъ, – онъ выдаетъ свого тайну этому наивному и откровенному ребенку; онъ чувствуетъ, насколько далека она отъ всего что составляетъ предметъ тщеславія другихъ женщинъ! Ему такъ хотелось бы удовлетворить ее! Но онъ – несостоятельный должникъ, онъ не можетъ уплатить ей того, на что она имела право надеяться!

«Ты можешь быть уверена, – говоритъ онъ ей, – что данное тебе мною обещаніе будетъ исполнено. Я уже принудилъ Россію оставить ту часть, которую она захватила; время сделаетъ остальное. He насталъ еще моментъ осуществить полностью все, нужно терпеливо ждать. Политика – это веревка, которая лопается, если ее слишкомъ натягиваютъ. А пока, формируются ваши политическіе деятели. Потому что, сколько ихъ у васъ? Вы богаты добрыми патріотами; у васъ есть руки – да, съ этимъ я согласенъ; доблесть и отвага брызжутъ у вашихъ храбрецовъ изъ всехъ поръ, но этого недостаточно: необходимо теснейшее единеніе».

Непрестанно – и это странно и удивительно. потому что онъ больше, чемъ кто-либо, считалъ недопустимымъ, разговоры съ женщиной о полтітике, – непрестанно, и какъ бы противъ своей воли, онъ возвращается въ этихъ вечернихъ беседахъ къ тому, что надо сделать, чтобы улучшіть положеніе народа, поднять его благосостояніе, создать действенное единомысліе хотя бы въ ущербъ интересамъ владетельнаго дворянства.

«Ты прекрасно знаешь, – говоритъ онъ ей, – что я люблю твой народъ; что мои планы, мои политическіе взгляды – все заставляетъ меня желать его полнаго возрожденія. Я хочу помочь ему, хочу защититъ его права; все, зависящее отъ меня и не противоречащее моему долгу и интересамъ Франціи, я, несомненно, сделаю; но, подумай, слишкомъ большое разстояніе разделяетъ насъ: то, что я могу установить сегодня, завтра можетъ быть разрушено. Мой первый долгъ – защита интересовъ Франціи. и я не могу проливать кровь французовъ за дело, чуждое ихъ интересамъ, и вооружать мой народъ, чтобы мчаться вамъ на помощь каждый разъ, когда это будетъ необходимо».

И совершенно внезапно, – приводя этимъ въ полнейшее замешательство свою собеседницу, – онъ переходитъ къ салоннымъ сплетнямъ, ко всякимъ исторійкамъ, къ пикантнымъ анекдотамъ. Онъ хочетъ, чтобы она разсказывала ему о частной жизни каждаго, съ кемъ онъ встречается. Его любопытство ненасытимо и распространяется на самыя мелкія подробности. Везде, где бы онъ ни былъ, – а здесь, где на карту поставлены такіе важные интересы, особенно, – онъ этимъ способомъ составляетъ себе мненіе о правящемъ классе.

Изъ всей совокупности этихъ мелкихъ фактовъ, – которые запечатлеваются у него въ памяти и до которыхъ онъ такъ жаденъ, что удивляетъ своей осведомленностью слушающую его женщину, – онъ делаетъ свои выводы, и она замечаетъ тогда, что сама же дала ему въ руки оружіе противъ себя самой; она протестуетъ, она возмущается его выводами, и стычка кончается темъ, что онъ, похлопывая ее по щеке, говоритъ ей: «Моя милая Марія, ты достойна быть спартанкой и иметь отечество».

Онъ не любилъ бы ее такъ, какъ любитъ, если бы не занимался ея туалетомъ. Онъ имеетъ претензію считать себя знатокомъ въ этомъ деле. «Вы знаете, что я прекрасно понимаю толкъ въ нарядахъ», писалъ онъ Савари. Еще въ самомъ начале Консульства, когда надо было послать подарокъ какой-нибудь изъ государынь, напримеръ, королеве Испанской или Прусской, онъ самъ его выбиралъ. У него при Дворе ни одна плохо одетая женщина не ускользаетъ отъ его критики, и даже Жозефина, пріучившая его къ величайшей роскоши, къ изысканнейшему изяществу, къ утонченнейшему вкусу, не защищена отъ его замечаній. Особенно не терпитъ онъ платья темныхъ цветовъ, а г-жа Валевская упорно носитъ платья самыя простыя и только белыя, серыя или черныя. Последнія страшно ему не нравятся, и онъ говоритъ ей это. «Полька, – отвечаетъ она, – должна носить трауръ по своему отечеству. Когда вы возродите его, я не буду разставаться съ розовымъ цветомъ».

Такимъ образомъ, все его заставляетъ возвращаться къ одной и той же теме, но это нисколько не сердитъ его и нисколько не охлаждаетъ его горячую любовь къ ней. Въ это время онъ пишетъ своему брату Жозефу: «Я никогда не былъ такъ здоровъ и такъ галантенъ». И это признаніе настолько необычно въ его устахъ, что его нельзя не признать знаменательнымъ.

Ему не достаточно видеть свою любовницу каждый вечеръ съ глазу на глазъ; въ теченіе того времени, которое онъ проводитъ въ Варшаве до битвы при Эйлау, онъ требуетъ, чтобы она бывала на всехъ званыхъ обедахъ, на всехъ празднествахъ, на которыхъ присутствуетъ онъ. И на всехъ этихъ торжествахъ онъ все время, не пропуская ни одного мгновенія, переговаривается съ нею темъ немымъ и таинственнымъ языкомъ, которому онъ обучилъ ее и въ которомъ она теперь более опытна, чемъ самъ Дюрокъ. Она понимаетъ теперь эти движенія руки, знаки, делаемые палъцами, предназначенные только для нея, позволяющіе ей одной угадывать чувства, вызванныя ею и владеющія Императоромъ, когда онъ поддерживаетъ со всей ассамблеей оживленный разговоръ, ведетъ споръ, разсказываетъ съ поразительной точностью о техъ или иныхъ событіяхъ, произноситъ торжественную речь.

«Это удивляетъ тебя? – говоритъ онъ ей. – Пойми же, что я долженъ достойно занимать выпавшій мне на долю постъ. Мне досталась честь повелевать народами: я былъ только желудемъ и сталъ дубомъ. Я властвую, я у всехъ на виду, за мною наблюдаютъ и издали, и вблизи. Это положеніе заставляетъ меня иногда играть роль не совсемъ естественную для меня, но которую я долженъ выполнять, чтобы быть въ своихъ собственныхъ глазахъ – еще больше, чемъ въ глазахъ окружающихъ, – достойнымъ носителемъ сана, которымъ я облеченъ. Но тогда, какъ для всехъ я представляю собою дубъ, мне нравится быть желудемъ съ тобой одной. Разве могъ бы я, подъ взглядами целой толпы, сказать тебе: „Марія, я люблю тебя!“ Всегда, когда я тебя вижу, мне хочется это сделать, но я не могу наклониться къ твоему уху, не нарушивъ приличія».

Когда онъ переноситъ свою главную квартиру въ Финкенштейнъ, она должна следовать за нимъ; и тамъ они ведутъ тихое, монотонное существованіе, совершенно подобное тому, которое она вела некогда въ поместьи своего стараго мужа. Одиночество прерывается совместными, съ глазу на глазъ съ Императоромъ, обедами, за которыми имъ служитъ простой лакей. Медленно текущіе часы отдаетъ она чтенію или рукоделію. Развлеченіе – парады, на которые она смотритъ черезъ закрытые жалюзи; это жизнь затворницы, всегда къ услугамъ повелителя, въ полной зависимости отъ него, безъ общества, безъ удовольствій, безъ малейшаго кокетства; и эта жизнь удовлетворяетъ ее гораздо больше, чемъ блестящая, шумная, светская жизнь, которую она вела въ Варшаве.

Такимъ образомъ, для него она – тотъ типъ женщины, который онъ думалъ найти въ Жозефине: женщины нежной, мягкой, внимательной, робкой, не имеющей ни желаній, ни, повидимому, даже воли, принадлежащей ему целикомъ, живущей исключительно для него, женщины, которая если и проситъ у него милости, то милости настолько колоссальной, въ такой степени неличной, что замыслить ее, при всей ея химеричности, можетъ лишь необыкновенно возвышенная душа, требовать же ея отъ человека значитъ, приравнивать этого человека почти къ Богу.

Все это затрагиваетъ самыя интимныя струны его души и, когда онъ уезжаетъ изъ Польши, не осуществивъ той мечты, изъ-за которой эта женщина отдалась ему; когда она, разочаровавшись, въ отчаяніи, въ последній разъ умоляетъ его возвратить ей отечество и отказывается ехать за нимъ въ Парижъ, заявляя, что намерена удалиться въ глухую деревню и ждать тамъ, въ трауре и молитве, исиолненія обещаній, которыхъ онъ не сдержалъ, – тогда онъ, въ свою очередь, умоляетъ ее: «Я знаю, – говоритъ онъ, – что ты можешь жить безъ меня… Я знаю, что сердце твое не принадлежитъ мне… Но ты хорошая, ты добрая; твое сердце такъ благородно и такъ непорочно! Неужели ты лишишь меня возможности проводить каждый день около тебя несколько минутъ блаженства? Только ты ихъ можешь дать мне, а меня считаютъ самымъ счастливымъ человекомъ въ свете». И онъ говоритъ это съ такой горькой и печальной улыбкой, что ее охватываетъ странное чувство жалости къ этому владыке міра, и она обещаетъ пріехать въ Парижъ.

Она пріезжаетъ туда въ начале 1808 г., и отныне эта таинственная связь, – несомненно прерываемая время отъ времени изменами со стороны Наполеона, но остающаяся, темъ не менее, для него сильнейшей, единственной сердечной привязанностью, – принимаетъ такой странный характеръ, что, если бы не были найдены несомненныя доказательства ея существованія, если бы сопоставленіе показаній различныхъ свидетелей, совершенно невзначай дающихъ то въ одномъ, то въ другомъ случае отдельныя подробности, отдельныя достоверныя даты, не позволяли связно установить весь ходъ событій, – то нельзя было бы утверждать, что связь эта имела непрерывный характеръ, о чемъ, повидимому, не знали даже самые осведомленные современники.