Нидзё - Непрошеная повесть

• Название: Непрошеная повесть
• Автор: Нидзё
• Издательство: «Художественная литература»
• Жанр: Древневосточная литература
• Год: 1988

У этой книги удивительная судьба. Созданная в самом начале XIV столетия придворной дамой по имени Нидзё, она пролежала в забвении без малого семь веков и только в 1940 году была случайно обнаружена в недрах дворцового книгохранилища среди старинных рукописей, не имеющих отношения к изящной словесности. Это был список, изготовленный неизвестным переписчиком XVII столетия с утраченного оригинала.

...Несмотя на все испытания, Нидзё все же не пала духом. Со страниц ее повести возникает образ женщины, наделенной природным умом, разнообразными дарованиями, тонкой душой. Конечно, она была порождением своей среды, разделяла все ее предрассудки, превыше всего ценила благородное происхождение, изысканные манеры, именовала самураев «восточными дикарями», с негодованием отмечала их невежество и жестокость. Но вместе с тем — какая удивительная энергия, какое настойчивое, целеустремленное желание вырваться из порочного круга дворцовой жизни! Требовалось немало мужества, чтобы в конце концов это желание осуществилось. Такой и остается она в памяти — нищая монахиня с непокорной душой...

---

И я сложила:

Перевал позади,
но печалюсь — едва ли придется
в этой жизни хоть раз
миновать мне, страннице,
снова горы Сая-но Накаяма…

* * *

В краю Овари я пошла помолиться в храм Ацута. Всю ночь я провела в храме; паломники, молившиеся вместе со мной, рассказали, что пришли из Великого храма Исэ. «Стало быть, Исэ близко отсюда?» — спросила я, и они пояснили, что туда можно отправиться водным путем от пристани Цусимы. Я очень обрадовалась, что Исэ так близко, и хотела тотчас же ехать, но решила сперва завершить давнишний свой обет — переписку тридцати последних разделов сутры Кэгон — и пожертвовать рукопись в здешний храм Ацута.

Я намеревалась продать все одежды, полученные в дар от разных людей в Камакуре, — конечно, они предназначали эти подарки для совсем другой цели! — и на вырученные средства некоторое время прожить при храме, занимаясь переписыванием священных текстов. Но главный жрец стал учить меня, как писать, докучать разными советами, указаниями… К тому же снова разыгрался мой старинный недуг. В таком болезненном состоянии я все равно не смогла бы трудиться над перепиской, и я вернулась в столицу.

* * *

Домой я вернулась, если не ошибаюсь, в конце десятой луны, но покоя не обрела — напротив, мне было тягостно оставаться в столице, и я отправилась в Нару. До сих пор все как-то не случалось побывать там, ведь я происходила не из семейства Фудзивара. Но теперь, когда я устала от дальних странствий, такое богомолье было как раз по силам, ведь Нара отстоит совсем недалеко от столицы. У меня не было там знакомых, я все время была одна. Прежде всего я пошла поклониться великому храму Касуга. Двухъярусные, увенчанные башней ворота и все четыре строения храма, крытые черепицей, выглядели поистине величаво. Посвист бури, веявшей с гор, мнился ветром, пробуждающим смертных от сна земных заблуждений, а воды, журчавшие у подножья горы, казалось, смывают скверну нашей грешной юдоли… В храме Вака-но-Мия я увидела жриц, молодых и изящных. Как раз в этот час лучи вечернего солнца озарили весь храм, заблестели на вершинах дерев, растущих на окрестных холмах, юные жрицы попарно исполняли священные пляски, и это было прекрасно!

Эту ночь я провела в бдении на галерее храма, слушала, как пришедшие на молитву паломники распевают стихи, и на сердце у меня стало спокойней. Я глубоко постигла не только великое милосердие Будды, ради спасения людей снизошедшего в этот край, в пыль и прах нашей грешной земли, но сподобилась также уразуметь и промысел божий, ведущий смертных к прозрению через создание стихов, — «празднословных пустых речей и суесловья» [124], — как иногда готовы назвать поэзию.

Предание гласит, что в давние времена епископ Синки, ученик преподобного Ринкая из монастыря Кофукудзи, очень сердился на грохот бубнов и звон колокольчиков, Долетавший из храма Касуга. «Если я когда-нибудь стану главой всех шести обителей Нары, — сказал он, — я на вечные времена запрещу бить в бубны и колокольцы!» Желание его исполнилось, он стал настоятелем всех монастырей Нары и тотчас же осуществил то, что давно замыслил, — запретил священные песни и пляски в храме Касуга. Тишина воцарилась за окрашенной в киноварь оградой, музыканты и танцовщицы погрузились в уныние, но, делать нечего, — молчали, положившись на волю божью. «Больше мне нечего желать в этой жизни, — сказал епископ. — Теперь буду ревностно молиться лишь о возрождении в грядущем существовании!» И затворившись в храме Касуга, он воззвал к богу, вложив в молитвы весь пыл своего благочестия. И светлый бог явился ему во сне и возгласил: «Я, всемогущий, ради спасения неразумных людей умерил свое сияние и добровольно окунулся в пыль и прах сего грешного мира, где жизнь сменяется смертью. Ныне велика моя скорбь, ибо, запретив звон бубнов и колокольцев, ты отдаляешь смертных от единения с Буддой! Я отвергаю твои молитвы, они мне неугодны!»

С тех пор кто бы ни противился священным песням и танцам, как бы ни порицал их исполнение, музыка и пение в храме Касуга и поныне не умолкают.

Когда мне рассказали об этом, душу охватило благоговение и на сердце стало спокойней.

На следующее утро я посетила женский монастырь Лотос Закона, Хокэдзи, и встретилась с живущей там монахиней Дзякуэнбо, дочерью министра Фуютады. Мы говорили о печалях нашего мира, где все недолговечно, все бренно, и за жизнью неизбежно приходит смерть. На какое-то мгновение я даже ощутила желание тоже поселиться в такой обители, но я понимала, что не создана для спокойной и тихой жизни, всецело посвященной изучению святой науки, и, влекомая грешным сердцем, для коего, видно, еще не приспела пора прозрения, покинула обитель и отправилась в монастырь Кофукудзи. По дороге я набрела на усадьбу преподобного Сукэиэ, старшего жреца храма Касуга.

Я не знала, чей это дом, и прошла было мимо; ворота выглядели так внушительно, что я приняла строение за какой-нибудь храм и вошла за ограду; оказалось, однако, что это не храм, а усадьба знатного человека. Прекрасное зрелище являли хризантемы, высаженные рядами наподобие изгороди. Они уже немного привяли, но все еще могли бы соперничать красотой с хризантемами, растущими во дворце. В это время ко мне подошли двое юношей. «Откуда вы?» — спросили они, и когда я ответила, что пришла из столицы, они сказали, что им стыдно за убогий вид увядших цветов… Речи их звучали изысканно. Это были сыновья Сукэиэ — старший Сукэнага, тоже жрец храма, и младший Сукэтоси, помощник правителя земли Мино.

Вдали от столицы скитаюсь и слухи ловлю о тех, кто мне дорог — парк дворцовый напоминают хризантемы в россыпи росной…

Дощечку с такими стихами я привязала к стеблю цветка и пошла было прочь, но хозяева увидали мои стихи, послали человека за мной вдогонку, заставили вернуться и оказали всяческое гостеприимство. «Побудьте у нас хотя бы недолго, отдохните!» — говорили они, и я, как то бывало и раньше во время моих скитаний, осталась на несколько дней в этом доме.

* * *

Храм Тюгудзи, посвященный принцу Сётоку [125], построен усердием его супруги, принцессы Оирацумэ. Я была растрогана, услышав рассказ об этом, и отправилась в этот храм. Настоятельницу, монахиню Синнёбо, я когда-то встречала во дворце. Как видно, она меня не узнала, может быть, потому, что стала уж очень стара годами, и я не стала называть себя, сказала только, что просто проходила, мол, мимо, вот и зашла. Не знаю, за кого она меня приняла, но встретила очень ласково; в этом храме я тоже осталась на день-другой.

Оттуда я направилась в храм Хорю и в храм Лес Созерцания, Дзэнриндзи, иначе называемый Тайма. С благоговением выслушала я рассказ, записанный в анналах этого храма:

«Одна из здешних монахинь, благородная Тюдзё, дочь министра Тоёнари Фудзивары, мечтала увидеть живого Будду. Однажды к ней явилась незнакомая монахиня. „Дайте мне десять связок лотосовых стеблей, — сказала она, — и я сотку из них картину рая во всем его несказанном великолепии!“ Получив стебли, она надергала из них нити, прополоскала нити водой, взятой из свежевыкопанного колодца, и они сами собой окрасились в пять цветов. Когда нити были готовы, явилась другая женщина, попросила наполнить светильник маслом и за время между часом Вепря и часом Тигра [126] соткала картину, после чего обе женщины удалились. «Когда же я снова увижу вас?» — спросила Тюдзё, и женщины ответили:

Великий Кашьяппа[127] в старину
Праведных поучал,
Затем бодхисаттва Хооки
Обитель здесь основал.
Ты к Чистой земле стремилась душой -
Ныне из наших рук
Прими эту мандалу[128] и молись!
Избавлена будешь от мук.

С этими словами женщины взмыли в небеса и улетели в сторону запада [129]».

Надгробие принца Сётоку, сложенное из камней, выглядело величественно, с волнением взирала я на эту могилу. В храме как раз шла переписка Лотосовой сутры, я обрадовалась благому совпадению и, прежде чем уйти, поднесла одеяние на нужды храма.

Так переходила я от одного святого места к другому, а тем временем подошел новый год.

* * *

Во вторую луну 4-го года Сёо [130] я вернулась в столицу и по дороге зашла помолиться в храм Хатимана, в Ива-Симидзу. Путь от Нары неблизкий, я пришла туда, когда день уже клонился к вечеру. Поднявшись на холм Кабаний Нос, Иносака, я подошла к храму. В пути мне встретился спутник — карлик, уроженец края Ивами, он тоже направлялся на богомолье. Мы пошли вместе.

— За какие грехи, свершенные в прошлой жизни, вы родились таким калекой? — спросила я. — Известно ли вам об этом?

Беседуя, мы приблизились к храму: я увидала, что ворота, ведущие к павильону Баба-доно, открыты. Их всегда открывали, когда туда приезжал главный смотритель, и я уже хотела пройти мимо, ибо никто, разумеется, не уведомил меня, что сегодня сюда пожаловал государь Го-Фукакуса. Вдруг ко мне подошел человек, похожий на придворного слугу.