Иван Чигринов - Оправдание крови

• Название: Оправдание крови
• Автор: Иван Чигринов
• Жанр: О войне
• Год: 1980

Иван Чигринов — известный белорусский прозаик, автор сборников повестей и рассказов, ряда романов. На русском языке издавались его книги «По своим следам» («Советский писатель», 1968) и «В тихом тумане» («Молодая гвардия», 1970).

Романы «Плач перепелки» и «Оправдание крови» — первые две части его трилогии о Великой Отечественной войне. События в них развертываются в небольшой лесной деревеньке. Автор правдиво и художественно ярко рисует начальные месяцы войны, мужество и стойкость советского народа в борьбе с фашистскими оккупантами.

За романы «Плач перепелки» и «Оправдание крови» Иван Чигринов Союзом писателей СССР и Главным политическим управлением Советской Армии и Военно‑Морского Флота награжден серебряной медалью имени А. А. Фадеева.

---

— Сегодня совещание у коменданта, так созывают в Бабиновичи полицейских и старост со всей волости, — охотно начал растолковывать он Марфе.

— А Денис при чем? — не поняла она. — Нашто он понадобился?

— Да, при чем я? — спохватился Зазыба и посмотрел сперва на Браво-Животовского, потом на Марфу, будто хотел и ей что-то доказать.

— Какие вы стали непонятливые! — возмутился Браво-Животовский. — Правильно, старосты у нас еще нет. Не выбрали! Но… Словом, пока не выбрали старосту, гражданскую власть в деревне осуществляешь ты. Потому приказано доставить и тебя на совещание.

— Ну, коли так!… —с облегчением вздохнула Марфа. Кузьма Прибытков тоже скоро смекнул, что к чему, начал подбивать соседа:

— Дак съезди, Денис! —Ему вдруг даже приятно стало, что и Зазыбу зовут на совещание в волость, как будто этим наконец решалось что-то очень важное, от чего целиком будет зависеть дальнейшая жизнь деревни; ему только страсть хотелось выяснить, кто над кем потом станет — Зазыба над Браво-Животовским или наоборот; ведь если рассчитывать даже по царскому времени, уж не говоря о недавнем, думал он, так всегда гражданская власть в деревне имела перевес, и стражники, и милиционеры подчинялись ей; от этого сознания Прибыткову и совсем уже стало весело, мол, зря Браво-Животовский столько дней важничал; потому и упрашивал Кузьма Зазыбу: — Не отказывайся, Денис, съезди!

А Зазыба стоял посреди двора обалдевши — то, что молол когда-то Браво-Животовский, было глупо наперед учитывать, но сегодня это вроде подтверждалось!…

Тянуть было ни к чему, тем более что Зазыбе не хотелось садиться за стол с Браво-Животовским, и он виновато глянул на сына, словно беспокоясь, правильно ли тот поймет его, и шагнул через калитку со двора.

Масей рванулся вслед за отцом без всякого определенного намерения. Однако дорогу неожиданно заступил Кузьма Прибытков.

— Не треба, Денисович, — непонятно, но с особым смыслом сказал, заморгав глазами, дед, а потом и ладонь поперек поставил, мол, не встревай. — Нехай батька едет в местечко, я тебе все растолкую. Нехай только батька едет, не мешай.

— Я и не собираюсь, — с обидой бросил Масей, раздраженный помехой.

— Вот и ладно, — ласково и чуть вкрадчиво молвил Прибытков.

Масей отошел к крыльцу; пытливо взглянул на мать. Казалось, ее нисколько не взволновал неожиданный отцов отъезд, она стояла спокойная, и, видно, в голову не приходило ей, что муж едет в Бабиновичи голодный. Ей не привыкать было, что Денис, как вот сегодня, либо сам срывался из дома в неподходящее время, либо его вызывали. Но причина ее теперешней сдержанности заключалась в другом — как только она поняла, что Браво-Животовский приехал не из-за Масея, сразу же и успокоилась, сразу же и отлегло от сердца, по крайней мере на этот раз.

Пока они стояли каждый на своем месте и обдумывали то, что случилось после появления Браво-Животовского, за воротами застучала колесами телега, постепенно удаляясь к повороту на деревенскую улицу.

— Пое-е-ехали! — воскликнул Кузьма Прибытков, на слух проводив по заулку затихающий грохот; он словно до сих пор все еще не верил, что Зазыба с Браво-Животовским поедут на одной телеге в занятое немцами местечко, потому и растянул с особым удовольствием это «поехали». — Я тебе вот что должен сказать, Денисович, — шкандыбая к крыльцу, заговорил дальше старик, — дела у нас в Веремейках на лад пойдут, раз твоего батьку германцы на совещание покликали. Теперя и правда уже надеяться можно на что-то твердое. Значит, и новая власть без таких, как твой батька, не может обойтись. Ну что ж, чем раньше, тем лучше. Даже для самих немцев. А то все этот Животовщик. Как ни говори, а черт его разберет. Сдается, тихо сидел, хозяином неплохим считался, а тут вдруг попросился сам в полицию, к немцам. Значит, все это время, как жил в Веремейках, был себе на уме. Значит, тоже не без царя в голове ходил. Ну, а коли до конца не ведаешь, что в себе носит человек, дак ажио страшно. Потому я и говорю: нехай Денис едет в Бабиновичи, раз понадобился. А то я уже, грешным делом, думал — доведется всем миром этому Животовщику кланяться.

VIII

Кузьма Прибытков правду сказал — веремейковские солдатки еще до рассвета отправились в Яшницу, которая находилась, считай, уже в самых верховьях Беседи. Дорогу туда из Веремеек мало кто не знал, потому что местечко было торговое. Вообще в Прибеседье с давних пор местечки, так же как и села, различались не по количеству дворов или даже магазинов, а по большей части тем, много ли на год падало ярмарочных праздников. В Бабиновичах, например, ярмарка собиралась три раза — на сретенье, когда, согласно народному календарю, встречаются зима с весною, потом в Ильин день, что за две недели до великого спаса, и на Дмитра в самую холодную осень. В Белынковичах базар собирался на пречистую, в конце августа. В Силичах — на Юрия. Словом, по тот и по этот бок Беседи, кажется, не было ни одного большого или малого селения, ни одного села с церковью, где бы не ладилась ярмарка. Правда, не каждый местный базар мог равняться с Хиславичским или Любавичским, которые шумели обычно по две недели кряду. Зато в Яшницу окрестный люд сходился и съезжался в году раз пять: в так называемый красный торг, который выпадал на последнюю неделю перед рождеством, на соборную, что перед пасхой, потом на обоих Никол — на весеннего и на зимнего, и осенью, уже на воздвиженье.

Веремейковские женщины собрались в дорогу сегодня, как и в те добрые времена, когда торопились на базар, — до солнышка всегда можно пройти немалое расстояние без жары и пыли. Заминка была только одна, в самом начале, еще на деревенской улице, когда решали, какой дорогой идти — брусчаткой или старым трактом. Но тогда последнее слово осталось за невесткой Антона Жмейды, Анютой, которая до замужества жила в деревне за Большим Хотимском:

— Ходимте старым шляхом, бабы. Там и родные места свои покажу. А то на брусчатке, может, немцев теперь много. Так будем все время шлепать вдоль, по канавам да по жнивью — и обуток напрочь стопчем, и ноги в кровь побьем. Ну, а по старому тракту, может, никого не встретим.

Тоже причина. Особенно если поиметь в виду, что длинная дорога всегда вымотает, если не знать наперед, где ночевать будешь.

Словом, согласились бабы.

Сперва они даже не шли, а вроде бы неслись по большаку, будто череда птиц, — так же, как и птицы, солдатки то разлетались поодиночке в стороны, то соединялись, вытягиваясь цепочкой по обочинам.

Покуда за спиной были Веремейки, говорили мало, редко кто уронит словцо или охнет, оступившись невзначай: все — и говорливые от природы, каких другой раз хлебом не корми, только пострекотать дай, и неразговорчивые — мчались по большаку словно одержимые. Их, конечно, понять было можно: одна детей как следует не накормила, другая бросила своих без присмотра, третья забыла распорядиться по хозяйству и теперь терзалась, что без нее все наперекосяк пойдет, четвертая… Но, конечно, больше всего каждая думала, что впереди будет — а не повезет ли, а не окажется ли в том Яшницком лагере ее родимый?

Отправляясь в путь по большаку, веремейковцы завтракали обычно в Ключе — возле небольшого прозрачного ручья, который стекал вниз с высокого берега старого речища Беседи. Дело в том, что за Ключом этим большак разветвлялся — на Колодливо и на Белынковичи — и пешеходы норовили передохнуть перед тем, как окончательно определить себе дальнейшую дорогу.

В Колодливе издавна через Беседь ходил паром. В Белынковичах, наоборот, действовал мост, пожалуй, единственный на всей реке, если брать ее от истока до среднего течения. Даже: не один, а два, потому что дальше висел над водойи железнодорожный мост. Однако по нему не только не ездили, кроме, конечно, как на поезде, а и не ходили, потому что сильно охранялся. Во всяком случае, и пешеходы, и возы, и машины, чтобы попасть на другую сторону, должны были или переправиться через Беседь на колодливском пароме, или перейти либо переехать по белынковичскому мосту, особенно если надобилось что в верховьях реки, на старый тракт.

Так вот…

В начале дороги вела баб Жмейдова невестка, которая почему-то боялась, что за Ключом спутницы ее передумают да пойдут на Крутогорье, а не с нею — прибеседскими деревнями.

Пока держались сумерки и не прояснялось небо на востоке, мало что видно было на далеких и близких холмах, Но вскоре по правую сторону взгляду открылось Курганье — около полусотни древних курганов. Правда, курганы эти ни в какое сравнение не шли с теми, что высились за Белой Глиной, однако и они появились здесь, без сомнения, очень давно, может, десятки тысяч лет назад. Тем не менее в Веремейках Курганье, как выдающаяся местность, связывалось не с мустверской эпохой. Оно славилось больше как «страшное место»: будто бы раньше чуть не за всяким, кто шел мимо него ночью, катился оттуда живой клубок синего огня; будто бы человек, за которым следовал огонь, либо помирал вскорости, либо попадал в беду; в конце концов, веремейковцы могли привести немало примеров, после которых нетрудно поверить не только в заурядную мистику, но и в самую отъявленную чертовщину.