Тимофей Круглов - Виновны в защите Родины, или Русский

• Название: Виновны в защите Родины, или Русский
• Автор: Тимофей Круглов
• Издательство: ИнфоРос
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-903675-05-0

Эта книга о тех, кто, не сходя с собственного дивана, оказался за границей — о 25 миллионах советских русских, брошенных на окраинах бывшей империи. Эта книга о тех, кого Родина не взяла с собой. Эта книга о тех, кого не стали эвакуировать. Эта книга о совести россиян…

Как из советских становятся русскими? Ответ на этот вопрос дала новейшая история. Судьба человека снова становится главной сюжетной линией художественного произведения.

Любовь встречается с ненавистью и смертью, верность присяге — с предательством. В центре повествования Интерфронт Латвии и Рижский ОМОН, впервые описанные изнутри. Друзья и враги, победы над собой и поражение великой империи — случай, выбравший Иванова, становится точкой на графике закономерностей, частью всемирного плана, по которому русский народ стал одним из самых больших разделенных народов в истории.

---

А главное, главное, главное… Против двадцати пяти миллионов русских, отправленных в служебные командировки на свои окраины и без того обескровленной после Отечественной войны Россией, встали москвичи и ярославцы, питерцы и горьковчане — такие же русские, только живущие в пределах РФ. Кто сказал, что не было гражданской войны в перестройку?!! Гражданская война — была! Потому что русские России в перестройку самым прямым и непосредственным образом были задействованы на стороне эстонцев и грузин, азербайджанцев и латышей, бан-деровской Украины и мусульманского Северного Кавказа против русских, пытавшихся отстоять свою жизнь, человеческое достоинство и свободу в национальных республиках СССР. Разве это противостояние, в результате которого русские России, пусть и под чужим руководством, сдали на прямое физическое уничтожение, на открытый геноцид 25 миллионов русских, оказавшихся за пределами Российской Федерации, — это разве не гражданская война?!..

Я, Тимофей Круглов, автор этих записей, но не этой жизни, просто передаю, как можно суше и политкорректней, все те слова, что обрушивал на меня сосед мой новый — Валерий Алексеевич, рассказывая о том, что до сих пор гложет его и миллионы таких же, как он, даже после возвращения в Россию. Когда, казалось бы, надо молчать и радоваться. Радоваться тому, что «дарагие рассияне» не испытали того, что испытали русские, брошенные братьями своими буквально за «чупа-чупс» и возможность смотреть порно по видику. Я отводил глаза и смотрел в потолок кабинета в доме Ивановых, отделанного, как и все стены, деревом. Там было что рассматривать — узоры вокруг сучков, причудливые извивы линий живого дерева захватывают так же, как и огонь в камине, как вода в лесном ручье, стремительно обегающая поросший мохом камень на ее пути. Я молчал. Чем я-то виноват? Тем, что всю свою жизнь прожил в Ленинграде? Тем, что спокойно дослужился до пенсии? Тем, что не голодал и никто не присылал мне повесток на выселение из кооперативной квартиры на улице Кораблестроителей? Тем, что у меня многочисленная родня и мы все помогали друг другу выжить? Тем, что не воевал, не сдавал экзамены по государственному языку? Так таких, слава богу, большинство в России. Да и пострадали у нас тоже многие, в том числе и те, кто отчаянно поддерживал Ельцина вчера, напрочь забыв об этом сегодня. Чем я виноват и какое мне дело до всех этих русских в Прибалтике или Средней Азии? Да у нас, в России, две чеченских войны были!..

Я молчал, курил себе сигарету. Но почему-то запомнил все, что буквально выкричал из себя обычно сдержанный Валерий Алексеевич. Теперь вот записываю, не спеша, опуская «брызги и слюни».

Он так сказал, рассказывая мне о своей жизни, и я врать не буду. Пусть говорит.

Глава 12

Январь 1991. После эфира вся команда привычно перешла в соседнее с телецентром здание гостиницы «Дружба». Бармен Саша, не спрашивая, наливал всем по дежурной порции, подрезал бутерброды, чтоб водочка не задерживалась, проходила мягче.

Иванов вместе со всеми поднял стакан с водкой, взял в руку треугольный бутербродик с красной икрой — единственной закуской в этом баре на первом этаже интуристовской «Дружбы». На самом телецентре не наливали нигде. Кофе на студии был отменный, особенно после Риги. Можно было курить, сидеть часами, при желании и наличии времени. Съесть горячего, влить в себя тонну «двойных» — больших и маленьких, курить до головокружения. но ничего спиртного на телецентре не продавали. А пили здесь между тем много. Даже Валерий Алексеевич, по молодости еще не пропускавший возможности хорошо выпить и еще лучше закусить, долго отходил в Риге после очередной командировки в Питер. «Работаю печенью», — часто повторял он глупую шутку, когда вспоминал возлияния, начинавшиеся буквально с момента прибытия в город на Неве.

Варшавский вокзал тогда еще работал. И прямо с поезда Иванов нырял в такси или, если было настроение, шел на «Фрунзенскую», чтобы без пересадок доехать до «Петроградской». Там — пешочком по проспекту. Рига отступала, начинался любимый город — со своим запахом, своими приметами, своим небом. Город делают люди, в нем живущие. И потому душу грела встреча с коллегами, давно уже ставшими друзьями, причем такими, каких и дома-то не было. Ну, разве что за исключением омоновца Толяна и бывших сокурсников по универу.

В общем, друзей в Риге, настоящих, было мало. А здесь, в Питере, как-то очень быстро образовался тесный круг — костяк редакции информации, в которой Иванова приняли как своего. Хотя Валерий Алексеевич и был моложе большинства новых товарищей лет на десять, он все же занимал в Латвии вполне весомый, исходя из реалий перестройки, пост и был интересен телевизионщикам как источник редкой и важной политической информации. С другой стороны, человек он был однозначно «свой» — по взглядам на жизнь, мужской мир, профессию и ту же самую «перестройку». А потому его опекали, тем более что в Питере он был все же как бы «гостем». Да и интерес к нему проявляли разные организации, с которыми привычно контактировала редакция. А значит, поднимался ее (редакции) вес в этих немаловажных контактах. Ну и в конце концов, все они с легким в общении Ивановым просто сдружились.

Рижанина быстро проверили на человеческую и профессиональную «вшивость», поняли, что Иванов хоть и новичок на телевидении, но схватывает все на лету, а в своей основной — идеологической — работе он уже и вовсе не мальчик и ждет его большое будущее. Знали бы прикуп, добавляли бы: если путч не остановит.

Благодаря новым друзьям Иванову удавалось решать вопросы практически невозможные — сидя в Риге, по телефону договариваться о гарантированном сюжете о Латвии в новостных выпусках ЛенТВ на завтра. Или вызывать в Ригу съемочную группу на свои мероприятия, а отснятые собственным видеоцентром Интерфронта документальные материалы монтировать непосредственно в Питере и тут же выдавать в эфир.

Конечно, и командировки ленинградцев в Ригу приходилось обеспечивать соответственно — с русским, а не с латышским гостеприимством. И водки выпить не одно ведро. Но уже само по себе регулярное появление в эфире второго в Союзе по популярности телеканала сюжетов, работающих на Интерфронт Латвии, было фактически чудом в условиях информационной блокады. Валерий Алексеевич знал (а чего не знал, о том догадывался), что пробивать его материалы в эфир мужикам не просто. Ведь в том же Останкино, например, давно уже засели «демократы» и рубили все, что не работало на перестройку, а значит, на развал Союза.

Кто-то из питерского начальства старательно страховался, поддерживал баланс информации на случай непредсказуемого будущего. И наверняка этим «кем-то» было вовсе не руководство канала, на котором хватало своей демшизы с «пятым колесом». Но куда не надо Иванов не лез, лишних вопросов не задавал, чем только укреплял доверие к себе на студии и теплые отношения с питерскими тяжеловесами эфира. Дурачка не строил, но, когда к общей, уже весьма «теплой» компании где-нибудь в Домжуре на Невском подсаживался некий знакомец из КГБ, очередной «просто Олег Иванович» и старался завязать неформальные отношения, Иванов резко пьянел, начинал нести бессвязную ерунду про девочек, снимавшихся за соседним столиком, и в результате от него отстали, поняв, что никаких внеслужебных контактов с органами Валерий Алексеевич поддерживать не хочет. Да это и можно было понять, ведь по всей стране нельзя уже было разобраться — кто свой, а кто чужой.

К тому же Иванов старался разделять свои многочисленные служебные ипостаси, и, когда приезжал в Питер с рижскими коллегами по Движению, например, для выступлений в рабочих коллективах крупнейших ленинградских предприятий или на партактивах, куда тоже частенько приглашали выступить с докладом о ходе перестройки в Прибалтике, он вел себя как обычный функционер непартийной организации. Не развязывал галстука, говорил правильные слова, на многочисленных пресс-конференциях тщательно обдумывал каждое слово. Другое дело — телевидение. Сюда, к друзьям и коллегам, можно было привезти документальную бомбу, взорвать ее в эфире, спрятаться в титрах за псевдонимом или просто отдать всю информацию редакции с просьбой не указывать авторство. Дома, в Риге, зачастую никто, кроме шефа — Алексеева лично, и не догадывался, откуда берутся эти материалы про Интерфронт и его оппонентов в союзном информационном обороте. Идеологический отдел ЦК КПЛ замкнулся на себе, инструкторов ЦК нельзя было встретить нигде за пределами Латвии, и, пользуясь этим, беспартийный Иванов продвигал политику Интерфронта, весьма и весьма несовпадающую с мнением московского Центра, буквально по всей стране, часто путешествуя по ней в одиночку — от Петрозаводска до Владивостока. Лидер движения Алексеев ценил это, берег своего молодого протеже от пристального и ревностного внимания рижских партийных чиновников, и потому многие известные и в движении, и в ЦК люди не могли понять, почему этот, самый молодой член Президиума Интерфронта пользуется таким доверием своего руководства.