Тимофей Круглов - Виновны в защите Родины, или Русский

• Название: Виновны в защите Родины, или Русский
• Автор: Тимофей Круглов
• Издательство: ИнфоРос
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-903675-05-0

Эта книга о тех, кто, не сходя с собственного дивана, оказался за границей — о 25 миллионах советских русских, брошенных на окраинах бывшей империи. Эта книга о тех, кого Родина не взяла с собой. Эта книга о тех, кого не стали эвакуировать. Эта книга о совести россиян…

Как из советских становятся русскими? Ответ на этот вопрос дала новейшая история. Судьба человека снова становится главной сюжетной линией художественного произведения.

Любовь встречается с ненавистью и смертью, верность присяге — с предательством. В центре повествования Интерфронт Латвии и Рижский ОМОН, впервые описанные изнутри. Друзья и враги, победы над собой и поражение великой империи — случай, выбравший Иванова, становится точкой на графике закономерностей, частью всемирного плана, по которому русский народ стал одним из самых больших разделенных народов в истории.

---

— Кто шагает дружно в ряд?

— Пионерский наш отряд!

Архаров с Джеффом на пару разыгрывали одну из любимых своих пантомим. Особенно смешно у них получалось обычно про «мохнатый шмель на душистый хмель» и «про цаплю серую в камыши». Но сегодня просто напрашивалась пионерская тематика.

Стоявшие рядом бойцы покатывались со смеху, глядя на неунывающую парочку. Маленький, жилистый Архаров изображал пионера, а Джефф, конечно, пьяного в дупель пионервожатого.

Рижский ОМОН временно разместился в корпусах пионерского лагеря областного УВД. Сначала, конечно, построение. Сто девять человек личного состава плюс несколько женщин с детьми. Остальные — с полсотни примерно, остались на свой страх и риск в Латвии. Большинство из оставшихся были людьми случайными в отряде или не успели совершить никаких, строго преследуемых латышской прокураторой, подвигов. Некоторые понадеялись на подписанное Годманисом отпущение грехов. Но те, кто поопытнее и постарше, никаким индульгенциям новой власти не доверяли. Сказать по правде, многие не доверяли и властям новой демократической России. И правильно делали.

Омоновцев хорошо покормили в лагерной столовой, в большом современном спальном корпусе уже застелены были свежим бельем койки в просторных светлых палатах. Офицеры и семейные сержанты расположились в отдельно стоящих деревянных домиках, в которых обычно размещались пионервожатые и администрация лагеря.

Скидывая тельняшку в новом, блистающем чистотой умывальнике, я снова ощутил непривычное чувство — раскачавшийся на цепочке новенький крестик приятно прикоснулся к солнечному сплетению. Это чувство было новым и волнующим, как будто что-то очень важное значило, несмотря на свою блестящую невесомость. Повинуясь внезапно возникшей мысли, я приподнял крестик и поднес к губам, как когда-то краешек гвардейского знамени полка, в котором принимал воинскую присягу. С наслаждением обливавшийся холодной водой могучий «дельтовец», оказавшийся рядом, которого я смутился, улыбнулся в ответ и подмигнул карим глазом со шрамом над бровью, а потом выпрямился и гордо пошлепал себя по груди, на которой, на одной массивной цепочке, висели и офицерский жетон, и тяжелый серебряный крест.

— На базе крестился? — спросил он меня, не переставая улыбаться, как старому другу.

— Да, совсем недавно, — ответил я, улыбнувшись радостно в ответ.

— Молодец, браток! Запомни, первый год после крещения Господь особенно сильно помогает. — Лейтенант растерся, фыркая, полотенцем, натянул тельник, накинул камуфляжную куртку, тускло блеснувшую защитными звездочками на погонах и, уже выходя из умывальника, хмуро добавил, обернувшись: — А надеяться нам, брат, кроме как на Бога, больше теперь не на кого. — Сказал и ушел.

Через год он подорвется на мине в Абхазии, этот парень.

Я выспался в самолете и потому не стал заваливаться на койку, как безмятежно спящий Толян. Я подошел к большому окну и долго стоял так, глядя на сосны вокруг, на залитую асфальтом площадку для пионерских линеек, уже присыпанную за утро свеженападавшей хвоей; на небо в низких белых облаках, сквозь которые нет-нет да проявится прохладное, совсем по-прибалтийски, солнышко. Как будто и не в Тюмени мы, а где-нибудь в Вецаки, в пионерлагере ПрибВО, подумалось мне. За окном послышался приглушенный стеклом собачий рык. Это рядом с пионерским флагштоком, на котором уже поднял кто-то выцветший красный флаг с бело-голубою волною, мужики мастерили будку для Джона — базовской овчарки. Джон дисциплинированно сидел рядом с флагштоком и только порыкивал чуть недоуменно на новые, непривычные запахи, принесенные свежим ветром.

Я спустился на первый этаж и вышел осмотреться в лагере. Навстречу попались Беккер с Чечавой.

— Поручик, пошли в лес сходим, говорят, там грибов!

— Пошли, — равнодушно пожал я плечами.

Лес оказался сразу за забором. Огромная белоснежная березовая роща спускалась по косогору вниз, к свинцово поблескивавшим водам широкой, с мощным течением реки.

Березы были неправдоподобно белыми — никогда я не видел таких в Латвии. А между ними, в невысокой, уже пожелтевшей траве, сотнями краснели головки грибов. Подберезовики, подосиновики, белые! Хоть косой коси, вот уж действительно. Россия.

Мы не стали ничего собирать, просто побродили между березами и вернулись в лагерь.

У одного из деревянных домиков на крыльце сидела броская молодая брюнетка в спортивном костюме, приятно для глаза обтягивающем стройную фигуру.

Не успел из дома улететь, а уже инстинкты заговорили — удивился я про себя. Инстинкты быстро пропали, подойдя поближе, я узнал жену командира — Риту.

— Не спится, Валера? — Мы никогда не были близко знакомы, но оказалось, что жена Чеслава хорошо помнит, кто есть кто во вверенном мужу отряде.

— В самолете выспался. Брожу вот.

— Кофе хотите?

— Очень хочу!

— А в город со мной съездите? А то Чеслав без свиты отпускать не хочет, а у меня дело важное.

— Конечно, я с удовольствием. Переодеваться надо? — Я был в камуфляже.

— Зачем? Мы же уже в России. Давайте я сварю вам кофе, а пока пьете, быстренько соберусь.

Чеслав был дома. Он заглянул на маленькую кухоньку, протянул мне на ходу руку и тут же ушел. Я пил крепкий вкусный кофе с рижским еще печеньем, слушал, как за тонкой стенкой Рита, собираясь, напевает что-то негромко. А может, и в самом деле все кончилось? Оформлюсь в кадры, хотя бы в аналитическую группу. Будет нормальная служба, дадут рано или поздно квартиру, перевезу Аллу с Ксюшей. Будем ходить за грибами.

Друзей, земляков, товарищей — целый отряд — сотня добрых молодцев. И никаких латышей, эстонцев, литовцев… Русский язык, русские люди.

Рита вышла на кухню в длинной темной юбке, черной кофточке с длинными рукавами и платке, наброшенном на плечи.

— Готов? Тогда поехали.

Поехали мы на нашей белой «Латвии» с неизменным Рыжим за рулем. По дороге все больше молчали, всматриваясь в незнакомые леса, в непривычно раздолбанный, как под бомбежкой, асфальт шоссе. Потом потянулся провинциальный, неухоженный город. Бетонные административные здания вперемежку с избами, лужи, глинистая грязь на тротуарах. Сибирь.

Доехав до центра, уже вполне прилично выглядящего, почти как настоящий город, Рыжий спросил дорогу у попавшегося навстречу старика, и мы свернули опять на окраину. Вскоре среди сосновой рощи показалась маковка церкви.

Я впервые попал в православный храм. Вот ведь дела какие… Крестился уже, а в церкви и не бывал ни разу. Правда, случилось как-то побывать в костеле, в Несвиже, рядом с нашей учебкой, но то — костел. В лютеранской церкви раз побывал на Рождество с подругой-латышкой. А в православном храме, да еще действующем — не был до сих пор ни разу.

Робко вошли мы с Рыжим вслед за повязавшей платок на голову Ритой в храм. Перекрестились у порога три раза, поклонились, все делали, как она. Рита вынула из сумочки длинный список, показала нам — чтобы мы посмотрели, есть ли мы в этом длинном списке имен. Там был весь отряд, вероятно. За некрещеных, кажется, записочки подавать нельзя, но Рита уж как-то сама решила, что правильно, а что нет Пока Рита о чем-то договаривалась со свечницей, мы сами купили свечи, поставили у образов, не понимая, конечно, кому, зная только — зачем. Кроме «Господи, помилуй» и слов-то других у нас не было.

Рита молилась долго, стояла на коленях перед большой иконой, на которой под стеклом было вывешено множество серебряных крестиков, цепочек, колечек. Мы с Рыжим тихо стояли поодаль и думали о своем. Наконец Рита легко, по-девичьи, поднялась с колен и с просветлевшим лицом вышла из храма. Теперь она повеселела, стала расспрашивать нас о семьях, предложила заехать в попавшуюся по дороге пельменную — перекусить. Пельменная оказалась по ценам круче любого рижского ресторана. А из спиртного — только пиво финское — по семнадцать рублей за кружку. Мы крякнули, съели по порции пельменей и отправились обратно в лагерь.

Потянулись будни. Я замкнулся в себе. В отличие от большинства омоновцев у меня сейчас не было никакого конкретного дела. У меня не было ни штатной должности в ОМОНе, ни даже удостоверения. По утрам, пока Бровкин или Парфенов выгоняли ребят на зарядку и кросс, я спокойно отсыпался. Потом бродил по лагерю, беседовал со знакомыми офицерами о том о сем, потихоньку прощупывая, какое будущее всех нас ждет. Толян запропал куда-то, Питон заперся в своем отдельном домике и колдовал над архивом. Перебирал, переписывал, сжигал еще недавно такие важные бумаги.

Я шел на обед, потом снова отлеживался и все думал, думал и думал. Уже в первый день я скупил в Тюмени все местные газеты и тщательно проработал их с карандашом в руках. Такой мерзости, какая лилась с этих плохо пропечатанных полос, я не предполагал увидеть. Ненависть животная, патологическая какая-то ненависть к своей собственной стране, к русскому народу, к нашему прошлому сочилась из каждой печатной буквы. И это в провинции. А что творилось в Москве и в Питере в эти первые дни — все помнят.