Тимофей Круглов - Виновны в защите Родины, или Русский

• Название: Виновны в защите Родины, или Русский
• Автор: Тимофей Круглов
• Издательство: ИнфоРос
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-903675-05-0

Эта книга о тех, кто, не сходя с собственного дивана, оказался за границей — о 25 миллионах советских русских, брошенных на окраинах бывшей империи. Эта книга о тех, кого Родина не взяла с собой. Эта книга о тех, кого не стали эвакуировать. Эта книга о совести россиян…

Как из советских становятся русскими? Ответ на этот вопрос дала новейшая история. Судьба человека снова становится главной сюжетной линией художественного произведения.

Любовь встречается с ненавистью и смертью, верность присяге — с предательством. В центре повествования Интерфронт Латвии и Рижский ОМОН, впервые описанные изнутри. Друзья и враги, победы над собой и поражение великой империи — случай, выбравший Иванова, становится точкой на графике закономерностей, частью всемирного плана, по которому русский народ стал одним из самых больших разделенных народов в истории.

---

Иванов поднялся на крылечко и толкнул раздолбанную дверь на пружине. Перед ним в дверном проеме тускло высветился длинный узкий коридор — там, слева и справа, располагались кубрики. Пустой сейчас коридор заканчивался дверью в небольшой борцовский спортзал. Остановившись на пороге, Валерий Алексеевич подождал, пока старая пружина не хлопнет дверью за его спиной, и свернул сначала налево — отлить. В туалете, повернувшись к нему спиной, с автоматом на плече, маячил знакомый силуэт Архарова. Маленький, пружинистый, с черной кудрявой шапкой волос, сливавшихся с черным беретом, рижский узбек Саня плавно и быстро повернул голову, оценил обстановку и, невозмутимо пробурчав что-то вроде: «Привет!», — продолжил свое занятие.

— Что нового слышно? — пристроился у соседнего писсуара намерзшийся по дороге Иванов.

— Зависит от того, что ты уже знаешь. уклончиво ответил сержант и, застегиваясь на ходу, пошел мыть руки. Матернулся дежурно по поводу холодной воды и, уже выходя из туалета, посоветовал: — Посиди у Толяна пока, подожди, он там был, скоро явится, сам тебе все расскажет, а то вечно я крайний в ваших разборках.

Сержант поправил ремень автомата, съехавшего с плеча, и, неожиданно обернувшись в дверях, весело ухмыльнулся, подмигнув черным, и без того постоянно прищуренным, глазом: «Началось, Валера! Погнали наши городских!» Дверь хлопнула — Саня выскочил на улицу, и оттуда раздался дробный быстрый топот ботинок по промерзшему асфальту, так и не успевшему покрыться снегом в эту зиму.

Иванов пожал плечами и медленно побрел по коридору. Дошел до двери с металлическими циферками 12, толкнул ее — заперто. «Ведь давал же Толик ключ, а я отказался, мудак!» — подумал лениво про себя, закурил и, вернувшись ко входу, устроился на облезлом школьном стульчике у порога. В бараке было тепло, тихо, и уставшего за день Валерия Алексеевича потянуло в сон.

Потом к базе подтянулась целая колонна автомашин, явился наконец Мурашов, позвонил «по громкой» в барак. Иванов стряхнул дрему и поспешил в дежурку. Толя, даже не поздоровавшись, обнял его за плечи и повлек обратно к себе в кубрик. Не успели они перекинуться и парой слов, как офицерам приказали явиться к начштаба. Мурашов опять убежал, а Валерий Алексеевич согрел себе чаю в кружке кипятильником и улегся на свободную койку, засунув под матрас оставленный ему Толиком зачем-то пистолет. «А, усиление у них на базе…» — снова пришла ленивая мысль. Свой маленький ПСМ, лежавший под мышкой, он пристроил поуютнее, застегнул на всякий случай ремешок, чтобы пистолет не вывалился ненароком, и мгновенно захрапел.

Толян вернулся через полчаса, вошел тихо, посмотрел с сожалением на громко храпящего друга, тихонько скинул бушлат и всю лишнюю сбрую, не выключая свет улегся, пристроив гудящие в ботинках ноги на край кровати, и приказал себе проснуться через час. «Нет, через два», — уже засыпая, поправил он сам себя. Иванов как раз повернулся во сне, перестал храпеть, и теперь только ветер шелестел в январской ночи камышами за тонкой стенкой деревянного барака.

Не прошло и полутора часов, как в кубрик тихонько постучались. Подергали запертую изнутри дверь и снова заскреблись. Иванов заставил себя проснуться, встал, прошелся в носках по холодному полу и тронул за руку Мурашова, спавшего на спине так тихо, как-будто и не дышит вовсе.

Тот, против ожидания, откликнулся мгновенно, и голос был живой, незаспанный совершенно.

— Это Мишка, наверное, спроси. — Валерий Алексеевич встал сбоку от двери и буркнул:

— Кто?

— Дед Пихто с золотыми яйцами! — зло отозвался простуженный голос.

— Открывай! — уже громко сказал Толян, койка под ним заскрипела, он сел и громко притопнул ботинками, ноги так и не отошли, только покрылись мурашками и занемели. Иванов повернул ключ и одновременно включил свет в кубрике.

— Что, дрыхнете, бойцы? — Мишка Ленин пытался развернуться в узком дверном проеме. Руки у него были заняты бумажными свертками, ремень автомата сполз с плеча на локоть, на другом плече висела снайперская винтовка, и потому Мишка втискивался в кубрик боком, чтобы не зацепить прицелом за косяк. От Ленина пахло свежим морозцем, крепким табаком и почему-то рыбой. Он брякнул многочисленные свертки на стол, Иванов с Мурашовым в разные стороны потянули с него оружие, а Мишка только крякал да охал, потягиваясь и растирая поясницу.

— Всю жопу отсидел за рулем сегодня! — пожаловался он товарищам.

— Я всегда говорил, что ты жопой водишь! — засмеялся Толян.

— Да я задницей вожу машину лучше, чем ты руками, вертолетчик херов! — отшутился Мишка, расстегиваясь, разоблачаясь, выкладывая на койку пистолет, гранаты, сигареты, спички и еще пачку специальных «отвешенных» патронов для своей ненаглядной эсвэдэшки.

— Поручик, будь добр, воткни чаю! — Ленин блаженно закурил сигарету без фильтра, кинул небрежно на стол мятую пачку. — Угощайтесь! Американские!

— Американская «Прима»?! — Иванов с интересом повертел бесцветную картонку с красной броской надписью по диагонали: «At last!» Внутри, однако, болтались ничем не отличимые от «Примы» или давно забытых, с армии еще, «Охотничьих» да «Северных», овальные сигареты без фильтра. Они с Толиком закурили одновременно и одновременно сморщились, выдохнув терпкий, вонючий дым.

— Что за ерунда такая? — поинтересовался Толик, уже снова бодрый и веселый, как будто не лежал только что «трупом» на своей койке.

— Народ подарок подогнал для нас, несколько ящиков в штабе стоит, я прихватил несколько пачек — делите.

— «At last!» — задумчиво прочитал надпись на пачке любопытный Бубнов. — Это что ж такое за подарок? Как переводится? «Напоследок!», что ли? Или «В последний раз?!» Да за такие подарки ОМОНу…

— Успокойся! Это вообще-то, по идее, должно звучать как «Наконец-то!». То есть вроде как «долгожданные сигареты», — просветил Иванов. — А сигареты и в самом деле не помешают. Ты бы, Миша, побольше прихватил, что ли… А то талоны и то не отоварить стало. А так, как мы курим, и эта гадость сойдет, лишь бы дым шел.

— Толян пойдет в дежурку и захватит, там много. — Ленин бережно разворачивал огромный пакет с копченой салакой, тут же перебившей все запахи в кубрике, даже табачный.

— Это откуда такая радость?

— Заезжали на «Кайю» по дороге, так благодарные массы ночной смены решили, что мы тут с голоду помираем. Тут еще тушенка, сгущенка, конфеты какие-то..

— Вали в холодильник! — по-хозяйски распорядился Бубнов. — А салаку мы сейчас рубанем, пока теплая… Пахне-е-е-ет!

Все как-то оживились, крепкий чай помог проснуться, омоновцы дружно накинулись на рыбу. За едой молчали, каждый обдумывал про себя прошедшие день и ночь. Наконец, отвалились от стола, погасили большой свет, включили самодельный ночничок. Ленин, подумав немного, расшнуровал ботинки, снял их с наслаждением и тут же откинулся на койку, не раздеваясь, накрывшись бушлатом, автомат прислонив в изголовье. Только что был человек — и нет его, посапывает тихонько, по-детски, с деликатным присвистом в одну ноздрю.

Все было буднично так, обычно. Словно не полыхали совсем недавно в центре Риги подожженные трассерами автомобили, не вздрагивали всполохи автоматного и пулеметного огня на улицах, не кричали раненые, не умирали люди на глазах у толпы ошалевших зевак, не понимающих, что они так же могут умереть в любую минуту.

Толик не помнил как будто, как все ближе к нему перемещались трассирующие очереди, как под огнем, в противогазе, чтобы уберечься от собственной «Черемухи», вброшенной в разбитое окно дежурки, первым ворвался на лестницу, как поскользнулся на мраморной ступеньке, и пули как раз тогда прошли над его головой; как в последний момент передумал стрелять в дернувшегося из-за фикуса на площадке придурка в каске. Придурка, ошалевшего от порохового дыма и «Черемухи», не бросившего на окрик свой автомат, длинной очередью высаживавшего весь магазин себе же под ноги, приплясывавшего от страшного визга рикошетом летящих пуль и еще больше дуревшего. Лейтенант прыжком обошел латыша справа и ногой отправил его, кричащего, лететь вниз по лестнице — живым. А может, вспоминал как раз об этом Толик, как раз об этом. О том, о чем никто не рассказывает, о чем никто не спрашивает, если, конечно, мозги есть у человека.

Мурашов долго еще курил, смотрел в темноту, пока не родил, наконец, первого слова:

— Ну, Валерка, дело было так.

Глава 3

— 19-го, ночью, обстреляли наш пост в Доме печати. Понятно, что мы стали прочесывать город. В результате задержали микроавтобус с пятью боевиками. Допросили на базе, дали немного звиздюлей, а потом доставили в Советскую прокуратуру на Райня. Ты у Рейниекса бывал?

— Смешно у нас — прокуратура Латвийской ССР аккурат на углу у латышского памятника Свободы, — хмыкнул Иванов. — Про боевиков я в курсе немного, Чизгинцев днем успел поделиться.