Лис Арден - Мастер теней

• Название: Мастер теней
• Автор: Лис Арден
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2005
• ISBN: 5-98800-004-5

«Видите ли, люди грешны от рождения, тут уж ничего не попишешь, хотя именно первородный грех и определяет человеческую природу, так что особо жалеть о нем, наверное, и не стоит. Вдобавок к этому, в каждой душе запечатлены — или запечатаны, это уж как вам угодно, — семь смертных грехов, или — мне так больше нравится — семь грехов Смертных. В моей власти снять печать с одного из них»

Такой вот неслабый персонаж. Ежели кого интересуют подробности его прежней жизни, рекомендую обратиться к «Хроникам» Жана Фруассара, источник достоверный и нелживый. Что касается его нынешних занятий, то кому-то они могут показаться предосудительными, а то и бесчеловечными… но он только выполняет свои обязанности. Достойно и безукоризненно, ибо иначе не умеет. Своих услуг он никому не навязывает, стоят они очень и очень дорого… но желающих получить помощь Снимающего Печать предостаточно в любом месте и в любые времена.

---

— И это все?

— Абсолютно.

— Но в своем объявлении вы недвусмысленно намекаете на высокую стоимость ваших услуг! А сами просите о такой малости…

— Уважаемый господин Аристид, не судите столь легковесно о том, что есть малость, а что — непомерность. Вы можете ошибиться. Мои услуги действительно очень дороги, я этого не скрываю. Равно как и не уговариваю их принять. Подумайте об этом, я оставлю вас одного… ненадолго.

Мастер Теней вышел из кабинета, писатель же остался сидеть в кресле. Аристид Крафка думал о более чем странном и сомнительном предложении, об иллюзорной плате, назначенной за него; пальцы его нервно барабанили по колену, сигара погасла.

Так же как громоотвод притягивает к себе молнии небесные, так же и кресло, предназначенное для посетителей Мастера Теней, притягивало, по всей видимости, мрачные тучи тяжелых предчувствий. Писателю представлялись поочередно то ледяной душ пренебрежения со стороны коллег, то полные сочувственного ехидства реплики приятелей, то — и это было самым страшным — статьи литературных критиков, в которых развенчивалось в пух и прах все его творчество и блестяще доказывалось, что писанина его гроша ломаного не стоит, а все предыдущие успехи и громкая слава есть ни что иное как проявление читательского дурновкусия и неискоренимой любви к светским сплетням, в каковых имя писателя фигурировало с завидным постоянством (не иначе, как с рекламными целями…). Аристид Крафка сознавал, что помимо писательства у него есть семья, есть интересы на бирже и в свете, есть немалые деньги, наконец; однако сколько он не складывал добра на ту чашу весов, напротив которой покоилось его творчество, — желанного равновесия не получалось.

Мастер Теней бесшумно вошел, встал рядом с писателем.

— Я вижу, вы готовы? Приступим.

Он вытянул вперед руку с перстнем, так заинтересовавшем блистательного Аристида, проделал ею какие-то псевдомагические пассы и заговорил.

— Уныние, бездна бездонная, черная… Падение бесконечное, сон кошмарный в объятьях отчаяния… Оно изъязвляет душу, кислотою вытравит всякую радость и похоронит надежду… Приди, ядовитая мудрость, приведи с собою раздумия горькие и сожаления, выпусти их, как рой кровопийц, не дающих покоя до самой могилы! Seine to fuin on Heleworn! Linge at dehelduwatt, girif el Helkharakse… Aep lifelle Ring!

— На каком языке вы заговорили, мэтр? — с этими словами писатель обернулся и в мгновение ока оказался почти загипнотизирован матовым блеском черного камня в кольце. Аристида словно потянуло в темный колодец, сердце его охватили ледяные когти, впились намертво, высасывая тепло, свет, саму жизнь… он резко выдохнул, встряхнул своей буйной шевелюрой… наваждение исчезло.

— Желаю удачи, господин Крафка. И не забудьте о посвящении.

Новый роман нового Аристида Крафки произвел эффект доброй сотни разорвавшихся бомб. Парижане вспоминали о первой постановке «Эрнани» и о суде над «Мадам Бовари», но эти литературные cкандалы не шли ни в какое сравнение с «Крысятами Тампля».

— Вы уже прочли «Крысят Тампля»?

— О да! Какой ужас!

— Да, и какой блеск! Какое мастерство, какая глубина! Я, признаться, недооценивал этого ремесленника Крафку; никогда бы не подумал, что он на такое способен…

— Помилуйте, о каком мастерстве вы толкуете? О мастерстве собирания грязи по всем сточным канавам Парижи и размазывании этой вот грязи по бумаге? Этот роман смердит, как самая гнусная ночлежка, а после его прочтения мне хотелось вымыть руки!

— Вам не мешает промыть также и ваш сонный, заплывший жиром благополучия мозг!

— Как вы смеете! Вы такой же грубиян и негодяй, как и ваш Крафка!

— А вы — надутый идиот, ничего не смыслящий в искусстве, венцом коего почитаете слащавую оперетку «Моя прелестная садовница»!

Споры о романе кипели во всех салонах, гостиных и даже в бальных залах. «Крысята Тампля» разительным образом отличались от предыдущих творений Аристида блистательного: ни благородных красавцев, ни молодых герцогинь, ни погонь с фехтованием. Книга весьма красочно повествовала о жизни детей и подростков парижского дна — тех, чьим единственным верным спутником был голод, кто учился драться и воровать чуть ли не c колыбели. Виртуозы-карманники, достигшие высот мастерства в том возрасте, когда обычные дети только идут в школу; десятилетние проститутки, с жуткой деловитостью обслуживающие клиентов; несовершеннолетние убийцы — эти порождения Нищеты, Невежества и Порока, окрещенные Крафкой «крысятами Тампля» кружились на страницах его книги в завораживающем данс макабре… Свой во всех смыслах новый роман, вознесенный и публикой, и критиками на сияющие высоты, писатель посвящал некоему Мастеру Теней.

После такого успеха уже ничто, казалось, не могло его перевесить. Но и тут Аристид Крафка сумел удивить читающий Париж. Следующая его книга оказалась поэтической, писатель превратился в поэта, по всем признакам гениального. «Злые цветы» воспевали «любовь ядовитую, подобную трупной заразе», «сердце острое, бьющее в спину внезапною болью», «смерть — прохладный источник, нежные ласки червей и невыносимую легкость небытия». Из обычного- пусть и удачливого — писателя Аристид Крафка превратился в родоначальника абсолютно нового литературного направления, стал мэтром, основоположником…

А потом был знаменитый, восхваляемый и поносимый с одинаковым жаром, «Священник из Бру». Роман был, в общем-то, ни о чем: какой-то никому не интересный священник приезжает в новый приход — сонную, пыльную деревню, и все никак не может устроиться на новом месте — то в свой дом никак не может попасть, то в какую-то местную ссору впутается… начинается не пойми с чего, и заканчивается ничем. Одним словом, скучно, монотонно и безысходно. А оторваться невозможно — роман затягивал, как болотная трясина…

Но приносило ли это самому мэтру радость… «черта с два», как сказала бы его жена. Аристид Крафка стал абсолютно, необратимо несчастным человеком Его пожирала черная меланхолия, от которой не было спасения. Радости семейного очага, красота жены и очарование других женщин, развеселые кутежи, азарт игры — все ушло в бездонный черный колодец, оказавшийся под снятой печатью. Он сильно похудел, потому что забывал есть, ссутулился, поседел. Друзья участливо советовали съездить на воды, жена приводила одного за другим медицинских светил… все было впустую; единственное, что хоть немного отвлекало его — работа. Но она же и убивала, требуя непомерных усилий от надорвавшегося сердца.

Судьба последней книги Аристида Крафки оказалась плачевной: писатель сжег ее, поясняя в предсмертной записке, что убивает свое дитя лишь ради того, чтобы оно не погубило многих, поскольку вложил он в эти страницы все свое отчаяние, всю безнадежность и бессмысленность бытия. Прочитав эту книгу, человек устыдится жить. Оборвав таким образом свою творческую стезю, некогда блистательный Король-Солнце литературного Парижа, а ныне — просто великий писатель Аристид Крафка повесился в подвале своего загородного дома.

4. В Библии сказано, что женщина — сосуд скудельный. Однако, если бы автор этого категорического утверждения познакомился бы с Мариной Пчелиной, то он, весьма вероятно, сформулировал бы его несколько иначе: «Некоторые женщины — сосуд скудельный, но только не Пчелина Марина». Ибо была вышеназванная Марина человеком поистине замечательным: добрым, жизнерадостным, отзывчивым, незлопамятным и уступчивым; кроме того, она была почти начисто лишена такого женского недостатка как тщеславие. Работала Марина на одной из гуманитарных кафедр…ского университета, в чине вечного доцента и в качестве вечной затычки для любой дырки. Она дорабатывала (а то и писала) почти все дисертации, проходящие через местный совет, причем делала это безвозмездно, искренне желая помочь неразумным ближним; она вела все эти нудные, скучные НОУ, Доу и Роу; подменяла заболевших коллег в те часы, когда могла (а другие часы не заменял никто); возила всяких там куриц-шмуриц завкафедрой и делала у той сезонные генеральные уборки; одна растила дочку, а в часы досуга (не иначе, как между тремя и пятью часами ночи) писала свою Докторскую. Вся кафедра буквально молилась на Марину… и при этом никто ее не уважал.

Однажды осенним вечером Марина Пчелина сидела в гостях у своей давней подружки Светки Березиной. Подруги допивали первый кофейник и докуривали первую пачку сигарет. Светка была настроена довольно воинственно, видимо, вследствие сегодняшнего педсовета в школе, где она работала завучем. Она грохнула чашкой о блюдце, ткнула сигаретой в пепельницу и обратилась к подруге.

— Вот что я тебе скажу, птичка… Если ты не прекратишь самаритянствовать в ближайшие полгода, то не видать тебе профессуры как селедкиных ушей! Ты уже добрый час изволишь сожалеть о том, что тебе — в который раз? — отказали в статусе научного сотрудника… сама виновата! Это каким же надо быть дураком, чтобы отпустить в долгий отпуск самую выносливую кобылу-тяжеловозку во всем университете?! Пойми же наконец, пока ты добровольно подставляешь шею под неизвестно чье ярмо, пока работаешь всеобщей доброй тетушкой — не будет тебе ничего для тебя.