Игорь Росоховатский - Утраченное звено (сборник)

• Название: Утраченное звено (сборник)
• Автор: Игорь Росоховатский
• Издательство: Радянський письменник
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1985

РОСОХОВАТСКИЙ Игорь Маркович. (р.1929). Украинский писатель-фантаст, прозаик и поэт. Родился в г. Шпола Черкасской области. Окончил факультет языка и литературы Киевского педагогического института им. А.М. Горького. Научный журналист, работал в редакциях украинских газет («Юный ленинец» и др.), автор многих книг и свыше ста научно-популярных статей. Член Союза журналистов и Союза писателей СССР. Живет в Киеве. Печататься начал в 1946 году. В 1954 году в издательстве «Молодь» вышла его первая книга — поэма «Мост (Слово об Иване Кулибине)». В фантастике дебютировал в 1958 году рассказом «Море, бушующее в нас…». Научно-фантастические произведения Росоховатского отмечались премиями на республиканских, общесоюзных и международных конкурсах журнала «Техника — молодежи», призом журнала «Уральский следопыт».

---

С человеком… С человеком…

Животным приходится иметь дело с человеком. Им приходится убегать от человека, покоряться человеку, приспосабливаться к человеку… Человек постепенно становится для животных определяющим фактором внешнего мира, более значимым, чем наводнения или пожары, засуха или холод. Выживает то животное, которое умеет приспособиться к человеку, стать полезным «ему, или ухитряется укрываться от него, выживать вопреки его воле. Или… да, есть еще «или», каким бы нежелательным оно ни было. Эволюция не стоит на месте. И когда-нибудь может появиться…

Почему-то у нас выработалась привычка: как только услышим о чудовище, особенно о крупном, то сразу предполагаем, что оно пришло из древних времен, ищем ему место в минувшем. Наверное, мы так поступаем оттого, что только в прошлом, когда не было человека и когда животным было просторно, находилось место для гигантов. Черт возьми, я правильно подумал, что эволюция не стоит на месте, что животное приспосабливается к человеку. Но приспособление — емкое понятие. И однажды должно появиться такое животное, приспособление которого будет заключаться не в том, что оно сумеет стать полезным или вовремя спастись, а в том, что оно будет нападать на человека, питаться его мясом и плодами его деятельности. Однако для этого оно должно иметь не только острые зубы или когти, не только непробиваемую бронь, мощные челюсти, быстрые ноги, а в первую очередь — мозг, в котором родятся дьявольские хитрость и коварство. Возможно, Губатам — именно такое животное, и он пришел не из прошедших эпох, а из будущих, в качестве первого посланца. Ах, если бы проводник догадался захватить хотя бы его череп! Забота обо мне занимала немало времени, но успел же метис вырвать когти и клыки зверя и нанизать ожерелье из них…

— Этуйаве отдаст мне это? — спросил я, указывая на ожерелье.

Метис решительно покачал головой:

— Этуйаве — большой воин. Он убил самого страшного зверя, и теперь дух леса Амари будет охранять его. Нельзя отдавать.

— Но это нужно не мне, а науке, всем людям, — продолжал настаивать я.

— Не все люди, а один Этуйаве убил страшного зверя, — гордо выпрямился метис и выпятил грудь. В углах его полных губ, чем-то похожих на губы Генриха, выступили капельки слюны.

Внезапно я подумал: а что если Генрих и его сородичи не только порождение прошлого? Ведь они сумели на протяжении эпохи так приспособиться, что сделались неодолимы. Может быть, травля, которую они и им подобные организовали против меня, — только начало гонений на лучших представителей человечества?! Эта травля начиналась еще в школе, когда происходит только становление личности. Уже тогда кучка подлиз и маменькиных сынков пыталась меня третировать. Особенно ненавистны мне были трое. Первый из них — Генрих, низенький, черноволосый, быстрый, экспансивный, постоянно «разговаривающий» руками. Он считал себя лучшим математиком в классе. Хитрость азиатских купцов, унаследованную от предков с генами, он догадался употребить не для торгашеских сделок, а для решения математических задач. Видимо, он просто рассчитал, что такое применение «наследства» позволит получать большую прибыль в современном обществе.

Второй — Карл, воинственный хам с огромными ручищами, прирожденный варвар и разрушитель. Вдобавок ко всему он проповедовал идею переделки мира. Конечно, при этом подразумевалось, что он и ему подобные будут хозяевами. Его мощные кулаки служили вескими аргументами в споре. Однажды он попытался пустить их в ход против меня, но не тут-то было…

Третий — Антон, внимательный и вежливый, изящный и тонкий, как трость с ручкой из слоновой кости, трость, в которой спрятано узкое лезвие стилета. Он старался не давать никакого повода для упреков в высокомерии, но тем не менее испытывал полнейшее презрение ко всем, кто был ниже его по происхождению. Меня он презирал за то, что мой отец — лавочник, и за то, что я плохо одевался. Он говорил извиняющимся тоном: «Ты хороший парень, но тебе не хватает утонченности». И добавлял небрежно: «Впрочем, это дело наживное, было бы желание да время». При этом он знал, что времени у меня нет и что родители мои против «бездельничанья» и «аристократического воспитания» в каком-нибудь специальном пансионе для выскочек.

Когда я уже далеко шагнул по служебной лестнице и мне вручали высший орден, а Карла и Генриха давно не было в живых, я встретился с Антоном. Он стоял рядом с министром. Я хотел было обнять его — все-таки школьные друзья, но он, предупреждая мой порыв, слегка отстранился и благосклонно протянул руку со словами: «Ты такой же добрый малый, каким был в школе, и ничуть не изменился». Я побледнел, как будто мне влепили пощечину, и только тайна, в которую я тогда уже проник, придавала мне уверенность. В ответ я сказал: «Приходи ко мне в лабораторию, Антон, друг мой. Я сниму эограмму твоего мозга и подарю тебе характеристику твоего психоизлучения. Ты узнаешь настоящую цену себе». Я посмотрел ему в глаза и добавил громко, чтобы слышал министр: «Тебе нечего бояться?»

Я надеялся, что загнал его в угол, но он ответил, как ни в чем не бывало: «Обязательно приду, когда… твой метод будет достаточно проверен».

Таинственные свойства мозга интересовали меня еще в школе. Это был мой «пункт», как подтрунивал Генрих. Он никогда всерьез не принимал положений парапсихологии, в какой-то мере допускал возможность телепатии, но отвергал ясновидение. Рассуждая на эту тему, он всегда исходил из того, что организм человека в принципе не отличается от организмов животных и поэтому его качества также не могут принципиально отличаться от их свойств. Исключение он делал для того, что связано со второй сигнальной системой. С особенным злорадством, причмокивая своими толстыми жирными губами, он рассказывал, как подозревали в ясновидении летучих мышей, пока не открыли у них явление ультразвуковой локации.

Его душа от рождения была до краев наполнена ядом насмешки над всем возвышенным и благородным, и он брызгал этим ядом вместе со слюной на своих слушателей.

На школьном вечере парапсихологии я показал, как опускается чаша весов под воздействием мыслеприказа, отгадывал невысказанные желания девушек, тем более, что желания эти были достаточно стереотипны. На этот вечер я пригласил и Генриха, а в благодарность он там же разоблачил мои опыты, как обычные фокусы. Откуда ему было тогда знать, что именно мне предстоит разоблачить перед всей нацией его темные махинации в науке?

Помню, каким несчастным и отчаявшимся он появился в лаборатории. От моей былой неприязни к нему не осталось и следа. Я протянул ему руку но он не пожал ее — возможно, и не заметил. Я сказал: «Все-таки ты пришел ко мне, Генрих, и не знаю, как ты, а я рад встрече и готов тебе помочь. Твой мозг болен, неизлечимо и давно болен, но я попытаюсь что-то сделать. Ты, наверное, слышал, что мне удалось построить прибор, тонко регистрирующий психоизлучение. У здоровых и полноценных людей должно преобладать с-излучение, характерное для мозга человека, у тех же, чей мозг страдает какой-либо существенной неполноценностью, проявляется у-излучение, присущее мозгу животных. После того, как я выясню характеристику твоего мозга, начнем искать способы лечения».

Так вот, после всего, что я готов был сделать для него Генрих тяжко оскорбил меня. Он кричал, что мои открытия антинаучны и антигуманны. Он оскорблял моих соратников и моих друзей. Все же я не мог обижаться, зная, какой конец его ожидает, насколько мучительной будет его смерть.

Следует сказать, что к тому времени я сделал новое открытие, которое с полным правом можно назвать Великой и Ужасной Тайной. Даже не столько великой, сколько ужасной. Дорого бы дали наши враги, чтобы докопаться до нее…

Встреча с Карлом произошла приблизительно при таких же обстоятельствах, как встреча с Генрихом. С трудом узнал я в новом пациенте бывшего одноклассника. Только всмотревшись пристальнее, я воскликнул: «Ты ли это, Карл, бедный друг мой?» Он ответил: «А кто же еще? Разве не помнишь, как я лупил тебя вот этой самой рукой?»

Он, покойник, тоже чем-то напоминал этого акдайца.

Нет, не чертами лица, а скорее его выражением — невозмутимостью и уверенностью в себе.

От всех этих мыслей, от воспоминаний я так устал, что буквально провалился в глухой крепкий сон…

Проснулся я только на следующее утро. Лодка стояла у берега. Этуйаве укладывал вещи в рюкзаки. Заметив, что я открыл глаза, он тотчас прервал свое занятие и поднес к моему рту скорлупу кокосового ореха с напитком из сока манго и хинина.

— Этуйаве дважды спас жизнь Профейсору, — сказал я, стараясь выразить голосом и улыбкой как можно больше благодарности. — Этуйаве для Профейсора — брат и отец.

Лицо акдайца оставалось невозмутимым, он ответил мне:

— Когда двое людей идут в джунгли и хотят там выжить, они должны быть ближе, чем братья.