Джордж Блейк - Иного выбора нет

• Название: Иного выбора нет
• Автор: Джордж Блейк
• Издательство: Междунар. отношения
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1991

Данная книга — увлекательный рассказ о жизненном пути разведчика-профессионала. Автор, он же главный герой, знакомит с «кухней» западных спецслужб, прежде всего Интеллидженс сервис, известной ему по собственному опыту. Детство, семья, участие в голландском Сопротивлении, служба в Королевском военно-морском флоте, корейская война и плен, мучительные нравственные искания, работа в резидентурах, арест, суд, тюрьма и побег — такова нить автобиографического повествования, перерастающего в остросюжетный детектив. Завершают книгу глава о жизни автора в СССР, размышления о былом и взгляд на кризис, переживаемый нашим обществом.

---

Я отлично помню последний день. Рано утром мы поехали на машине на экскурсию в Библ[9]. Первый день Пасхи, звонят церковные колокола, в деревнях празднично одетые люди толпятся возле маронитских[10] церквей. Величественные греческие соборы на фоне ярко-голубого неба. Пикник в тени фигового дерева на краю пустыни. Обратный путь через праздничные деревни. Друг, пригласивший нас пообедать. Потом беззаботная беседа на террасе, а под нами мириадами огней сиял Бейрут. Друг настаивал на том, чтобы открыть бутылку шампанского и выпить за мое новое назначение.

Раннее утро следующего дня — дорога в аэропорт. Проходя через таможенный досмотр, в последний раз машу рукой жене. Перед глазами все еще стоят Шемлан, белые домики, сгрудившиеся на склоне горы… Затем земля вдруг осталась где-то там, внизу, и мы взмыли в ослепительно-голубое небо.

В Риме с нашим самолетом что-то случилось. Долгое томительное ожидание, прерванное лишь скверным ленчем. Наконец вздыхаем с облегчением — нас везут на посадку на другой самолет до Лондона. В Хитроу противный моросящий дождь заставляет надеть плащ. Я быстро прохожу через паспортный контроль — прямо в ловушку.

Ту ночь я провел у матери, в ее маленькой квартирке в Родлетте. Разговаривая, мы засиделись далеко за полночь. Мне надо было многое ей рассказать о нашей жизни в Шемлане, обсудить ее предстоящий приезд и составленный женой перечень покупок. Моя мать, будучи человеком практичным, тут же распланировала, что и где каждый из нас купит. Все должно быть готово к пятнице, я рассчитывал вернуться в Бейрут в этот день, чтобы успеть к субботе, ко дню рождения старшего сына.

На следующее утро, в первый вторник после Пасхи, в десять с небольшим, как и было приказано, я явился на Петти Франс в управление кадров. Меня провели в кабинет заместителя начальника управления Яна Кришли. Там меня уже ждал Гарри Шерголд, один из экспертов разведки по советским делам и мой старый знакомый. Они оба дружески поздоровались со мной, и Шерголд предложил мне поехать с ним, дабы обсудить некоторые вопросы, возникшие в связи с моей работой в Берлине. Вместо того чтобы отвезти меня на Бродвей, в Главное управление, находившееся совсем рядом, он поехал через Сент-Джеймс-парк к дому на Карлтон-гарденз, столь знакомому мне со времени работы в отделе «Y». Мы прошли в довольно роскошную приемную на первом этаже. За большим столом сидели двое моих коллег по работе в советском секторе, имен которых, должен признаться, сейчас уже не помню. Они встали, поздоровались, и мы все расселись вокруг стола. После недолгой беседы на общие темы они перешли к делу. В основном говорил Шерголд. Он начал с одного происшествия, случившегося в Берлине вскоре после моего отъезда.

Как я уже упоминал, агент Микки — а на самом деле Хорст Эйтнер — был женат на молодой красивой женщине, проведшей пять лет в сибирском лагере. Советские власти в Восточной Германии приговорили ее к двадцати пяти годам заключения за шпионаж в пользу американской разведки, а потом она была амнистирована. Я упоминал и о том, что Микки вместе с женой был завербован советской военной разведкой и что оба они в итоге являлись двойными агентами.

У Микки и его жены вошло в привычку отмечать в одном из берлинских ресторанов каждую годовщину ее освобождения в компании подруги, сидевшей в том же лагере и выпущенной с ней в один день. Как и обычно, это была очень веселая вечеринка, и они выпили больше, чем следовало. Микки вздумалось ухаживать за подругой, что, естественно, жене не понравилось. Она выразила свое недовольство и велела ему прекратить. Он проигнорировал ее просьбу и продолжил флиртовать. В конце концов доведенная до бешенства жена Микки пригрозила пойти в полицию и рассказать, что он — советский шпион. Микки не принял угрозу всерьез и ответил, чтобы она поступала, как хочет. Не сказав ни слова, его жена встала и пошла прямо в ближайший полицейский участок. Там сначала подумали, что она слишком много выпила, и отказались ей верить. Тогда в доказательство правдивости своих слов она пригласила их домой, где и показала два потайных микрофона, установленных советской разведкой. Микки был арестован в тот же вечер, его жена — на следующий день.

Произошло следующее. Пока я работал в Берлине и курировал Микки, русским не было нужды подслушивать, о чём мы с ним говорим. Но когда я уехал, а его отдали под начало другого офицера Интеллидженс сервис, они заинтересовались моим преемником и попросили Микки разрешить им установить в его квартире микрофоны для прослушивания его бесед с «наставником». Микки согласился, и в квартире было спрятано два микрофона.

Довольно подробно ознакомив меня с этой историей, Шергелд поинтересовался, почему, по моему мнению, Советы решили установить микрофоны только после того, как я уехал и меня сменил другой сотрудник. Я ответил, что не имею представления.

Теперь совершенно ясно, продолжал Шерголд, что так как Микки оказался советским агентом, то и Борис, русский сотрудник СЭВ, тоже был «подсадной уткой». Как я объясню это? Я согласился, что, судя по всему, Борис шпионил за нами, а объяснить это могу лишь тем, что Микки явно использовали как самый подходящий объект.

Беседа затянулась до ленча. Когда мы прервались, никто не предложил, как этого требовала ситуация, если бы все было в порядке, позавтракать вместе. Я увидел в этом плохое предзнаменование. Я в одиночку отправился в Сохо и позавтракал в маленьком итальянском ресторанчике, куда иногда заходил раньше. Не могу сказать, чтобы меня мучил голод, мои мысли были заняты совершенно другим.

Конечно же, сам факт того, что русские установили в квартире Микки микрофоны только после моего отъезда, вполне можно было объяснить простым совпадением. Как и то, что Борис, исходя из ставшего известным предательства Микки, тоже являлся, по всей вероятности, подставной фигурой. Но в этом еще не было никакого криминала. Подобное могло произойти и происходило с каждым разведчиком, особенно в месте вроде Берлина, где многие агенты работали на двух, а то и на трех хозяев. Если они располагают только этими косвенными уликами, то мне не о чем беспокоиться. С другой стороны, меня не стали бы вызывать из Бейрута в решающий момент моих занятий лишь для того, чтобы обсудить чисто теоретические вопросы. И почему разговор происходит на Карлтон-гарденз, а не в кабинете Шерголда в Главном управлении? Зачем им понадобилось три человека?

Когда я вернулся на Карлтон-гарденз, трое моих коллег возобновили допрос, перейдя от Берлина к Польше. По их словам, они располагают доказательствами того, что некоторые важные документы Интеллидженс сервис, относящиеся к Польше, доступ к которым был у весьма ограниченного круга лиц, в том числе и у меня, пепали в руки польской разведки. Что мне известно об этом? Я ответил, что не больше, чем им.

Из последующих вопросов мне стало ясно, что в польской разведке, причем на достаточно высоком уровне, у них был свой осведомитель. Много лет спустя я нашел подтверждение этому в книге Питера Райта «Ловушка для шпионов», где он рассказывает о некоем Михаиле Голеневском (кличка «Снайпер»), якобы заместителе шефа польской разведки, который бежал в 1959 году в Америку и сообщил ЦРУ, что у русских есть два очень опасных шпиона в Англии: один в Интеллидженс сервис, а другой где-то в военно-морском флоте (гл. 10, с. 128). Это заявление в итоге привело к аресту сначала Лонсдейла и его группы, а через несколько месяцев и моему. В книге я также обнаружил, что мне был присвоен шифр «Лямбда-1», а Лонсдейлу — «Лямбда-2». Вопросы продолжались весь день и строились по принципу сужающегося круга, пока вечером — а допрашивающие все ближе и ближе подводили к этому — меня открыто не обвинили в работе на советскую разведку. Я категорически отрицал. В шесть часов мы прервались, и мне велели прийти на следующее утро к десяти. На обратном пути в Родлетт я прокручивал в голове все сказанное за день. Уже не приходилось сомневаться: Интеллидженс сервис известно, что я работал на СССР. Иначе мне никогда не было бы предъявлено подобное обвинение.

Сегодня я могу с уверенностью сказать: тот вечер и два следующих дня были самым тяжелым временем в моей жизни. Зная, что надо мной нависла серьезная опасность и, что бы ни случилось, жизнь никого из нас уже не будет прежней, мне приходилось вести себя с матерью так, как будто все в порядке, и мы продолжали обсуждать ее грядущее путешествие и покупки, которые необходимо сделать до конца недели. Помню, в частности, что важнейшей вещью в списке жены были противомоскитные сетки. Мать выяснила: их можно купить только в «Геммеджис» и, чтобы подстраховаться, посоветовала мне сходить туда на другой день и оставить заказ, а потом вовремя его забрать.

Короче говоря, весь следующий день мои мучители продолжали обвинять меня в том, что я — советский агент, приводя понемногу все новые доказательства, а я продолжал упрямо отрицать это. Во время ленча, так как мысли мои были заняты отнюдь не едой, я решил сходить в «Геммеджис» и заказать противомоскитные сетки вместе с некоторыми другими товарами. Тем вечером я опять вернулся к матери, и ее квартирка показалась мне уютнее и безопаснее, чем когда-либо. Но мне становилось все труднее притворяться беззаботным, и, сославшись на то, что мне предстоит тяжелый день, я рано ушел к себе и остался наедине со своими мыслями.