Леонид Панасенко - Мастерская для Сикейроса (сборник)

• Название: Мастерская для Сикейроса (сборник)
• Автор: Леонид Панасенко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1986

Панасенко Л.Н. Мастерская для Сикейроса: Сборник научно-фантастических рассказов и повестей. / Худож. А. Семенов. М.: Молодая гвардия, 1986. — (Библиотека советской фантастики). — 271 стр., 80 коп., 150 000 экз.

Планета запрограммирована как произведение искусства… Больная совесть материализуется вдруг в Черного человека, а разумный Смерч влюбляется в земную женщину… Повести и рассказы, включенные в сборник, отличаются вниманием к загадочным явлениям природы и мотивам поведения героев в экстремальных ситуациях в век НТР, психологизмом и лиричностью.

---

Порыв ветра швырнул пламя вверх, сорвал с головы Еретика колпак шута. Огонь, казалось, взметнулся к самому небу.

За город Патрульный отправился пешком. Он шел, а ветер этой непонятной планеты успокаивал его, ласкал лицо, нашептывал: «Да, они сейчас убоги и темны. Но зато они молоды духом, революционным духом». Он так ни разу и не оглянулся на Рим, не глянул ни на одну из красот Вечного города.

В кабине Корабля Патрульный долго размышлял, листал книги земного философа. Потом наконец сформулировал мучившую его мысль и несколько раз повторил ее про себя, как бы испытывая на прочность: «Увы, у каждого мира своя логика. И чего стоит в данном случае наш галактический рационализм? Чего он стоит в сравнении с самопожертвованием Еретика, его мудростью?»

Патрульный достал из складок одежды кристалл видеофонозаписи казни Еретика, бережно положил его на пульт и проворчал, обращаясь к Кораблю:

— Сохрани. Пусть посмотрят потом будущие Патрульные на последних циклах учебы… Пусть узнают…

Перед тем как включить двигатели Корабля, он еще раз взглянул на корявые деревца по-весеннему голой опушки, на кристалл видеофонозаписи и невольно вздрогнул — ему показалось, что преломленный луч солнца вспыхнул в кристалле буйным всепоглощающим огнем.

СЕНТЯБРЬ — ЭТО НАВСЕГДА

«И пришел к тебе бог Солнца, и дал в жены дочь свою, а за что — тебе, раб недостойный, никогда не понять…»

Озорной лучик проколол желтизну листьев, коснулся лица. На ветвях, заглядывающих в распахнутое окно, светились другие лучики-паутинки. Они сонно двигались по саду, залетали в комнату. Да, седеет лето… Бартошин любил эту старую грушу. Что за сорт! В самом деле красавица — «лесная красавица». Плоды огромные, сочные… В ту далекую осень они, студенты, отъедались после войны хлебом и грушами. Хлеба понемножку, а груш — сколько душа желает — душистых, слаще меда. Наверно, потому губы Марии были такими сладкими. Слаще меда… А в самом деле — за что? За что бог Солнца дал ему, демобилизованному лопоухому сержанту, Марию?

Иван Никитич опять повторил в памяти шутливую молитву, которую с надрывом прочитал на их свадьбе Костя Линев, и улыбнулся. Костя тоже приударял за Марией. Но пока Линев носился с очередной идеей преобразования истории как науки, они в сентябре тихо-мирно поженились.

На свадьбе их было пятеро. С Кривого Рога приехала мать Марии, привезла два куска сала. С мировой скорбью на лице заявился Костя, но, выпив полбутылки «Степных цветов», подобрел душой и даже сочинил молитву, смешав в ней все мифы и верования народов мира. Катя, подружка Марии, сидела тихая, как мышь, испуганно поглядывала то на его ордена и медали, то на Марию, что-то представляла себе — из «семейной жизни» — и тут же заливалась мучительной краской стыда. Теща была усталая с дороги, но в общем довольная выбором дочери и поэтому умиротворенная. Она подолгу снимала кожуру с картошки, а сала брала самые тоненькие кусочки. При этом ее корявые пальцы напрягались. Спустя минуту-другую кусочек непонятно каким образом возвращался на тарелку обратно… Ближе к вечеру Катя вдруг пискнула «горько!». Он так охотно потянулся к Марии, что звякнули ордена. Катю опять бросило в жар, а мать заулыбалась. Губы жены таяли под его напористыми губами, и бывшего разведчика даже качнуло — поплыл под ногами затоптанный пол, сдвинулись стены старенького общежития…

Бартошин покачал головой: тридцать лет прошло с той осени, а не забылось, нет.

— Слушай, Мария, — сказал он, — а почему бог Солнца? Ну, Костя, помнишь тогда… Он тебя дочерью Солнца назвал.

— Какой еще Костя? — удивилась жена.

— Когда женились. На свадьбе.

— А ты и забыл?!

В голосе жены прозвучала укоризна, а глаза наоборот — заулыбались.

— Я же не всегда такая была. Понял?

— К чему это ты?

Она подошла, сняла косынку.

— Золотая ты моя, — прошептал Иван Никитич, глядя на седые волосы жены. Как он мог забыть?! Конечно же, дочь Солнца, золотоголовая Мария, которой в пятидесятые годы любовался весь их пединститут. У Марии-младшей, родившейся в пятьдесят третьем, волосы пошли в него — русые. Мария шутила тогда: «Ты мне всю породу испортил».

Он виновато привлек жену к себе.

Как быстро ушла молодость! И как безжалостно обирает она людей, уходя от них. Цвет волос и блеск глаз, тайную прохладу кожи и упругость губ… Все забирает. Все дары свои. Справедливо ли это? Иван Никитич вздохнул. Может, и справедливо. Потому что осень жизни приносит свои дары. Прежде всего — ясность ума и понимание, что суета есть суета, как ее ни назови.

Хлопнула калитка. На пороге веранды мелькнуло цветастое платье Мироновны.

Соседка зашла к Бартошиным как бы денег занять. На самом деле хотелось, конечно, другого. Посмотреть. На двор, на дом соседский, на Никитича, на Марию его. Странная она… Всю жизнь возле швейной машинки просидела, а туда же — гордая. Слова лишнего не вытянешь. Ну да ладно, я и сама все увижу. Главное — надо узнать, что с прошлой пятницы изменилось. Жизнь-то вытекает. Как вода из дырявой бочки. А там и дно. А на дне всегда самое интересное…

Мироновна вошла в комнату и сразу же сфотографировала глазами лица соседей. Не завелась ли, не дай бог, в доме какая напасть? Она сперва всегда на лице поселяется. Напастей Мироновна знала за человекам тьму, они за ним — говорила — вместе с тенью ходят. Особенно за выпившими мужиками. Правда, Никитич не пьет, но это ровным счетом ничего не значит. Сегодня в рот не берет, а завтра, смотри, уже запойный.

— Разведданные доставила? — улыбнулся Бартошин, кивая соседке. Он любил при случае ввернуть в разговор военное словечко.

— Так точно. Все при мне, — подтвердила Мироновна. — Квартирантка вчера в Москву ездила. По радио небось всего не расскажут.

И заспешила, даже задрожала от напряжения, пропуская через себя жизнь, как турбина электростанции пропускает бешеный поток воды.

Поначалу Мироновна ничего нового не узнала. Затем Мария не удержалась, похвасталась:

— Виталий завтра приезжает. Первый отпуск.

Младший сын Бартошиных уже год работал судьей в Харькове — оставили после юридического. Виталий собирался жениться и в письме сообщил, что приедет с Полиной, невестой, чтобы познакомить с родителями. Об этом Мария соседке все-таки не сказала.

— Радость-то какая, — всполошилась Мироновна. — Приготовиться вам надо, скупиться. Раз такое дело — у других попрошу.

— А чего хотела попросить? — на свою голову спросил Иван Никитич.

— Нет, нет! Теперь не надо, — засобиралась соседка. — Рублей тридцать думала перехватить. Квартирантка сапоги из Москвы привезла, югославские. Ей, оказывается жмут, а мне в самый раз.

— Найдется у нас, Мироновна, не уходи. — Мария пошла в соседнюю комнату за деньгами.

Иван Никитич вдруг безо всякой видимой причины погрустнел. А тут и жена на пороге. В глазах недоумение:

— Ваня, ты деньги брал?

Мироновна насторожилась.

— Брал, — сказал Бартошин и достал из-за шкафа аккуратный желтый чемоданчик. — Вот, купил.

— Там только семь рублей осталось, — напомнила жена. — За один чемоданчик — сто рублей?

— Сто тридцать пять, — уточнил Иван Никитич. — Это телескоп, Мария. «Алькор» называется. Помнишь, я хотел купить, еще когда Виталий в школу ходил…

— Господи, — прошептала Мироновна, предчувствуя скандал. — Такие деньги!

Мария глянула в ее сторону, понимающе улыбнулась.

— В сентябре звезды близкие, — объяснил смущенно Иван Никитич.

— Телескоп, говоришь. — Мария открыла чемоданчик, потрогала приборы. Потом глянула на соседку, засмеялась. — Ничего, до пенсии доживем. — И пояснила Мироновне: — Если человеку в радость, чего ж не купить? Мы и микроскоп купим… Если в радость.

Скучно стало Мироновне. Шла домой и жалела, жалела соседей. Как слепые живут: повернутся к солнцу лицом и улыбаются. Они думают, что без тени живут. Друг на друга дышат. А чего дышать-то? Ведь тень — она всех догонит. И накроет, когда надо. Это в молодости ее не видишь, не замечаешь. А потом и не хочешь — обрастаешь, обрастаешь тенью.

— Вон то сорви, на верхушке, — попросила Мария.

Бартошин поднял палку, подвел рогачик под черенок, повернул. Яблоко глухо стукнулось о землю. Мария подобрала его, вытерла, положила в корзину. Паданку, считал Иван Никитич, к столу не подают.

— Напомни, пожалуйста: вечером надо мясо сварить.

Жена стояла против солнца, выпрямившись, опустив перемазанные помидорной ботвой руки. Бартошину стало совестно. Телескоп десять лет ждал, мог еще месяц-другой подождать. Надо было кофту Марии купить. Мохеровую. Скоро осень — задождит, задует, поясница опять начнет донимать…

— Почему вечером? — невпопад спросил он.