А. Булгаков - «Святая инквизиция» в России до 1917 года

• Название: «Святая инквизиция» в России до 1917 года
• Автор: А. Булгаков
• Издательство: 000 «Новый Юрист»
• Жанр: Религиоведение
• Год: 2001
• ISBN: 5–7969–0092–7

«Святая инквизиция» в России до 1917 года. — М., 2001, 240 с.

Наше дореволюционное прошлое далеко не всегда и не во всем было таким безоблачным и безмятежным, как представляется многим его нынешним поклонникам. Подлинная картина минувшего очень неоднозначна. Были «светочи веры», но были и религиозные преследования, о которых тоже забывать не следует.

Предлагаемая читателю книга основана на подлинных архивных документах, воспоминаниях современников, свидетельствах очевидцев. Она рассказывает о неслыханных гонениях на тех, кого называли «сектантами», но кто искренне искал свой путь к Богу. Это позволяет составить непредвзятую и далеко не благостную картину ушедших дней, отголоски которых слышны и поныне.

Булгаков Александр Григорьевич — историк–обществовед.

---

Надо отметить, что ст. 196 чиновники как–то особенно любили; вспомним хотя бы настоятельные рекомендации К. П. Победоносцева привлеченных к следствию отпадающих от православия обвинять по указанной статье. Своей всеохватностью она сама просилась в руки. К чему вникать в суть вопроса, делать экспертизу, разбираться во всех этих вероисповедных тонкостях? Весьма показательно, как судили в начале нашего столетия священника Гр. Петрова, который вовсе не собирался совращаться из православия, а просто, как и наш современник протоиерей А. Мень, больше уделял внимание Евангелию. И вот любопытный диалог из книги Н. Г. Высотского после фабрикации «дела»; автор разговаривает с иерархом православной церкви, участвовавшем в разбирательстве:

«Что делать? Мы вынуждены были судить дело, явно не подлежащее никакому суду. Мне лично его стиль как проповедника и как писателя не нравится.., то же самое преклонение перед Евангелием и евангелизмом, перед изречениями Христа и требование трезвой, честной и трудолюбивой жизни… Это слишком трудно для православного. Как будет жить трезво народ, пьющий тысячу лет, и в жилах которого уже наследственно играет алкоголь и требует «добавочек»? Неисполнимо и тяжело… Я его искренно ненавижу… Я должен остаться при своем негодовании, не имея повода вчинять какой–либо иск в суде.

— И при том в таком суде, как ваш, духовный: без прокурора, без защитника, без свидетелей и даже без присутствия подсудимого, который мог бы сказать свое слово в защиту себя…

— Да, да! Мы все это… по благодати.

— Возвращаясь к делу, скажу вам, что цензурному комитету было поручено рассмотреть все его сочинения, и, конечно, никаких вин он в них не нашел…» [217].

Напомним, что священника осудили в 1907 г., и что он был очень авторитетным общественным христианским деятелем. Что же происходило с никому не известными людьми, задолго до Высочайше дарованных свобод?

Что касается детей «лишенцев», то о них есть специальная статья 188:

«…До возвращения их (совратившихся. — А.Б.) в православие принимаются правительством для охранения их малолетних детей от совращения указанные в законах меры. В имениях их, населенные православными, на все сие время назначается опека, и им воспрещается иметь в оных жительство» [218].

Судьбы детей покалечены, никакие опекуны не могли поправить свершившегося беззакония. И на какой срок эта разлука? — «До возвращения их в православие…» А если не возвратятся?

Дикие сцены изъятия детей даже у неосужденных родителей, вышедших из православия, имели, так сказать, место, о чем писал журналист А. С. Пругавин в своей книге «Вне закона»:

«Когда до Самары дошли слухи о том, что по селениям Николаевского и Бузулукского уездов разъезжают по ночам становые приставы и урядники, насильно отбирают от молокан детей, мальчиков и девочек, заранее намеченных отцами–миссионерами (православными. — А.Б.), и куда–то их увозят, — то долгое время никто не хотел верить подобным слухам и рассказам, — так они казались невероятными… Однако, это недоверие вскоре должно было исчезнуть, так как в Самару прибыли родители тех детей, которые были взяты полицией и куда–то увезены. Смущенные, подавленные, растерянные — они не знали, что делать, что предпринять. Смутно сознавая, что с ними сделали что–то глубоко беззаконное, они ходили к губернатору, архиерею, жандармскому полковнику, миссионерам, но нигде не могли добиться толку. Губернские чиновники уверяли их, что губернатор в этом деле ни при чем, что это дело архиерея.У архиерея же им ответили, что владыка не имеет никакого отношения к этой истории, что это дело полиции и т. д.

Только с большим трудом им удалось узнать, где находятся отобранные от них дети. Оказалось, что они размещены по разным мужским и женским монастырям Самарской епархии. Долгое время никто не мог или же никто не желал объяснить несчастным родителям, надолго ли заключены в монастыри их дети и будут ли они когда–нибудь возвращены им. Но вот являются православные миссионеры и говорят убитым горем отцам и матерям: «Ваши дети до тех пор будут в монастырях, пока вы, их родители, не покаятесь, пока вы не отречетесь от молоканской ереси и не присоединитесь снова к лону православной церкви… Вы губите своих детей, так как не крестите их и воспитываете в молоканском духе, а в монастырях их окрестят по православному обряду и будут воспитывать согласно учению святой церкви» [219].

Вот она, святая инквизиция, воскресшая накануне XX столетия.

«Из Самары были посланы корреспонденции в столичные более независимые и более либеральные газеты с просьбой огласить приведенные выше факты. И, хотя в справедливости и точности этих фактов у редакций газет не могло быть ни малейших сомнений, тем не менее ни одна из газет не решилась, не осмелилась напечатать о том, что творили в самарских степях отцы–миссионеры совместно со становыми и урядниками. Так велика боязнь у русских органов печати перед тем всемогущим лицом, которое стоит во главе русского церковного управления (имеется в виду Победоносцев. — А.Б.), которому путем двадцатилетних репрессий удалось терроризировать редакторов и издателей наших газет и журналов» [220].

Чем же закончилась эта жуткая история? Телефонного права тогда, возможно, не было, но влияние авторитетных лиц все же было. Вмешался граф Л. Н. Толстой совместно с редактором «Санкт–Петербургских Ведомостей» князем Ухтомским. Дочь писателя графиня Т. Л. Толстая лично отправилась к обер–прокурору; К. П. Победоносцев уверил графиню, что дети немедленно будут возвращены родителям, что самарские власти «черезчур переусердствовали».

Все это звучит невероятно дико, слишком уж неправдоподобно: и законы, и исполнительское «творчество» на местах, и боязливое умолчание тех, кому надо было по совести использовать свои возможности вполне гласно, через печать, чтобы противостоять произволу. Увы, проблема по–прежнему остается актуальной. Может быть, какая–нибудь петербургская или московская газета и поднимет вопрос о нынешнем беззаконии епархиального начальства, но на местах даже свободолюбивые редакторы на это не отважатся. Формируется новая несвобода, которая будет не легче коммунистической. Абсурд? — Возможно. Но не фантазия, ибо исторический опыт, как мы видим, был, и большевики в готовом виде взяли от своих идеологических предшественников и форму, и суть духовного рабства.

Но закончим анализ религиозного законодательства, приведя еще пару законов, напрямую связанных с незавидной судьбой детей:

Статья 120:

«Родители, которые быв по закону обязаны воспитывать детей своих в вере православной, будут крестить их или приводить их к прочим таинствам и воспитывать по обрядам другого христианского (курсив мой. — А.Б.) исповедания, присуждаются за сие:

к заключению в тюрьме на время от восьми месяцев до одного года и четырех месяцев;

Дети отдаются на воспитание родственникам православного исповедания, или, за неимением оных, назначенным для сего от правительства опекунам, также православной веры» [221].

Всегда ли воссоединялись семьи? На местах епархиальное начальство само решало, настал ли срок освобождения сектанта. Не лучше ли было бы, чтобы он (или она) еще посидел и подумал. А дети? Дети у "добрых» опекунов, потому что, как правило, у родственников своих ртов хватало, чтобы кормить еще какую–то «штунду».

Родители опять же сами виновны, причем вдвойне: в том, что ушли из православия, и в том, что нарушили подписку. Какую? — Статья 67 («О правах и обязанностях семейственных»):

«Если жених или невеста принадлежат к Православному исповеданию, в сем случае… везде требуется, чтобы рожденные в сем браке дети крещены и воспитаны будут в правилах Православного исповедания; подписка (курсив мой. — А.Б.) сия берется священником перед совершением брака по форме, при сем приложенной; по совершении брака подписка представляется епархиальному Архиерею» [222].

Если дети рождались от родителей, уже отпавших от православия, то на них метрик не выписывалось, а это значит, что детей этих как бы и не было, раз незаконнорожденные, т. е. не крещены по православному обряду. Это «аукалось» в течение всей жизни например, на такого «незаконнорожденного» сына не выделялся земельный надел.

Иван Карамазов Достоевского не соглашался с тем, что людей часто обвиняют в звериной жестокости. Нет, говорил Иван, зверь не жесток; он терзает свою добычу просто потому, что хочет есть. Но зверь никогда не сможет быть художественно, артистически жесток, как может человек. Вчитаемся снова в законы с их инквизиторской утонченностью, художественной изощренностью. Порою даже не сразу уловишь их репрессивную направленность.

В Уставе для иностранных исповеданий на территории России была статья, которая гласила: