Дмитрий Мережковский - Наполеон

• Название: Наполеон
• Автор: Дмитрий Мережковский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-250-02349-5

Роман-биография «Наполеон» русского писателя Д.С.Мережковского, созданный им в период эмиграции, — одно из наиболее значительных его произведений.

Первая часть романа характеризует масштабы и особенности личности Наполеона, во второй части в хронологической последовательности описана его судьба как полководца и государственного деятеля.

---

Так Наполеон сам подрубает сук, на котором сидит, — священное коронование; борется железным мечом с призраком.[829]

«Даже в протестантских странах возмущены его поведением с папою».[830] — «Я очень плохо принялся за это дело, — мог бы он сказать о своем поединке с Римом, так же как об Испанской войне. — Все это имеет вид прескверный, потому что я потерпел неудачу… Покушение, благодаря этому, представилось во всей своей безобразной наготе». — «Я занес руку слишком высоко, я захотел действовать, как Провидение».[831]

Лейб-медик Корвизар, еще в первые годы империи, вылечил его от тулонской чесотки, и он сразу начал полнеть. Вместе с худобой, лишился той божественной легкости, о которой говаривал, вспоминая молодость: «Я тогда как будто летел по воздуху». Годам к сорока толстеет, жиреет и тяжелеет. Вопреки естеству, душа его в больном теле здорова, а в здоровом — больна. Цвет кожи становится из желтого матово-белым, холодным, как мрамор. В слегка одутловатом лице проступает что-то мягкое, женское, почти «бабье». Один приезжий из провинции лакей, увидев его в парадной карете, рядом с императрицей, в церемониальной шляпе с большими белыми перьями, принял его за «старую гувернантку» Марии-Луизы. Вместо прежней оссиановой грусти, в этом лице — тяжелая, каменная скука — «летаргический сон».

«Мне вас жаль, — говорит Талейран обер-церемониймейстеру Ремюза, — вы должны забавлять незабавляемого, l'inamusable!»

Сам император иногда удивляется скуке своих придворных балов. «Это потому, что веселье не слушается барабана», — объясняет ему Талейран.[832]

Скучно государю — скучно и подданным. Не веселят и победы; от них еще скучнее, потому что война кажется бесконечной. «Здесь уныние и недовольство общее, — пишет в частном письме одна современница. — Ни восхищения, ни даже удивления к победам: чудесами пресытились».[833]

Революционный диктатор становится самодержавным деспотом.

Мартовским указом 1810 года, восстановляющим тюрьмы для политических преступников, «как бы упраздняется первое действие Революции — разрушение Бастилии».[834] Школы и лицеи превращаются в казармы, где Музы маршируют под звук барабана, так же как дамы на придворных балах. Свобода печати задушена. Из 73 газет остается только 4; статьи поступают в них из канцелярии общественного мнения, Bureau de l'esprit public, a редакторы назначаются министром юстиции. «Печатный станок — арсенал: его нельзя делать общедоступным; книги должны печатать только те, кто пользуется доверием правительства».[835] — «Надо бы свести газеты к объявлениям», — мечтает император.[836] — «Хорошо бы запретить Тартюфа».[837] — «Мысль есть главный враг царей».[838]

Невинно-либеральная г-жа де-Сталь гонима. «Царство смутьянов кончено; я хочу, чтобы меня слушались; уважайте власть, потому что она от Бога».[839] Шатобриана за неосторожное слово о Нероне и Таците император грозит «зарубить саблями на ступенях Тюльерийского дворца».

Скучно, душно, тяжело всем, как в бреду. Он и сам это знает: «Когда я умру, весь мир вздохнет с облегчением: „Уф!“»[840]

«Бог создал Бонапарта и опочил», — говорит ему в лицо префект одного департамента. «Лучше бы немного раньше опочил!» — замечает кто-то шепотом.[841]

Город Париж сочиняет надпись для императорского трона: «Ego sum qui sum, Я есмь Сущий». — «Я запрещаю вам сравнивать меня с Богом», — отвечает император со скукой и отвращением на слишком бесстыдную лесть.[842]

Точно Каменный Гость: когда идет, земля под ним дрожит. «От последнего камер-лакея до первого министра все чувствовали ужас при его приближении».[843]

Знал ли он, что делает, или бесконечно зрячий ослеп, бесконечно умный обезумел? Все знал; знал, что губит себя, и не мог не губить — не «сгорать» — не умирать, не быть «жертвою». — «Всю мою жизнь я жертвовал всем — спокойствием, выгодой, счастьем, — моей судьбе».[844] Не мог не жертвовать, как вечернее солнце не может не склоняться к западу.

«Страшная палица, которую он один мог поднять, опустилась на его же голову».[845] Знал, что опустится, и даже, странно сказать, как будто этого сам хотел.

«Сам себя разрушил, убил себя политическим самоубийством», — говорит один современник.[846] Самоубийство — саморастерзание, «Дух Господен сошел на него, и он растерзал льва, как козленка». Самого себя растерзал, чтобы «из ядущего вышло ядомое, и из крепкого вышло сладкое».

В 1808 году, перед Испанской войной, надел на себя ладанку с ядом и не снимает ее до конца;[847] но не отравится — уже был отравлен. Императорский пурпур на нем, как одежда Нисса: липнет к телу и сжигает его до костей; он не освободится от нее, пока не взойдет на костер жертвенный: должен сгореть на нем, как солнце на костре заката.

«Только бы продлилось, только бы продлилось! Pourvou que ça doure, pourvou que ça doure!» — шепчет мама Летиция, качая головой, как вещая Парка.[848] «Твердо знала всегда, что все рушится».[849] А может быть, и сын ее знал, слышал голос Судьбы и покорно шел на него, как дитя — на голос матери.

Знал, что близок час его — Двенадцатый год.

IV. МОСКВА. 1812

«Целыми часами, лежа на софе, в долгие зимние ночи 1811 года он погружен был в глубокую задумчивость; вдруг вскакивал, вскрикивал: „Кто меня зовет?“ — и начинал ходить по комнате, бормоча: „Нет, рано еще, не готово… надо отложить года на три…“»[850] Но знал, что не отложит, и знал, кто его зовет, — Рок.

«Я не хотел войны, и Александр ее не хотел; но мы встретились, обстоятельства толкнули нас друг на друга, и рок довершил остальное».[851]

Русская кампания — неизбежное следствие континентальной блокады, поединка Франции с Англией. «Разрушив Австрию и Пруссию, эти естественные оплоты Европейского Запада, Наполеон оказался лицом к лицу с Русским Востоком».[852]

Осенью 1810 года блокада начинает действовать: в Лондонском Сити — ряд банкротств; внутреннее положение Англии невыносимо; экономический кризис грозит ей социальной революцией. Наполеону кажется, что он уже касается цели: Англия накануне падения; нужно только нанести ей последний удар: закрыть Балтику — заткнуть эту последнюю щель, через которую просачиваются английские товары в Европу. «Мир и война — в руках России», — говорит Наполеон и предлагает Александру конфискацию, в водах Балтики, не только английских, но и нейтральных судов с английскими товарами. «Никогда еще Англия не находилась в таком отчаянном положении… Мы имеем достоверные сведения, что она желает мира… Если Россия присоединится к Франции, то общим криком Англии сделается „мир“ и английское правительство вынуждено будет просить мира».[853]

Но Александр вовсе не хочет поражения Англии: он видит в ней последнюю защиту от окончательного «порабощения народов под властью одного». В то же время Наполеон, узнав, что 1200 нейтральных судов выгрузили товары в русских гаванях, понял, что Россия никогда не присоединится к блокаде.

С января 1811 года Александр потихоньку мобилизует двести сорок тысяч штыков к западной границе. Он обманывает Наполеона беззастенчиво: готовит на него внезапный удар, и нанес бы его, если бы Польша согласилась.

Но Наполеон предупреждает Александра: к весне 1811 года собирает в Германии армию небывалую в новые времена — шестьсот семьдесят тысяч штыков, — соединяющую две трети военной Европы, дисциплинированную железной рукой, образованную и движимую волей одного человека. Он решает напасть на Россию в 1812 году.

«Солдаты! — говорит он в воззвании к Великой Армии, — война начинается… Россия увлекаема роком; судьбы ее должны совершиться… перейдем же Неман!»[854]

К Неману подходит 22 июня 1812 года.

Так же, как тогда, пять лет назад, в год Тильзита,

Лениво дышит полдень мглистый,
Лениво катится река,
И в тверди пламенной и чистой
Лениво тают облака;
И всю природу, как туман,
Дремота жаркая объемлет…

Так же на песчаных отмелях парит, пахнет теплою водою, рыбою, теплой земляникой и смолистыми стружками из соснового бора. Душно; в зное зреет гроза.

Тот берег пуст. Где же русские? В сумерки несколько разведчиков переплывают реку и выходят на берег. Всадник, русский офицер казачьего патруля, выезжает к ним из лесу, кричит: «Кто вы такие?» — «Французы». — «Что вам нужно?» — «А ты, сукин сын, не знаешь? Воевать, взять Вильну, Польшу, Россию!» Всадник молча повернул лошадь и ускакал в лес. Три выстрела грянуло за ним; их повторило эхо в лесу, и опять тишина мертвая.[855]

Армия переходила через Неман по трем понтонным мостам, тремя колоннами. Русские переходу не мешали. Этому радовались все, кроме императора. Стоя на том берегу и следя за движением войск, он часто поглядывал вдаль, как будто ждал кого-то. Вдруг вскочил на коня и, один, без конвоя, помчался в лес. Скачет версту, две, три — ни души. Остановился, оглянулся, прислушался: тишина, пустота, бесконечная — бесконечная тайна — Россия. «Кто меня зовет?» — воскликнул и поскакал назад к Неману.