Дмитрий Мережковский - Наполеон

• Название: Наполеон
• Автор: Дмитрий Мережковский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-250-02349-5

Роман-биография «Наполеон» русского писателя Д.С.Мережковского, созданный им в период эмиграции, — одно из наиболее значительных его произведений.

Первая часть романа характеризует масштабы и особенности личности Наполеона, во второй части в хронологической последовательности описана его судьба как полководца и государственного деятеля.

---

Дионис — учитель экстаза; и Наполеон тоже. Дионис, сын Семелы, смертной женщины, — человек, становящийся богом; и Наполеон тоже. Дионис — завоеватель-миротворец; и Наполеон хочет соединить Запад с Востоком, чтобы основать мировое владычество — царство вечного мира. Дионис — страдающий бог-человек; и Наполеон на Св. Елене — прикованный к скале Прометей — тот же Дионис.

«Мир смотрит на нас. Мы остаемся и здесь мучениками великого дела… Мы боремся с насильем богов, и народы благословляют нас», — говорит он, как мог бы говорить Прометей.[374]

Может быть, именно здесь, на Св. Елене, у него наибольшее мужество — уже не внезапное, а непрерывное «мужество двух часов пополуночи».

«В жизни моей, конечно, найдутся ошибки, но Арколь, Риволи, Пирамиды, Маренго, Аустерлиц, Иена, Фридланд — это гранит: зуб зависти с этим ничего не поделает».[375] Нет, и это не гранит, а туман, призрак, но за этим — вечный гранит — Св. Елена, Святая Скала, Pietra Santa — вечное мужество.

«Что это говорят, будто бы он постарел? Да у него, черт побери, еще шестьдесят кампаний в брюхе!» — воскликнул старый английский солдат, увидев императора на Св. Елене.[376] «Мне еще нет пятидесяти, — говорит он сам в 1817 году, — здоровье мое сносно: мне остается еще, по крайней мере, тридцать лет жизни».[377] — «Говорили, будто я поседел после Москвы и Лейпцига, но, как видите, у меня и сейчас нет седых волос, и я надеюсь, что вынесу еще не такие несчастья».[378] — «Вы, может быть, не поверите, но я не жалею моего величия; я мало чувствителен к тому, что потерял».[379] — «Кажется, сама природа создала меня для великих несчастий; душа моя была под ними, как мрамор: молния не разбила ее, а только скользнула по ней».[380] — «Моей судьбе недоставало несчастья. Если бы я умер на троне, в облаках всемогущества, я остался бы загадкой для многих, а теперь, благодаря несчастью, меня могут судить в моей наготе».[381]

Нагота его — Св. Елена, Святая Скала — непоколебимое мужество. «Я основан на скале. Je suis établi sur un roc», — говорит он на высоте величия и мог бы сказать в глубине падения.[382] Кто из людей возвысился и падал, как он? Но чем ниже падение, тем выше мужество. Все его славы могут померкнуть, — только не эта: учитель мужества.[383]

В этом он себе равен всегда: в щедрости, с какой отдает свою жизнь под Арколем, и в скупости, с какой дрожит над двадцатью сантимами в отчете министерства финансов или вспоминает о щепотке табака в табакерке, завещанной сыну, — одно и то же исступленное, экстатическое мужество. Наполеон — учитель экстаза и мужества, потому что эти две силы неразлучны: надо человеку выйти из своего смертного «я» и войти в бессмертное, чтобы достигнуть того последнего мужества, которое побеждает страх смерти. «Лучше всего наслаждаешься собой в опасности», — говорит Наполеон:[384] наслаждаешься, упиваешься пьянейшим вином Диониса — своим божественным, пред лицом смерти бессмертным, «я».

Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог.[385]

Вот почему тайное имя Диониса — Лизей, Освободитель: он освобождает человеческие души от рабства тягчайшего — страха смерти. В этом, впрочем, как и во всем, Дионис — только тень Грядущего: «верующий в Меня не увидит смерти вовек».

Люди благодарны тому, кто учит их жить; но, может быть, еще благодарнее тому, кто учит их умирать. Вот почему солдаты Наполеона так благодарны ему и «с последней каплей крови, вытекающей из жил их, кричат: „Виват император!“ Он, воистину, — Вождь человеческих душ к победе над последним врагом — Смертью.

„Надо хотеть жить и уметь умирать“, — говорит Наполеон.[386] И еще: „Надо, чтобы солдат умел умирать“.[387] Каждому человеку надо быть солдатом на поле сражения, чтобы победить последнего врага — смерть. Это невозможно? „Невозможное — только пугало робких, убежище трусов“, — отвечает Наполеон. Каждому человеку, чтобы умереть и воскреснуть, надо быть Наполеоном.

Все мы, извращенные мнимым „христианством“, думаем, более или менее, как бедный Ницше, что быть добрым значит быть слабым, а быть сильным значит быть злым. Наполеон знает, что это не так: „Добродетель заключается в силе, в мужестве; сильный человек добр, только слабые злы“.[388] Это говорит он в начале жизни, и в конце — то же. „Будьте всегда добрыми и храбрыми“, — завещает своей Старой Гвардии, прощаясь с нею в Фонтенбло, после отречения, и мог бы завещать всем людям.[389]

„Я показал, что может Франция; пусть же она это исполнит“. Он показал, что может человечество, пусть же оно это исполнит.

Убыль экстаза — вина Дионисова — происходит сейчас в наших сердцах, как убыль воды в колодцах во время засухи. Американский „сухой режим“ господствует во всем „христианском“ человечестве. „Я есмь истинная лоза, а Отец Мой — виноградарь“ — это мы забыли и ни от какой лозы уже не пьем. „Сухи“, впрочем, на вино, но не на кровь: кровью только что залили мир, и „сохнем“ теперь, может быть, для того, чтобы снова „вымокнуть“.

Наполеон тоже лил кровь, но не был „сух“, как мы: он — последний, вкусивший от лозы Дионисовой; последний опьяненный — опьяняющий.

Дионис — только тень, а тело — Сын Человеческий. Не лучше ли тело, чем тень? Да, лучше, но когда уходит тело, — остается только тень. Мир без Сына жить не может, и если не телом Его, то тенью живет. Тень Сына — Наполеон-Дионис.

Первая, за память человечества, тень того же тела — Сына — есть древневавилонский герой Гильгамеш: сенаарские кочевники пели песни о нем, может быть, еще за тысячу лет до Авраама. Странствуя по всей земле, в поисках за Злаком Жизни, дающим бессмертие людям, Гильгамеш, богатырь солнечный, совершает путь солнца с Востока на Запад, погружается, как солнце, в океан, — кажется, тот самый, где затонула Атлантида, и находит в нем Злак Жизни.[390]

Терну и розе подобен тот Злак.[391]

Терну страдания — Розе любви. Такова мудрость Диониса: через терзающий Терн смерти — к опьяняющей Розе бессмертия.

Путь солнца из дневной гемисферы в ночную совершает и Наполеон, последний богатырь солнечный, последний человек Атлантиды; погружается и он, как солнце, в океан и находит в нем тот же Злак Жизни — терзающий Терн, опьяняющую Розу Диониса.

Первый Дионис — Гильгамеш, последний — Наполеон. Можно сказать и о последнем то же, что о первом.[392]

Увидел он все, до пределов вселенной,
Все испытал и познал,
Взором проник в глубочайшие
                      тайны,
С сокровеннейшей мудрости поднял
                      покров…
Весть нам принес о веках допотопных;
Путь далекий прошел он, скорбя
                      и труждаясь,
И повесть о том начертал на
                      скрижалях…
На две трети он — бог, на одну —
                      человек.

COMMEDIANTE

Облака проносились так низко над подоблачными скалами Св. Елены, что цеплялись за них краями, как белые одежды призраков. „Главное занятие Наполеона состояло в том, чтобы следить за полетом облаков над остриями исполинских гор, наблюдать, как изменяются их облики, превращаются в развевающиеся над вершинами занавеси, сгущаются в темных ущельях или расстилаются вдали, над океаном: он точно хотел прочесть будущее в этих мимолетных и воздушных обликах“.[393]

Нет, не будущее, а прошлое: он уже знает, что будущее для него кончено; Св. Елена — гроб заживо. И эти мимолетящие облака — образы, облики, призраки — для него только видения прошлого, сон всей его жизни.

„Какой, однако, роман моя жизнь!“ — говорит он соузникам на Св. Елене. „Какой роман“ — какой сон, призрак, мимолетящее облако.

„Мне иногда кажется, что я умерла, и у меня осталось только смутное чувство, что меня уже нет“, — повторяла императрица Жозефина перед смертью.[394]

То же мог бы сказать и Наполеон на Св. Елене.

„Только бы продлилось! Pourvou que ca doure!“ — шептала, как вещая парка, на своем ломаном французском языке, мать Наполеона, скромная, тихая старушка, „мать царей — мать скорбей“, как она сама себя называла.[395] Нет, не продлилось — пронеслось, как облако. „Летиция всегда твердо знала, что все огромное здание (империи) рушится“.[396] — „Того и во сне не приснится, как она жила. Он ne rêve pas comme elle a vécu“, — сказал кто-то о ней; то же можно бы сказать и о сыне ее.

„После стольких лет смятений, жертв и крови, Франция ничего не получила, кроме славы“, — говорил наполеоновским маршалам русский император Александр I, в 1814 году, в занятом союзными войсками Париже.[397] „Ничего, кроме славы“ — пустоты, призрака, мимолетящего облака.

Так ли это? Все ли дело исчезло, как сон? Нет, кое-что осталось: остался правовой костяк, заложенный в тело Европы Наполеоновым Кодексом, первым, после Рима, всемирным законодательством правового утверждения личности. И если современная Европа выдержит напор коммунистической безличности, то, может быть, только потому, что в ней все еще крепок этот Наполеонов позвоночный столб.