Иван Шмелев - На пеньках (отрывки)

• Название: На пеньках (отрывки)
• Автор: Иван Шмелев
• Жанр: Русская классическая проза

---

Иван Шмелев На пеньках (отрывки) V

А в городской квартире мне оставили кабинет. Свалены атласы, гравюры, слепки, книги, дрова, коллекции. Многое выменяно на хлеб, табак… Много разворовали, и оно разлетится по белу свету! И уже разлетается. Недавно на Бульварах я увидал

м о е… украденное, «изъятое» - не помню. Но это - подлинное мое.

Вы слушаете?.. Да, конечно,- все мы теперь задумчивы, все - другие, другие! Все мы -счастливы… Ну, да… Вы помните:

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые:
Его призвали Всеблагие,
Как соучастника, на пир…
И все мы пьем бессмертье! То есть не все, понятно… но у могущих вместить это «бессмертье» - душа другая. Они уже причастились «чаше» и получили особый дар - иными смотреть глазами, ходить над бездной. У них и лицо другое: у кого - больше, у кого - меньше изменилось,] от глубины зависит. Вот и по вашим глазам я вижу, что и у вас у к р а л и. Вещи, жизни?.. Но страшно непоправимо, когда все украдут у вас,- самих! И даже воров не знаешь… Но когда в с е украдут, уже нечем, не во что принять «чашу», и призыв «всеблагих» - впустую! Но об этом после. А вот о в е щ и…
Вы не досадуете, что я все уклоняюсь от главного, от рассказа о превращении?.. Но отступления эти нужны, необходимо нужны! Да и спешить-то нам некуда, как бывало… И «зуда» в ногах уже нет.
Вот вы говорили, что сейчас в Париже весна, каштаны разбили почки, и у вас зуд в ногах. Вы подолгу простаивали на Бульварах, перед витринами, где заманчивые плакаты Кука и океанских обществ обманывают вас далями?.. Да, влечет. Когда-то и я испытывал этот томящий «зуд» перед оранжевыми плакатами - оранжевыми песками, верблюдами, пирамидами, оазисами, пальмами и белыми шлемами англичан, перед синькой с мылом у берегов, с черно дымящими серыми гигантами, внутренности которых роскошно даны на фотографиях, от королевских салонов до гениально-гигиенических уборных. Скорей билет! И, покорный всевластному зову далей, весне и «зуду», не чувстуя головы, трепетно я входил в солидно обставленные агентства, прокуренные экзотическими сигарами, травами, пропитанные как будто морскою солью и пряностями Востока, - или мне так казалось?..- и, как с шампанского, пьяно крутил по карте, отыскивая волшебный путь. Там я встречал таких же, с глазами в далях, мужчин и женщин. Женщины были беспокойны, как птицы в перелете, восклицали, роняли деньги, забывали сдачу, рассеянно слушали советы,- как в гашише, с блуждавшими за стеной глазами. Там я встречал раздумывающих над картой, решающих, как в рулетке,- Багдад или Аргентина? или… истоки Нила?… Цейлон, Мадейра, - или еще там что-то?..
И часто, меняя планы, в гипнозе от голубой вуали, от ударившего по сеодцу слова- «Батавия» или «Калькутта», от таинственных букв на карте, от хитрого завитка течений,- я покорялся таившемуся во мне бродяге.
Зовы весны я знаю. Миражи знаю - и уже не стою подолгу, разглядывая плакаты.
Дали… Их у меня украли, и «зуд», и весну украли, и не слышится мне сладко зовущий шепот «пойдем со мною!». Я никогда не пойду теперь, и черная синька с мылом -дешевка обманной прачешной. Я уже пережил обманы.
Вы спрашиваете, что у меня украли… Все украли. Меня самого украли. Но об этом - после. И вот о в е щ и…
Весна, далекое… Я тогда крепко верил во все решительно, во что полагается верить человеку, культурному человеку. Всеобщий прогресс во всем - закон развития человечьих обществ! - «победное шествие науки», великий блаженный день, когда откроют тайник последний, небо сведут на землю. Не за этими ли волшебными ключами, разинувши рот, стремятся в весенней тяге?.. Все - в далях!
И я стремился.
Я недавно женился, и судьба подарила счастьем. Я увидал моего ребенка, продолжение моей жизни. Не думается об этом, но… есть э т о! И я не думал, а это было: ей я и передам мои стремленья, исканья т а й н ы, с последствиями блаженства. Чудесная девочка…- теперь ее нет на свете. И, полный счастьем, близившейся весной и смутной тягой, я поехал на экскурсию. Об этой экскурсии мы с женой мечтали,- и вот ребенок… Чудесные тайны и - реальность. Жена пожертвовала собою для нашей девочки, решила кормить сама и уехала к матери в Тарусу. А я купался в этой священной синьке Архипелага, крутился в волшебном мыле, шныряя по островам, разглядывая следы чудесного. И до сего дня помню восходы солнца на Корфу, крошку-гречанку в Аргостоли на Кефалонии, писавшую мне признанья на розовых бумажках, пахнувших розовым маслом и шафраном… и старого грека Димитраки, проводника на Крите. Это был пессимист-философ, все познавший, до - «гноти зе аутон»!
«Дождь падает в море, господин ученый,- говорил, прищурясь, Димитраки,- море уходит в небо, небо стекает в море. Так - все. Люди рождают камни, делают их живыми… потом люди оставляют кости. И кости, и камни делают потом пыль, пыль - грязь. Так - все, господин ученый».
Я весело смеялся, пил с мудрецом хваленое кипрское вино-очень скверное, скажу вам, пахнувшее почему-то серой,- и говорил, что кругом нас - тайны, и не все-то так просто.
Он напивался, хлопал меня по плечу и, приближая черные, как тараканы, глаза к моим, шептал:
«Не верь ни одному трактирщику, ни одной бабе, ни одной кошке!.. У первого нет Бога, у бабы -слова, у кошки -дома».
Чудак забавный! Я записал много его пословиц - и во всех одно было: ничему не верь, пыль и пыль. Сверхэкклезиаст!
«Каждый найдет свою стенку, чтобы лбом стукнуться. Каждый об себя убивается, И ты убьешься!»
И я убился, А обо что - не знаю.
Так я объездил светлые острова Эгейские и Циклады,- Самофракию, Лемнос, Митилены-Лесбос, Хиос и небесную колыбель Прекрасной - Милос пустынный… Пил молодое и старое вино и вынес в душе зерно, юную мою книгу - «Пролет веков». Невзирая на терпкие речи чудака Димитраки. То была книга - Веры. С камней, с обломков, с выжженных солнцем тропок, с пожелтевшего мрамора, с почерневшей бронзы, от вечного - молодого неба, - вынес я бодрую веру в человека-бога. Я был тогда пьян крепко-земным вином, и в каждой девушке на скале, с суровыми, как у юноши, бровями и тонким станом, виделась мне Сафо, вечная прелесть мужества.
Помню, с Лемноса я дал телеграмму в не ведомую никому здесь Тарусу,-страстный привет жене,-и лупоглазый, чесночный грек, принимавший мою депешу, строго взглянул на меня; покачал укоризненно головой и перечеркнув, исправил: «Фарос!» И взял с меня что-то в пять раз меньше.
«Та-ру-са! - весело крикнул я,- это у нас, в России!»
Он недоверчиво посмотрел в меня, порылся в книге, что-то, наконец, понял - и улыбнулся.
«Все это может быть, но это наше слово, греческое, и надо писать - «Фа-рос»!! Наши храбрые греки прошли по всему свету и построили города у всех народов!.. Наш Александр Мегалос!!..»
Через два дня я получил радостный ответ из далекой Тарусы: «Еду к тебе, встречай в Константинополе».
Я ничего не понял. То есть я понял, но… девочка-то наша? Письмо разъяснило все. Девочку отдали кормилице. Дали сделали свое дело и мои письма-зовы. Дали закрыли девочку. Мы, мы - жить хотели! Тогда все закрылось одним - любовь. Подходила весна, весна южных морей, когда камни рождают розы, когда молодые глаза сверкают, как осыпанные росой первые листочки, а за каждым кустом, за каждым камнем, чудится, притаилось счастье,- протяни только руки.
Это был для меня подарок Бога.
Мы встретились… Она принесла с собой ароматы родной зимы на собольей своей горжетке и зовы весны -в глазах.
Я помню эту весну Стамбула, бирюзу Золотого Рога, золотые рога Волов Солнечных… Помню сверканье золотого дождя на солнце и триумфальную арку радуги, ворота из перламутра в море, которые Бог построил для нашей встречи…
Мы спали в лодках, покачиваясь, как дети в колыбели, кидались - играли розами, молодые язычники. Я шептал ей Анакреона, самое его жгучее, отравляющее истомой-ленью, и переливал в наше слово - до голости вольным переводом, очень вливавшим. Мы пили вино-любовь, вино и солнце, а гребец-турок, сваливши парус, пел нам, сидя на корточках, свои маленькие, как птички, песенки и играл на какой-то штуке - длинная, помню, шейка, круглая.
Как опьяненные, забывшие все на свете, мы гонялись по старым камням соседних деревушек, городков когда-то, давно разрушенных уже раз по двадцать, когда-то культуру знавших, теперь обратившихся в пустыри. Чего мы только не повидали, где только не побывали!..
У старого рыбака в Эреклии нас ожидало - чудо. Не счастье - чудо. Боги решили остаться щедрыми до конца.
Помню, тихий был, золотистый вечер. Жемчужный вечер,- жемчужные облачка в закате. Мы выходили из таверны, бедной-бедной, где можно было достать только козьего сыру, вяленую кефаль и красного вина в глиняном кувшине, пахнувшего капустой, но все это было ужасно вкусно. Фаэтон поджидал нас, чтобы повезти в Сан-Стефано, где мы остановились. Мы уже собирались садиться в коляску, я ступил, помню, на подножку, как вдруг жена выскочила шаловливо… да, она уже сидела!..- и неожиданно заявила, что хочет купаться в море. Вода была еще холодна, был уже вечер, косое солнце,- купаться было безумием. Я нежно протестовал, но- женщина ставила на своем. Правда, в России она до сентября купалась.
Она купалась в бирюзовом море, весеннем, золотистом, молочном - в жемчужном море. Я и сейчас, закрывши глаза, вижу ее, играющую перламутром,- и жемчуг в небе. Это тоже был дар богов, дар-усмешка. Да, в этот безумный день, в самый тот вечер «жемчуг», в далекой глухой Тарусе, мучилась наша девочка… Ах, Димитраки… чудак-философ!.. «Каждый об себя убивается… И ты убьешься!» Мы - убились. И - «об себя».
Но за этим даром богов последовал дар безмерный… Пьяный не от вина, я созерцал море, золотисто-жемчужную даль его и близкое, дорогое, что розовато плескалось около. И вот - неслышными шагами, - я испугался, помню, как он подошел неслышно в размятых суконных туфлях, - приблизился ко мне грязный рваный старик болгарин или турок. Он что-то вертел, завернутое в тряпку. «Добрый вечер, хозяин»,- сказал он умирающим голосом. Это был грек, конечно, плешивый и курносый, ужасно похожий ш Сократа. И сильно пьяный. Он сказал «калиспэра», что ли.
И не говоря ни слова больше, он, почмокивая, развернул тряпку и ткнул мне в лицо… редкостное, чудо-чудное!..
Я смотрел и глазам не верил. И все кругом было - чудо. Море жемчужное, в котором рождается Венера, - и Венера, хрустальная, тихо светилась в небе, в зеленовато-весенней и розоватой сини. И подлинная Венера, не смущаемая старческими глазами грека, выходила из вод, играя снежною простынею, по которой струилось розовое солнце. Но самое ч у д о - было в моих руках. Я смотрел на костяные дощечки…
«Купи, хозяин..,- просил старик,- на что-нибудь годится… ш т у к а священная!»
Я смотрел на него растерянно, не сознавая,- да явь ли это? Но тяжкий запах вина от его лохмотьев, от трясущихся рук, от раздутого желтого лица, вздрагивавшего, как студень, от полумертвых глаз, налитых мутной влагой,- было подлинной грязной явью. И его слово- «штука»!
Страх, что он шутит, что сейчас схватит эти священные дощечки и убежит, охватил меня. Я крикнул,- я не мог совладать с собою и быть спокойным,- заворачивая дощечки в тряпку:
«Конечно, я их возьму, эти интересные иконки! Вам они не нужны?..»
«А на черта они нужны! Но господа покупают и не такую дрянь. Хорошо еще, что есть на свете старьевщики… они иногда отваливают литра на три».
Кошмар это был, кошмар. Для меня открывались двери рая. Эти дощечки в тряпке на весах сердца были для меня равны этому зеленовато-жемчужному морю, заре, моей юной совсем Венере, вышедшей для меня из моря.
«Литра на три…» - повторил я кощунственно.
«Другое и пяти стоит… очень священное!» - прохрипел старик, и в его глазах мерзлой рыбы уловил я до зла усмешку.
Словно хотел он сказать: «Много еще дураков на свете!»
Я опять раскатал грязную тряпку, стараясь унять руки. Я прощупывал бархатистую кость «дощечек», тяжелую, слоновью, желтую, как лимон. В тумане висели передо мной, прыгали по резьбе рождавшиеся в мозгу знаки: XI-XII!.. Сверкали мысли: «Византийский триптих, таких два ли, три ли… такого нет…»
«Сколько-нибудь давай!..- требовал хриплый голос,- рыба не ловится, хозяин…»
«Где вы нашли эти… дощечки?»
«Да… старую канаву прочищали в порту, грязь черпали.., Ну, костей там было… кладбище старое или война была здесь. А я понимаю в этих штуках. Старуха любая для молитвы купит».
Я уже знал им цену, цену рынка. По старику я видел, что он любому продаст за грош. Но я их не понесу на рынок, а если попадут на рынок, к антиквару, - знал я,- мои не будут.
Коллекционеры, ценители… Нет преступления, на которое бы они не пошли, как сумасшсдше влюбленные. У меня закопошилась совесть, но сейчас же нашла защитника: «Это судьба посылает счастье… мы уже уезжали- божественная Эос нас остановила, Ната моя с а м а остановила… З в е з д а залюбовалась нами, прекрасная Венера в жемчуге…! А он пропьет…»
Я бегал глазами по «дочещцам». Светила З в е з д а на них, на всех! Три дощечки было, чудесный триптих!..
Пьяный, я крикнул греку:
«Хорошо, я м о г у их купить у вас!..»
«Идет! - протянул он лапу, похожую на крабью.- Четыре литра?..»
Я смотрел на его лицо: желтые щеки дрожали волдырями, синие губы прыгали, глаза… И я вдруг подумал, что третий кто-то стоит за нами и торопит. Кто-то
т р е т и й… закидывает петлю!
И петля была закинута. Это узнал я скоро.
Жена еще одевалась, сверкала розовым. Объятый счастьем, блаженством неизъяснимым, почему-то боясь, что жена расстроит, я достал бумажник и сунул в лапу все содержимое. Было лир пятнадцать - гроши, конечно.
«Пфуу…- вырвалось из нутра пьяницы и обдало меня угаром, - сдачи у меня нет, хозяин…»
«Все берите!»
Он захлопнул лапу другой, потряс, севши на корточки, выпучив мертвенные глаза, и, озираясь, пополз к харчевне. Отойдя шагов десять, он побежал вприпрыжку,
«Что такое?» - спросила жена, но я ничего не видел.
Я перебирал дощечки, ласкал, оглаживал, тер носовым платком вдыхал их, нюхал…
«Видишь-З в е з д а?..- показывал я на створки.-И там-тоже З в е з д а!» - показал я к закату, в небе.
Она не понимала, взяла мою голову, заглянула в глаза тревожно:
«На тебе лица нет, что с тобой…»
А я бормотал что-то. Хлынуло в меня светом, озарило. Посетил меня огромное. Чувства, мысли?.. Не помню, но вдруг- о т к р ы л о с ь. Я целовал ей руки, говорил о небесном рае, говорил, что Бог с неба глядит на нас, что Он уронил Звезду…
Она не понимала, но была счастлива.
Мы просидели на берегу до ночи, ехали в Сан-Стефано в звездах, и ночь та была- безумная…
А в эту самую ночь, в далекой глухой Тарусе, умерла наша девочка от менингита. И ее светлую маленькую душу я теперь связываю с всем этим: она посылала нам знак прощальный.
Утро сказало мне, что я обладатель сокровища. Не денег. Я знаю, конечно, что за этот шедевр музеи дадут мне тысячи, знакомые aмepиканцы- десятки тысяч. Нет, я получил не деньги: я получил озарение, о с н о в у, которой мне не хватало. Я получил Веру. И ту, о которой возвещает Евангелие, и другую - в бессмертную душу человека. Ни одно творение искусства не потрясло меня так духовно. Бессмертное- было в дощечках этих!
Но странное, творившееся со мной, не кончилось. Утром меня терзала совесть: «Ты обокрал е г о!»
Я все рассказал жене, привел и себе, и ей все защиты.
«Надо его вознаградить щедрее!» - решили мы.
Мы отправились на базар,-помню, как Светлый Праздник! - купили для старика полный комплект одежды, белья и обувь, жареную баранью ногу, бутылку рому,- праздник ему устроить,- и положили в новенький кошелек полсотни золотых лир.
«Он будет счастлив!» - повторяли мы всю дорогу.
Солнце палило, синим пожаром горело море, когда наш фаэтон подкатывал к таверне, на берегу залива.
«Нам нужно найти старого рыбака… Он вчера вечером был у вас… немножко навеселе?..» - спросил я хозяина таверны.
«А… Христюк Магиропулос!..- с усмешкой сказал хозяин.-Но он уже пошабашил!»
И грек опрокинул стакан на стойке.
«Но где же мы можем найти его?..»
«Последний стаканчик застрял у него в глотке, Царство ему небесное… т а м ему поднесут лучшего! Вчера он побил все ставки, хватил полных четыре литра самого «праздничного»! Отдыхает на берегу в часовне…»
Мы его видели в часовне. Он был пьян даже мертвый,- пахло вином ужасно. И его крабья лапа что-то еще держала, щепотью сжимались пальцы. Хотел он перекреститься?..
Купленное ему мы отдали каким-то старухам, в черном, с тарелкой белой кутьи, убранной черносливом, мармеладом и обсахаренными орешками,- они ничего не понимали и робко кланялись и крестились,- и передали священнику деньги на богадельню для рыбаков.
«Мне страшно,- сказала жена дорогой,- что-то во всем этом…»
Она заплакала. Я был как камень. А вечером получили телеграмму из Тарусы.
Я з н а ю: знамение было в э т о м. Н у ж н о было, чтобы несчастный пьяница стал жертвой, чтобы малютка наша ушла от нас. И сокровище то- З в е з д а ведущая!
Это было творение глубочайшей мысли. Вы помните - «Эреклийский триптих -
«З в е з д а»? Я назвал его - «Рождество Воскресения», и его фототипии известны.
Не раз обращались ко мне музеи и собиратели, предлагали большие суммы. Но этот священный триптих - великой муки и светлого блаженства- подарил я моей жене. Триптих В е р ы.
Концепция этого шедевра была глубины необычайной. Не умирающее никогда искание и… бессилие «персти мыслящей».
Неведомый гениальный мастер, чистый сердцем,- такие Бога узрят,- чудесным резцом своим дал всеообъемлющее, свое: чаяния, сомнения, муки и веру-радость. Дал вдохновенно-трогательную поэму исканий духа.
Судите сами.
На левом створе… Идут волхвы-мудрецы, с жезлами магов, в высоких восточных шапках. Лица пытливы, строги. Фигуры - в порыве: найти, увидеть. Звезда над ними стремит лучи. Вдали видны - пещера, Ясли. Бог в небесах держит Звезду в Деснице.
На главном створе…- «Снятие со Креста». Темная скорбь на лицах. В небе клубятся тучи. Св. Тело обвисло, плоско,- земное, «персть». Из туч, острый, как пика, луч падает между Телом и волхвами. Волхвы уронили жезлы свои, сложили руки ладошками, на лицах их скорбь и ужас. В небе не видно Бога. Муки исканий - тщетны. Смерть, отчаяние - на всем.
На правом створе…- «Великое Воскресение». Встают из гробов, из земли, из вод. Волхвы, воскресшие, воздымают руки свои с жезлами, небо залито звездами, над звездами Три Ипостаси Божии, в великих лучах З в е з д ы. Лица волхвов - обретенная радость вечной жизни - в Боге. Иные лица, уже н е земные. Искания как бы оправдались, завершены…
Я з н а ю: великие пути человеческого духа явлены были в триптихе, мне явлены! И это меня поддерживало долго-долго. Теперь… я ищу волхвов. Где они?!.. Но об этом после.
В этой такой для нас роковой находке мы с женой обрели огромное. Сколько раз, в темные полосы нашей жизни, всматривались мы в этот тысячелетний триптих! И вот, когда наступила мгла, и жена моя, бедная моя Ната, угасала в холодной комнате, вся уже - т а м, я принес смертному ее ложу эти дощечки из побуревшей кости. Я не думал, не помнил - зачем я это?.. Я положил ей на грудь…- и вспомнил первую благостную весну нашей совместной жизни, море жемчужное, хрустальную Венеру в солнце… розовое мое!.. И вот она отомкнула свои глаза, узнала…- и слабая, дальняя улыбка прошла по меркнувшему ее лицу.
Его у меня украли, этот священный триптих. Знали, чего он стоил? Возможно, знали, что он на рынке стоил. Но, конечно, не знали, чего он для меня стоил и что есть он!
Его у меня украли. Но,вечный, как дух бессмертный, он крикнул через витрину, на Бульварах: «Я з д е с ь!»
Можно ли украсть дух бессмертный?!
Это был подлинный он. Другого никто не знает. Подлинный н a ш, с отщербленным уголком внизу основного створа, ловко заделанным мастикой. Меня ударило сквозь стекло. Не помня себя, я вбежал к антиквару и попросил показать реликвию.
Это была - подделка! Чудеснейшая подделка… бессмертного духа! из-за грошей!!
Он, Бессмертный, даровал мне силы. Я был спокоен.
«Скажите, кто их работает, эти… штуки?» - спросил я почтенного антиквара, вспомнив далекое слово пьяницы.
«Специалисты имеются! - усмехнулся он и похвалил мою экспертизу взглядом.- Подлинник находился у владельца…-он быстро вспомни мою фамилию,- в России. Но теперь сказать трудно, такая в этой России каша. А я заплатил бы денежки. Но, быть может, хозяин и сам пустился в коммерцию… хотя человек серьезный. Впрочем, все они там свихнулись. А любителей очень много. Я получил полдюжины из Триеста н за неделю продал пять штук. Возьмете?..»
Я взял штуку за двести франков - капитал для меня теперь, - мне дали триестский адрес, и в тот же день я написал «фабрике». Mне ответили вежливо, что производство идет со слепка, присланного из Будапешта. Я написал в Будапешт. Ответили, что работают «из комиссии», от эстампной фирмы «Универсаль», Дрезден. Я написал, но письмо вернулось: в Дрездене такой фирмы нет!
Обокрали и мастера, и меня. Пошло в подделку. Спрос-то ведь продолжается, и каждому хочется задешево «прикоснуться». Хороший тон, и можно приколотить на стенку. Но жив мой триптих, где-то кого-то ждет… Прошел через руки пьяницы… и через руки убийц пройдет… попадет на место! Великими жертвами попадет…- и З в е з д а, С в я т а я, еще загорится над новым жемчужным морем… новой весной, когда-то, для кого-то. Или - обман все это?.. все эти т р и п т и х и?!. Обмана не может быть, я з н а ю. Наши пути - обман!
Но есть, е с т ь!..

VII