Владимир Осинский - Маяк на Дельфиньем (сборник)

• Название: Маяк на Дельфиньем (сборник)
• Автор: Владимир Осинский
• Издательство: Издательство "Молодая гвардия"
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1989
• ISBN: ISBN 5-235-00511-2

Осинский В. Маяк на Дельфиньем: Фантастические рассказы и повести. / Художник О. Путилин. М.: Молодая гвардия, 1989. — (Библиотека советской фантастики). — 253 стр.

В новую книгу В. Осинского — своего рода итог двадцатилетнего творческого поиска тбилисского прозаика — включены фантастические произведения, разные по форме, характеру рассматриваемых проблем. Их объединяет нравственно — эстетическая позиция автора: на основе драматических коллизий извечного противоборства Добра и Зла утверждаются общечеловеческие духовные ценности.

---

Кончилось это — и вся тщательно продуманная насекомообразными чудищами колонизация нашей родной голубой планеты тоже — неожиданно, а для одного агента и вовсе плачевно. Проницательно учитывая молодость Дурака, атлетическое сложение, цветущий в целом вид, а также, по достоверным данным из обширного составленного па него досье, холостое состояние, этот бедолага-пришелец с плотоядной улыбочкой предложил ему целый гарем девиц разной национальной и расовой принадлежности, этакий роскошный букет, даже цветник, — пальчики оближешь, выбирай по вкусу и по настроению!

Дурак пожал могучими плечами: к чему мне гарем, если есть уже невеста. Далее выяснилось, что живет-поживает в Утилиборге некая девушка, такая же дура, поскольку не пожелала выйти замуж за богатого миллионера, и очень скоро они с Дураком намереваются пожениться… В отчаянии от этого информационного сюрприза — выходило, даже здесь, в логове, гнезде, мировой столице утилитаристов, дураков видимо-невидимо, во всяком случае — больше одного, и, значит, они будут размножаться, а где гарантия, что их уже не сотни и тысячи?! — в отчаянии агент совершил вопиющую глупость. Он принялся вовсю чернить и охаивать будущую супругу Дурака, даром что в глаза ее не видел, попутно превознося и преувеличивая достоинства своих гаремных наложниц. Увлеченный выполнением боевого задания, он не замечал, как «объект обработки» меняется в лице, сжимает тяжелые кулаки, а из его широких ноздрей исходит все более грозное сопение… Да, наконец терпение Дурака иссякло. Не в силах больше выносить хулу в адрес избранницы, он, что называется, от души врезал незадачливому инопланетянину в ухо. Конечно же, ему и не снились последствия своей невыдержанности. Не издав ни звука, пришелец шлепнулся на пол и тут же превратился в заурядного черного таракана — чуточку почернее и покрупнее тех обыкновенных, что изобильно водились в Утилиборге, битком набитом всякой дрянью, барахлом, которое жалко было выбрасывать, а потому хорошо приспособленным для тараканьих поселений.

Дело происходило в баре «Слава имущим». Его владелец Ути-Недоливающий к тому времени достиг вершины счастья, так как исполнилась наконец его заветная мечта: пиво чудесным образом пенилось столь бурно, что из каждой кружки получалось пять, а иногда и целых шесть. Недоливающий процветал, однако в баре было ужасно грязно, неустроенно (зачем тратиться на ремонт, если публика и без того валом валит?), в полу множество глубоких трещин и щелей; в одной из них, благополучно избежав чьего-то ленивого каблука, и скрылся злосчастный инопланетянин… Оскалианцы достигли вершин научно-технического прогресса, умели, с нашей точки зрения, в буквальном смысле чудеса творить — и перед наивным простосердечием, цельностью чувств, бескорыстием оказались не сильнее, не страшнее жалкого таракана.

Троянский конь пришельцев из дальнего космоса не выполнил своей исторической миссии. Агр Экспансий приказал снять осаду, а сам, не вынеся поражения, покончил с собой. Он сделал это мужественно, в согласии с кодексом офицерской чести, — принял лошадиную дозу боевого отравляющего вещества. Оно входило в арсенал оскалианских вооруженных сил, но обычно использовалось против инакомыслящих соплеменников. На этот раз Земля была спасена…

Во второй раз подложив последнюю страницу под рукопись и, таким образом, в третий раз увидев начало рассказа, редактор раздраженно взъерошил левой рукой не по годам густую седину, а правой бесцельно выдвинул и резко задвинул ящик стола. Фломастером начертал резолюцию на имя завотделом:

«Прошу обстоятельно изложить автору причины, по которым мы не сможем опубликовать рассказ».

Подчеркнул слово «обстоятельно». Рассердившись на себя, облегчил душу грозной припиской:

«Впредь прошу решать подобные вопросы самостоятельно!»

Подчеркнул и «самостоятельно». Швырнул фломастер на стол, откинулся в кресле, побарабанил сухими пальцами по подлокотникам, рывком встал, подошел к открытому окну.

Город притих. Половина его сотен тысяч, а может миллионов, электрических глаз устало закрылись. Лишь теперь редактор сообразил, что весь вечер ухлопал на этот… Да как его, собственно, назвать-то?.. А вот как: опус! Странный, бредовый, вывернутый, ни в какие жанровые рамки не укладывающийся опус… (Когда-то он самовластно наделил этот невинный термин ругательным оттенком и обращался к нему, чтобы выразить отрицательное отношение к любому непонравившемуся материалу.) Чепуха какая — целый вечер, когда скопилось столько по-настоящему серьезных неотложных дел, вопросов, требующих оперативного решения!.. Привычные казенные формулировки звучали как призыв вернуться в реальность, обращение к чувству ответственности, напоминание о служебном долге.

В одном из ближайших номеров обязательно должна быть передовица, посвященная актуальным проблемам, которая… Редактор неприязненно подумал о распространенном заблуждении: передовая статья — это всегда набор общих мест, громких фраз, апробированных истин — источник гонорара для должностных работников редакции. Конечно, часто так и есть. Увы, не всегда. В частности, эта, вспомнившаяся» с тревогой и тоскливым чувством, сулит ему сплошь одни неприятные эмоции и потребует огромных затрат душевной энергии, тягостной борьбы с собой. Говорят, согласно мировой статистике, смертность среди журналистов занимает второе место — после кого? Неважно. Интересно, однако, не потому ли она так высока, что журналистику называют еще «второй древнейшей профессией»?.. В данный момент, например, перед ним задача в трехстах строках отразить три момента: одобрение (полное, горячее, единодушное) Слов, прозвучавших с Самой Высокой трибуны; исходя из них, признать (честно, самокритично, открыто, положа руку на сердце) наличие в жизни еще не искорененных недостатков; показать, какую энергичную (принципиальную, последовательную, бескомпромиссную) борьбу ведут с ними, этими недостатками (ошибками, недоработками, упущениями) местные органа и организации… Он горько, с заведомым отвращением к себе — пишущему все это — усмехнулся. Самое подлое — момент четвертый. В итоге (следовательно, главным образом) статья призвана непреложно свидетельствовать: органы, чьим органом — никакой тавтологии! — является руководимая им газета, а еще точнее — возглавляющие их товарищи, работают хорошо, даже прекрасно, и, значит, по праву занимают свои места, и нет, не может быть им равноценной замены… Тут редактор вовсю разозлился на Радия Кварка. Каков, а? Взял да и написал прямо, что и как думает, мальчишка! (Предположение оказалось верным, автор сообщал в «коротко о себе»: студент второго курса местного пединститута, пишет со школьной скамьи, ни разу еще не публиковался, надеется, что уважаемый редактор…) Черт бы его побрал!

И только теперь, в который раз мучительно пережив растянувшийся на десятилетия конфликт между образом мыслей и образом действий, редактор полностью осмыслил происшедшее в этот вечер. В натренированно цепкой зрительной памяти веером взметнулись тридцать с лишним страниц «Троянского коня пришельцев», он увидел их и понял, что уже подготовил рассказ к печати. Машинально, если здесь уместно это, в сущности, нелепое определение, исчеркал его, сократил, выправил, придал ему композиционную стройность и благородный стремительный лаконизм… Хоть прямо в набор посылай!

Он серьезно спросил себя: почему я это сделал? И честно ответил: потому что в гротескной мерзопакостности Утилиборга и его обитателей увидел то отвратительное, всю жизнь яростно и бессильно ненавидимое, что вижу на каждом шагу вокруг себя. Если Джонатан Свифт в чопорной Англии семнадцатого столетия не смог устоять перед соблазном изобличить в людях йеху и с восхищением увидеть в лошадях совершенство, духовность гуингнмов, то почему бы бесспорно честному, талантливому пареньку из моего города не пойти таким же путем? И, уместив в рамки лестного для Радия Кварка сопоставления сложную гамму мыслей и чувств, разбуженных его рассказом, успокоенно-резко бросил в лицо своре злопыхателей критиков:

«Вот вам вся моя рецензия! И заодно, если любопытствуете, — жизненное кредо».

А второй ответ на заданный себе вопрос он нашел в черно- синей бесконечности за распахнутым во всю ширь окном. В ней — чем дальше вверх, тем загадочнее, — мерцали звезды, и при достаточной наивности души, а возможно, способности не страшиться Неведомого легко было услышать извечный радостно- пугающий вопрос: а в самом деле — что там?

Редактор подмигнул так и не тявкнувшему за весь долгий вечер телефонному аппарату и пошел домой — пешком, хотя, по должности, мог вызвать дежурную машину. Ему казалось, что воспользоваться каким-либо преимуществом, благом, недоступным Радию Кварку, было бы предательством по отношению к нему, актом двуличия и безнравственности. Он, правда, и прежде часто отказывался от машины, если позволяло время, — нравилось неторопливо шагать по тротуару в тысячелицей толпе спешащих по делам или прогуливающихся горожан. Ему было отлично известно, что многие осуждают подобную экстравагантность, находят ее вызывающе несолидной и даже расценивают как отступничество. Что ж, в логике им не откажешь: безучастность к привилегиям, которые дает определенное положение в обществе, чревата прохладным отношением к обязательствам перед кланом и, следовательно, есть нарушение правил игры. Он слишком давно вращался по номенклатурной орбите, чтобы не понимать опасности такого поведения. Однако стоял на своем — из упрямства и потому, что нравилось.