Николай Гоголь - Повести

• Название: Повести
• Автор: Николай Гоголь
• Жанр: Русская классическая проза

---

Коллежский асессор был в положении человека совершенно сраженного унынием. Он опустил глаза в лист газеты, где было извещение о спектаклях [о двух водеви<лях>] и уже лицо его готово было улыбнуться, встретивши имя актрисы, хорошинькой собою, и рука взялась за карман пощупать, есть ли синяя ассигнация, потому что штаб-офицеры, [Далее начато: должны] по мнению Ковалева, должны сидеть в креслах, но мысль о носе как острый нож вонзилась в его сердце. [душу.]

Бедный Ковалев в нестерпимой тоске отправился к квартальному надзирателю, чрезвычайному охотнику до сахару. На дому его вся передняя, она же и столовая, была установлена сахарными головами, которые нанесли к нему из дружбы купцы. [нанесли к нему купцы. ] Кухарка в это время скидала с частного пристава казенные ботфорты; шпага и все военные доспехи уже мирно развесились по углам и [Далее начато: этот] грозную трехугольную шляпу уже затрогивал трехлетний сынок его, и он, после боевой, бранной жизни, готовился вкусить удовольствия мира.

Ковалев вошел к нему в то время, когда он потянулся, крякнул и сказал: “Эх, славно засну два часика”. И потому можно было <предвидеть> сначала, что приход коллежского асессора [нового <человека>] был совершенно не вó-время. И не знаю, хотя бы он даже принес ему в то время несколько фунтов чаю или сукна, он бы не был принят слишком радушно. [то [вряд] едва <?> ли бы он был принят хорошо] Частный [Хотя впрочем частный] был большой поощритель всех искусств и мануфактурности, хотя иногда и говорил, что нет почтеннее вещи как государственная ассигнация: “места займет немного, в карман всегда поместится, уронишь — не разобьется.” Частный принял довольно сухо Ковалева, сказал, что после обеда не такое время, чтобы производить следствие, что сама натура назначила, чтобы человек, наевшись [нагрузив тело], немного отдохнул (из этого [Этот] видно было, что частный пристав был философ [большой философ]) и что у порядочного человека не оторвут носа и что много есть на свете всяких маиоров, которые не имеют даже и исподнего в приличном состоянии и таскаются по всяким непристойным местам. То-есть, это уже было не в бровь, а прямо в глаз. Нужно знать, что Ковалев был чрезвычайно обидчивый человек. Он мог извинить, что ни говори о нем самом, но никак не извинял, если это касалось к чину и званию. Он полагал, что по театральным пиэсам можно пропускать [а. всё пропускать б. нападать] свободно всё, что относится [что ни относится] к обер-офицерам, но на штаб-офицеров никак не должно нападать. Такой прием частного его так сконфузил, что он немножко стряхнул головою и с чувством собственного достоинства сказал, расставив руки: “Признаюсь, после этаких с вашей стороны обидных замечаний… я ничего не могу прибавить…” и вышел.

Он приехал домой едва слыша в себе [под собой] душу, а под собою ноги, после всех [таких] этих душевных революций. Усталый бросился он в кресла и, отдохнувши немного, сказал: “Боже мой! Боже мой! за что это такое несчастие? Будь я без руки или без ноги — всё бы это лучше. Будь я без обоих ушей даже, всё сноснее, но без носа человек хоть выбрось. Если бы кто-нибудь отрезал или я сам был причиною… но вот штука — пропал сам собою. Ей богу, это невероятно. Может быть я сплю и мне всё это снится”. Коллежский — асессор пальцем себя щипнул и сам чуть [не] вскрикнул от боли. “Нет, чорт возьми, я не сплю”. Он потихоньку приближился к зеркалу и сначала зажмурил глаза, потом вдруг глянул — авось либо есть нос, но в ту же минуту отошел от зеркала, сказавши: “Чорт знает что, какая дрянь!” Действительно, это происшествие было до невозможности невероятно, так что его можно было совершенно назвать сновидением, если бы оно не случилось в самом деле и если бы не представлялось [не было] множество самых удовлетворительных доказательств.

Он долго передумывал, кто бы здесь был виною, и, наконец, едва ли не остановился на том, что здесь главною причиною должна быть одна вдова, тоже штаб-офицерша, которая желала, чтобы он женился на ее дочери, за которою он любил приволакивать, но всегда избегал окончательной разделки [отд<елки>] и, когда вдова объявила ему напрямик [Далее было: свое намерение], что она желает выдать ее за него, он потихоньку отчалил с своими комплиментами, сказавши, что еще молод и [Далее было: не может жениться] что нужно еще прослужить [еще нужно прослужить ему] лет пяток, чтобы было ровно 42 года. И потому теперь, по его мнению, вдова хотела ему непременно отмстить и решилась его испортить. И верно наняла [подгово<рила>] баб ворожей или сама, может быть, удружила. Рассуждая таким образом, он услышал в передней [Далее начато: Не здесь] голос: “Здесь живет коллежский асессор Ковалев?”

“Войдите, маиор Ковалев здесь!” сказал он, вскочивши со стула и отворяя дверь.

Это был полицейский чиновник благородной наружности, который стоял в конце Исакиевского <моста> [благородной наружности ~ Исакиевского <моста> вписано]. “Вы, кажется, изволили затерять нос свой?” — “Так точно”. — “Он теперь перехвачен”. — “Нет, что вы говорите?” закричал в величайшей радости маиор. “Каким образом?..”

“Странным случаем его перехватили [Далее начато: мы на дороге] почти на дороге. Он уже садился в дилижанс и хотел уехать в Ригу. И пашпорт уже давно был написан на имя Тамбовского директора училищ. И странно то, что я сам принял его за господина, но к счастью были со мною очки, и я, уже надевши их, увидел, что это был нос. Ведь я близорук и если вы передо мною станете, то я вижу только что лицо, но ни носа, ни бороды — ничего не замечу. Моя теща, т. е. мать жены моей — тоже ничего не видит”.

Ковалев был вне себя. “Где же он, где? Я сейчас побежу”.

“Не беспокойтесь. Я, зная, что он вам нужен, нарочно принес его <с> собою. И странно то, что главный участник в этом деле есть мошенник цирульник на Вознесенской улице, который сидит теперь на съезжей. Я давно, впрочем, подозревал его в пьянстве и воровстве, и еще третьего дня стащил он [украл он] в Гостином полдюжины жилетных пуговиц. Нос ваш совершенно таков, как был [Нос ~ как был вписано].” При этом квартальный полез в боковой карман и вытащил оттуда завернутый в бумажке нос.

“Так, он!” закричал Ковалев в радости: “Точно он! такой же самой пипочкой! <?>. Откушайте сегодня со мною чашечку чаю”.

“С большою приятностью желал бы, но не могу: занят. Очень большая теперь поднялась дороговизна на все припасы. У меня в доме живет и теща, т. е. мать моей жены, и дети; старший особенно подает большие надежды, умный мальчишка, [умный мальчишка вписано] но средств к воспитанию совершенно нет никаких”.

Ковалев догадался и, схватив со стола красную ассигнацию, сунул в руки надзирателю, который расшаркавшись вышел [ушел] за дверь, и в ту же [почти минуту] Ковалев слышал [услышал] уже голос его на улице, где он увещевал по зубам одного глупого мужика, наехавшего с своею телегою как раз на бульвар. [наехавшего с своею телегою на перилы, ограждающие бульварные липы]

Коллежский асессор, наконец, пришел в себя, [Далее начато: от и<зумления?>] потому что радость повергнула почти в беспамятство… “Ну, теперь, слава богу, что есть нос. А ну, приложим его”. Сказавши это, он начал ставить [при<ставлять>] его на свое место, но к удивлению заметил, что нос никак не приклеивался. “Ну же! ну! полезай дурак!” говорил он ему; но нос был совершенной глуп и падал прямо на стол, как только он отнимал руку.

Лицо маиора слезливо искривилось. “Неужели он не пристанет?” сказал он в испуге. Но нос действительно отпадал. “Ах, боже мой! да ведь каким же <образом> он может пристать? Я и позабыл о том, что уж если чтó отрезано, то нельзя приставить”.

И бедный Ковалев вдруг из величайшей радости повергнулся в самую глубокую горесть.

Между тем слух об этом необыкновенном происшествии распространился по всей столице. И как всегда водится, не без особенных прибавлений. [с величайшими прибавлениями. ] Тогда умы всех именно настроены были к чрезвычайному. Недавно, только что занимали [только что прежде занимали] весь город опыты действия магнетизма. [опыты маг<нетизма>] Притом история о танцующих стульях в Конюшенной была свежа и потому нечего удивляться, [и оттого немудрено] что скоро начали говорить, что нос коллежского асессора Ковалева ровно в 3 часа каждый день прогуливается по Невскому проспекту. Любопытных стекалось каждый день множество. — Этому происшествию были чрезвычайно рады все светские и [Далее начато: любозн<ательные>] необходимые посетители раутов, любившие смешить дам, [любившие смешить дам вписано] которых запас уже совершенно истощился. Но многие слушали об этом с неудовольствием, и один господин со звездою с негодованием говорил, что он удивляется, как в нынешний просвещенный век могут распространяться такие слухи и нелепые выдумки, и что он еще более удивляется как не обратит на это внимание правительство. Этот господин был один из числа тех людей, которые бы желали впутать [чтобы] правительство во всё и даже в их домашние ссоры с своею супругою. Обо всех этих слухах бедный коллежский асессор, сам не зная каким образом узнавал, не выходя почти из своей комнаты… Он не велел никого впускать к себе; не появлялся никуда, даже в театре, [Далее начато: хоть часто] какой бы ни игрался там водевиль; не играл даже в бостон; [ни в бостон] не видал даже Ярышкина, с которым был большой приятель, и в продолжении месяца так исхудал и иссох, что был похож больше на мертвеца, нежели на человека и даже… Впрочем всё это, [Далее начато: виде<лось>] что ни описано здесь, виделось маиору во сне. И когда он проснулся, то в такую пришел радость, что вскочил с кровати, подбежал к зеркалу и, увидевши всё на своих местах, бросился плясать в одной рубашке по всей комнате [танец], составленный [танец, который <состоял?>] из кадрили и мазурки вместе. И когда лакей его Иван просунул голову в двери посмотреть, что делает барин, он закричал ему: “Пошел! Что тут нашел дивного?” Через минуту он оделся и, севши на кровать, закричал: “Ей, Иван!” — “Чего изволите-с?” — “Что, не спрашивала ли [Далее начато: одна] маиора Ковалева одна девчонка, такая хорошенькая собою?” — “Никак нет”. — “Гм!”, сказал маиор Ковалев и посмотрел, улыбаясь, в зеркало.