Николай Гоголь - Миргород (сборник)

• Название: Миргород (сборник)
• Автор: Николай Гоголь
• Жанр: Русская классическая проза

---

К оценкам Шевырева примыкают оценки "Литературных прибавлений к Русскому инвалиду" Воейкова, ориентирующихся на читателя из "Хорошего общества", в эстетическом же отношении довольно беспринципных. Здесь особенно показательны упоминания о Гоголе мимоходом. Гоголь (которого журнал упорно именует "Гогелем" или "Гогелем-Яновским") в глазах Воейкова и его сотрудников — только один из многих талантливых русских повествователей. Так, например, в № 77 от 25 сентября 1835 г., в противовес выдвигаемому Сенковским А. П. Степанову, названы романы Погорельского, Греча, Петра Сумарокова и повести Пушкина, Марлинского, кн. Одоевского, Павлова, Погорельского, Гогеля-Яновского, Луганского, Карлгофа, Владиславлева. Подобные перечни — с "Гогелем", теряющимся в ряду других имен — в "Литературных прибавлениях" не единичны. В другом месте (№ 75 от 18 сентября) "сказки" Гоголя определены как "Лафонтеновски-простодушные и вместе остроумные". Серьезнее специальная рецензия, напечатанная в том же журнале, "Мои коммеражи о соч. Н. Гоголя: "Миргород"" (№ 33 от 24 апреля). Автор, подписавшийся А. в. л. м., начинает с таких в общем сочувственных гоголевскому методу тезисов: всякий момент из жизни человека, "находящегося в борении с ближним и с природою", может быть сюжетом повести; назидательность не должна навязываться. "В повестях Н. Гоголя сюжет прост, занимателен, величествен, как природа, рассматриваемая не очами слепца; выполнен сюжет увлекательно". Рецензент обратил внимание на отказ Гоголя в "Миргороде" от прежней напыщенности; полемизируя с Сенковским, он приветствует "отсутствие светскости" у Гоголя: "В повестях Н. Гоголя видно, что автор не думал ни о читателях, ни о модном свете; он видел только предмет описываемый и весь исчезал в предмете". Однако, эти более или менее верные положения не подкреплены анализом отдельных повестей; переходя к частностям, рецензент обнаруживает недооценку Гоголя. Это сказалось уже в отнесении повестей Гоголя к разряду "фамильных повестей" типа повестей Цшокке; в определении героев Гоголя как "ярких, добрых оригиналов"; наконец, в почти исключительном внимании к "Тарасу Бульбе" (мельком упомянута фигура миргородского городничего из "Повести о том, как поссорился…"). Как пример снисходительно-поверхностного отношения к реализму "Миргорода" любопытно упоминание о нем Надеждина в статье "Европеизм и народность" ("Телескоп", 1836, № 2). По поводу школы псевдонародных писателей (А. Орлов и др.), которых надо "гнать из литературы", Надеждин делает исключение для изображения поэзии простого быта и рядом с Загоскиным приводит в пример Гоголя — его образы пьяного казака из "Тараса Бульбы" и Ивана Никифоровича "в натуре". Считая, "что народность и в этом ограниченном, грязном смысле, пройдя чрез горнило вдохновения, может иметь доступ в литературу и, следовательно, не заслуживает безусловного преследования и отвержения", Надеждин всё же требует народности в "гораздо обширнейшем" значении.

Рядом с этими недооценками и полупризнаниями обнаруживается в разных литературных группах начало борьбы за Гоголя. С одной стороны показательны попытки истолковать Гоголя в охранительно-примирительном смысле при одновременном признании его большого литературного значения. С другой стороны, в прогрессивной общественности 30-х годов мы наблюдаем факты прямой солидаризации с Гоголем, воспринятым во всей полноте и сложности.

Для первого ряда явлений характерно "Письмо из Петербурга" М. П. Погодина, помещенное в том же номере "Московского Наблюдателя", где и статья Шевырева. Гоголь назван здесь "первоклассным талантом", "новым светилом" словесности; впечатление от "Миргорода" (может быть, впрочем, только от "Тараса Бульбы": из контекста это неясно) резюмировалось так: "Какое разнообразие! Какая поэзия! Какая верность в изображении характеров! Сколько смешного и сколько высокого, трагического!". "Прекрасной идиллией и элегией" названы и "Старосветские помещики". Таким образом, беглое упоминание Шевырева о "многосторонности" Гоголя здесь развито (хотя подлинное содержание этой "многосторонности" не раскрыто); Гоголю отведено первое место среди повествователей ("вы… должны будете поклониться этим повестям со всеми нашими повествователями без исключения, стихотворными и прозаическими"). За восторгами Погодина скрывается, конечно, представление о "безобидном" объективизме Гоголя.

В других случаях сочувственные отзывы о Гоголе настолько лаконичны, что не могут быть с уверенностью расшифрованы. Таковы, например, мельком брошенные слова Вл. Одоевского о Гоголе, как о "лучшем таланте в России" (статья 1836 г. "О вражде к просвещению" По поводу параллели Гоголь — Поль-де-Кок, пущенной в ход Сенковским). Одоевским же начата была и статья о "Миргороде", но сохранившийся отрывок дает только частные замечания об умении Гоголя изображать "человека низшего класса" ("Повесть о том, как поссорился…"). [См. П. Н. Сакулин, "Кн. В. Ф. Одоевский", т. I, ч. 2, стр. 338. Полный текст заметки см. в сборнике "Н. В. Гоголь. Материалы и исследования". Издательство Акад. Наук, I, стр. 223.] Кратко, нo выразительно охарактеризовал Гоголя этой поры Е. А. Боратынский: "наш веселый и глубокий Гоголь" (письмо к М. П. Погодину, датируемое 4 мая 1835 г.; Барсуков, "Жизнь и труды Погодина" т. IV, стр. 277).

Беглым был и отзыв Пушкина о "Миргороде". Помещенная в первом томе "Современника" 1836 г. рецензия его на второе издание "Вечеров на хуторе" заканчивалась отзывом об "Арабесках" и "Миргороде": "Вслед за тем явился Миргород, где с жадностию все прочли и Старосветских помещиков, эту шутливую, трогательную идиллию, которая заставляет вас смеяться сквозь слезы грусти и умиления, и Тараса Бульбу, коего начало достойно Вальтер Скотта. Г. Гоголь идет еще вперед. Желаем и надеемся иметь часто случай говорить о нем в нашем журнале". При всей своей беглости, отзыв этот замечателен тем, что впервые дал лапидарную формулировку сложности и противоречивости впечатления от гоголевского творчества ("смеяться сквозь слезы грусти и умиления"), а также той перспективой, в которую творчество это вдвигалось (не Цшокке и не русские новеллисты 30-х годов, а Вальтер Скотт, на что тотчас же отозвался в "Северной Пчеле" Булгарин, отказываясь "безотчетно жаловать г. Гоголя в русские Вальтер Скотты"), Впрочем, историко-литературная перспектива для Гоголя была еще до пушкинской рецензии установлена в статье Белинского. Белинский в эти годы — годы своего идеологического созревания (еще до "периода примирения с действительностью") — последовательно противопоставлял реакционным теориям "безвредного" искусства требования реалистической эстетики. В "Миргороде" Гоголя Белинский нашел осуществление своих эстетических идей.

Белинский высказывался о "Миргороде" несколько раз. Первым откликом была краткая рецензия в "Молве" 1835 г. № 15 (цензурное разрешение 12 апреля 1835 г.) на "Арабески" и "Миргород". "Новые произведения игривой и оригинальной фантазии г. Гоголя" были здесь отнесены "к числу самых необыкновенных явлений в нашей литературе"; впрочем, как правильно указывал С. А. Венгеров, в словоупотреблении этих лет "необыкновенный" значило "незаурядный". Несколько выше Белинский относил Гоголя "к самым приятным явлениям в нашей литературе" — наряду с повестями Павлова и Полевого. Упоминание о Гоголе в заметке "И мое мнение об игре Каратыгина" ("Молва", 1835, № 17, цензурное разрешение 26 апреля 1835 г.) также еще очень сдержанно. Гоголь противопоставлен Марлинскому как представитель "естественности и простоты". Но за этой оценкой следует оговорка: "Я не отрицаю таланта в г. Марлинском и пока еще не вижу гения в г. Гоголе, но хочу только показать разность между талантом случайным … и талантом самобытным, независимым от обстоятельств жизни". Хотя в статье "О русской повести и повестях Гоголя" также не отрицался талант Марлинского и Гоголь назывался талантом, а не гением, — общий тон статьи был существенно иным, чем в двух апрельских заметках.

Статья Белинского "О русской повести и повестях Гоголя" появилась в 7-й и 8-й книжках "Телескопа" за 1835 г. (цензурные разрешения от 1 и 11 сентября). От всего написанного о Гоголе раньше статья отличалась прежде всего большой принципиальностью: Белинский приветствовал Гоголя не как рядового талантливого писателя, а как представителя наиболее актуального направления — "реальной поэзии и ее наиболее актуального жанра — повести. Реальная поэзия, в противоположность идеальной, защищалась здесь еще с шеллингианских эстетических позиций ("вечный герой, неизменный предмет ее вдохновений, есть человек… символ мира, конечное его проявление"), причем не отрицалось относительное право на существование поэзии "идеальной". Белинский в плане мировой литературы не затруднился сопоставлять Гоголя с Шекспиром и Шиллером, а по поводу "Тараса Бульбы" — и с Гомером (оговариваясь, что не считает Гоголя равным им, но "для гения и таланта одни законы, несмотря на всё их неравенство"). Но в плане современной русской литературы Гоголь был поставлен на первое место: "По крайней мере, в настоящее время он является главой литературы, главой поэтов; он становится на место, оставленное Пушкиным". Эта градация — при живом еще Пушкине — связана была с представлением, что Пушкин "уже свершил круг своей художнической деятельности": вопрос о сравнении исторического значения Гоголя и Пушкина Белинским не поднимался; напротив, в начале статьи было заявлено, что Пушкин "составляет на пустынном небосклоне нашей литературы, вместе с Державиным и Грибоедовым, пока единственное поэтическое созвездие, блестящее для веков". Положение Гоголя в современной русской литературе подкреплялось обзором повестей виднейших русских прозаиков — Марлинского, Вл. Одоевского, Погодина, Павлова и Полевого (повести Пушкина не были упомянуты), причем никто из них не был признан сколько-нибудь равным Гоголю. Отличительными чертами характера Гоголя Белинский признал 1) простоту вымысла, 2) совершенную истину жизни, 3) народность, 4) оригинальность и 5) комическое одушевление, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния. Первые четыре черты он признавал общими "всем изящным произведениям", последнюю — чертой индивидуальной для Гоголя. Огромное значение статьи Белинского заключалось в том, что она 1) решительно порывала с представлением о Гоголе, как о "забавном" писателе; 2) ставила во всей широте вопрос о сложном и противоречивом характере гоголевского творчества, как несводимого к "комизму"; 3) подлинный характер и тем самым историко-литературную роль Гоголя усматривала не в комизме его, а в реализме ("Он не льстит жизни, но и не клевещет на нее: он рад выставить наружу всё, что в ней есть прекрасного, человеческого и в то же время не скрывает ни мало и ее безобразия. В том и другом случае он верен жизни до последней степени").