Андрей Голяк - Ничего, кроме настоящего

• Название: Ничего, кроме настоящего
• Автор: Андрей Голяк
• Жанр: Современная проза

---

Следовательно, мне следует брить голову наголо, разучивать военно-патриотические песни и повторить, где – право, а где – лево

(говорят, что в армии очень важно не путаться в этом вопросе).

Что я могу вам сказать? Батя схватился за голову и проклял тот день, когда поверил в то, что я – взрослый и рассудительный человек.

Потом он проклял тот день, когда я взял в руки гитару. А потом он проклял всех музыкантов в мире, включая "Битлз", Элвиса Пресли, Баха и Бетховена.

– В гробу я видел такую учёбу! – орал папаша, размахивая руками и непроизвольно выдавая абсолютно непристойные жесты. – Пойдёшь в армию сапоги сержантам чистить! Тебе было сложно выучить пару страниц и сдать их? Тебе было сложно пару часов в день посидеть в институте?

– Я музыку люблю, – мычал в ответ я. – Мне неинтересно в Политехе.

– А мне интересно каждый день по цехам бегать и всю жизнь за кульманом стоять? А как ты собираешься зарабатывать на хлеб?

– Музыкой! – с чувством произнёс я, вдохновенно пялясь на плакат с перекошенной рожей Мика Джеггера, приколотый к стене.

– Музыкой! – батя захлебнулся от возмущения. – Да таких музыкантов в каждой подворотне жопой жуй!

– Тебе виднее, – огрызнулся я. – Ты же у нас спец в музыке.

Из современных звёзд мой отец признавал только Макаревича, а всё остальное считал жалкой пародией на него. Поэтому я себе не представлял его в качестве музыкального эксперта. Но в смысле моей учёбы и грядущего вылизывания солдатских сортиров он, похоже, был прав на все сто. Я не мог ничего возразить.

Выпустив пар и поматюкамши меня от души, папенька постепенно успокоился.

– Ладно, не обижайся, – примиряюще сказал он. – Ты, конечно, мудак редкостный. Но дело не в этом. Нужно спасать положение.

А я и не обижался. Я знал, что отец беспокоится за меня, переживает. Отсюда и взрыв эмоций. Обычно мы ладили между собой очень хорошо, и отношения наши можно было классифицировать скорее как дружбу, чем как отношения отца и сына. Такое положение вещей нас обоих устраивало, облегчало общение и сближало. Поверьте, очень приятно иметь отца, который не читает нудных нотаций, а воспитывает незаметно и ненапряжно.

– Сиди дома. В институт не суйся. Попробуем взять тебе

"академку". Только, ради Бога, не светись там. Я постараюсь всё уладить.

– Угу…

Излишне упоминать, что я абсолютно не рвался в этот грёбанный

Политех. Больно надо выслушивать нудные нотации от преподов и извращаться в оправданиях! В институте я больше не показывался, а батя дёргал за все свои "крюки", пытаясь выбить мне "академку".

Завязнув в размышлениях, я не заметил, как пролетело время.

– Приехали, – толкнул меня в бок Палыч. – Станция Петушки.

ГЛАВА 6

Как всё-таки классно зимой в сосновом лесу! Непередаваемые ощущения! Чувствуешь себя оторванным от всех проблем, напрягов и некайфов, оставшихся в том, другом мире. Ты – первобытный охотник.

Ухо ловит звуки, которыми наполнено пространство между заснеженными соснами. Хруст снега под ногами, скрип деревьев, вскрики птиц.

Мы идём молча. Разговаривать не хочется. Каждый впитывает в себя дыхание этого леса. В мозгу, переполненном непривычными впечатлениями, вспыхивают и гаснут неожиданные фантазии и ассоциации. Позже вся эта чехарда сменится душевным покоем. Не хочется думать, не хочется разговаривать. Хочется отдаться медленному течению, тихо качаться на волнах этой торжественной тишины, уносящей всё дальше и дальше от грубой домотканной повседневности. Хочется верить в Бога, который создал всё это великолепие и дал нам душу, способную его ощутить и принять.

За деревьями показалась база, где нам предстоит остановиться. Мы ускоряем шаг и бодро маршируем к административному корпусу.

Рождество – праздник, который принято встречать в кругу семьи.

Поэтому на базе никого, кроме нас нет. Толстый предъявляет путёвки начальству, представленному полупьяным сторожем, и через полчаса мы поселяемся в маленьком домике, состоящем из нескольких отдельных номеров, душа и туалета. Всё довольно уютно, настроение хорошее, а значит праздник обещает быть душевным и приятным.

Кодла собирается в самой большой комнате, которую мы сообща нарекаем гостинной и решаем устраивать посиделки именно там.

Производится ревизия привезённых продуктов и спиртного. Составляется приблизительное меню. Мы притаскиваем столы из других номеров, сдвигаем их, застилаем одной из простыней вместо скатерти. Девчонки шуршат, накрывая на стол. Мужская половина занята решением важного вопроса – как правильно раздерибанить спиртное на всё время нашего пребывания. Оказывается, что, кроме всего прочего, в наличии имеются напитки, которые живым людям употреблять нельзя ни в коем случае.

Это бутылка пойла с символическим названием "СТРУГУРАШ" молдавского производства. Старшее поколение должно помнить этот ужас, который ломает самых стойких и мужественных. Ещё обнаружилась бутыль спирта, похищенного Толстым на производстве. Спирт отдавал какой-то мертвечиной, и его даже нюхать было опасно для здоровья.

Баловник Палыч принялся экспериментировать. Он слил опасные напитки в одну ёмкость и стал наблюдать за бурной реакцией, гадая, взорвётся ли бутылка. Народец залёг кто где, прячась от продуктов взрыва, но ёмкость оставалась целой и невредимой. Палыч разочарованно вздохнул, прикидывая, на что можно было бы этот яд употребить.

Вдруг в дверь постучали. Потом она сама собой приоткрылась и впустила сначала густой перегар, а потом человечка с пористым фиолетовым носом, обширной потной лысиной и посоловелыми свинными глазками. Этот симпатяга оказался тем самым сторожем, который нас поселял. Он решил, что пришло время проведать отдыхающих, спросить, не нужно ли чего, а заодно и проверить, не обломится ли бухнуть на халяву.

Выслушав длинное путаное поздравление от аборигена, мы поблагодарили, и спросили, не откажется ли он выпить за святое

Рождество. Как и следовало ожидать, сторож не отказался.

– Мы… эта… завсегда, значить, готовы… – забормотал он, источая густой самогонный дух и икая от благодарности.

Глаза у Толстого загорелись зловещим огнём, он метнулся к фляге с чудо-напитком, сотворённым мерзавцем Палычем, быстрым точным движением налил до краёв большую железную кружку и поднёс её нашему гостю. Тот благодарно крякнул и принялся тянуть в себя огненную воду жадными торопливыми глотками. Впечатлительные девчонки ахнули. Палыч беспокойно заёрзал на стуле, видимо подсчитывая, сколько лет тюрьмы дадут, если сторож тут же на месте откинет копыта, и подумывая, как бы всю вину свалить на Толстого. Я прикрыл глаза, потому что смотреть на эту сцену было физически больно. Лешек снял очки и принялся их яростно протирать.

Абориген осушил кружку, занюхал грязной пятернёй и, отдыхиваясь, сказал уважительно:

– На травах…

– Ну и как? – хором спросили Палыч, Толстый и я.

– Пыяк нэ розбырае10, – гордо ответил гость и, поблагодарив, покинул помещение.

– Если до вечера проживёт, дадим остаток кочегару, чтоб натопил посильнее, а то помёрзнем, – заключил Толстый, давая понять, что ничего особенного не произошло.

Когда всеобщий восторг по поводу необыкновенной живучести сторожа поулёгся, мы продолжили приготовления к празднику. Вскоре стол был накрыт, за ним сидели мы и изображали полную боевую готовность.

Выпили по первой, закусили, выпили по второй, закусили, выпили по третьей, закусили и праздник покатился сам собой по накатанной дорожке. Было весело, приятно и душевно. Мы выключили свет, зажгли свечи и пошли песни под гитару. Сначала пели всякую лирику, романсы и другую дребедень. С ростом литража в наших желудках мы стали постепенно переходить на забойные блюзы, рок-н-роллы и репертуарчик стал разухабистее. Пели своё, чужое, опять своё, опять чужое. Свеча мигала от бодрого ора, исторгаемого молодыми здоровыми глотками.

Хипаны, хипаны, хипаны!

– Толстый, наливай!

– За рок-н-ролл!

That's all right, my mama!

That's all right!

– Всё офигенно, мама! Праздник буяет! Всё ништяк!

– Мальчишки, а за любовь!

– За любовь! Поехали!

– Давай блюзец закатаем!

Народец притих, давая место блюзу. В полной тишине я провел тему и вступил субтоном:

Пусть свет от лампы во тьме струится,

И золотистой тенью вокруг ложится,

Пусть у деревьев умолкнут листья

И стихнет ветер там за окном.

Блюз хромая, шагал по жёлтой полутьме, похлопывая нас дружески по плечам, спотыкаясь о нечёткую рифму стиха. Словно старый знакомый, он уверенно стучался в наши души, и мы впускали его в себя. Палыч соорудил из кружек, стаканов и мисок ударную установку и подыгрывал мне ложками. Остальные подпевали, выстукивая ладонями шаффл11 и притопывая ногами.

И тогда мы разбудим мелодии старого дома,