Александр Арефьев - Были и былички

• Название: Были и былички
• Автор: Александр Арефьев
• Жанр: Биографии и Мемуары

И были, и небыли

---

"кушают" на "ют", и все мои объяснения из области грамматики, тем более, что в ней, действительно, ногу сломишь, как об стенку горох.

Разозлился я, плюнул и говорю: "Пиши тогда, как хочешь".

Так знаете, что написал этот знаток русского? Это уж я на следующий день углядел, а потом вся наша колония бегала поглазеть и поржать. Не обессудьте, передаю дословно: "Циновки. Во вьетнамском быту на них не только спют, но ещё кушают и ебют".

Как нам обустроить Россию

Вот нам всё говорят, дескать, на культуру да образование денег нет, старикам пусть Бог подаст, солдатикам нашим в горячих точках на добавку всем миром собирайте. А ведь есть средство и казну государеву разом пополнить, и обкультуриться хоть бы до европейского уровня. Средство, хоть и специфическое, но для России-матушки в самую что ни на есть пору. И средство это – накласть налог, не так, чтобы больно большой, а в меру, на матюки. Ведь нас народу-то ой-ой-ой, под 150 миллионов, и матюкается, почитай, каждый в меру сил и возможностей.

Ну, отнимем новорожденных, да сколько их-то, всего ничего при нашей пониженной рождаемости. А каждому гражданину обоих полов да плюс тем, что меж полов запутались, вменить святую обязанность – ругнулся, будь добр, отслюнявь на благое дело, заодно и грех тяжкий отмажешь. Скажем, за каждый мало-мальски серьёзныё матюг – по полтинничку, ну, а там за "блин", "ёлы-палы" или "японского городового" – по десяточке. Ветеранам и инвалидам, конечно, придётся временную скидочку сделать до обвыкания, ведь ругаются всё больше от безденежья, зато какому-нибудь Киркорову – с добавочкой на общественный статус.

А если хочешь в книжке душу облегчить или с эстрады брякнуть либо пропеть что непотребное – драть втридорога за распространение в особо крупных размерах. Вестимо, придётся в городах специальные места ругательные отвести, как для курения. Зашёл, опростился на халяву, на стенке слово богохульное карандашиком нацарапал и на улицу, а там уж ни-ни. Скажете, это сколько средств да мытарей надо, чтобы за каждым уследить. Дык если с умом к делу подойти…

Подходишь, сам, знамо-дело, в гражданском под туриста и с видяшником и говоришь так вежливо, мол, изволили обмолвиться, гражданин, с вас столько-то и столько-то, а свидетельство туточки в камере. Тебя, всенепременно, тут же трёхэтажным, а ты знай, считай да подсчитывай.

Тут и бригада омоновская из подворотни, и сразу гражданину права его зачитывает, а если и их обложит, то только на пользу казне.

К общественности обратиться, активистам камеры забесплатно раздать, да за двадцать процентов комиссионных каждый сам себя зафиксирует, а уж соседа злючего или там жёнушку в момент твоего позднего возвращения заснять во всём её безобразии – да за здорово живёшь. Опять же агента посообразительней приодел поприличней, на шею цепь золотую, как у кота Баюна, и к браткам на разборки.

Квитанций не хватит выписывать, а выручки на пару квартир для лейтенантиков бездомных хватит.

На селе, не спорю, посложнее будет, но здесь можно спутники наши, которые шпионы, приспособить. Всё одно, небось, простаивают, америкашки-то теперь пока в друзьях заклятых ходят. А тут снимай всех подряд, особливо в день получки, когда она случается, а без получки и без того поболе урожай, а если ещё для подначки по телеку

Чубайса показать али Гайдара какого-нибудь, да на вторую Чечню, не приведи Господи, хватит.

Галкина с Якубовичем, чтоб из простых трудящих олигархов не плодили, посадить на передачу "Кто, где, когда?" и премии натурой давать тем, кто больше материалу с "пи-пи, пи-пи" на каждый матюг наснимает и на ту передачу пришлёт. Я бы и сам стариной тряхнул,

Федюхиной кобыле камеру под хвост пристроил, пусть поснимает, как он её охаживает, ведь у коров уши вянут, а у козы нашей, Машки, намедни родимчик случился. Мобыть, с комиссии и бутыль бы самогона оправдал, что Федька на разговение у меня арендовал да по сю пору так, бляха-муха, и не возвернул, забодай его комар.

Платочек

Дело было в Питере, тогда ещё Ленинграде, на турбинном заводе. А слышал от друга, который сам на этом заводе работал и поведал мне по свежим следам, а потому с волнением непосредственного участника.

Получили срочный правительственный заказ на ремонт какой-то огромадной турбины. Сроки выполнения поставили жёсткие, потому навалились всем миром и всё, что надо, сделали тютелька в тютельку к сроку. Стали собирать и тут, о, ужас, сердечник не втискивается обратно, куда следует.

И так крутили, и эдак, никак не идёт железяка чёртова. Собрали инженерный консилиум, кумекали, кумекали, ну, не получается, хоть ты тресни. Повисла гнетущая тишина и в ней, как нота отчаянья, прозвучал голос директора: "Зильберштейн".

Зиновий Зильберштейн, или попросту Зяма, проработал на турбинном чуть не сто лет, но уж лет десять, как был на заслуженной пенсии, а, может, и на том уже свете, но оставался в памяти как незаменимая палочка-выручалочка в разных закавыках.

Все засуетились, срочно был вызван директорский шофёр, и маленькой делегацией, включавшей слывшую обольстительницей бухгалтершу, отправились к Зяме домой. Тот оказался живой, всё такой же шустрый и задиристый, только поусох маленько. Выслушав посланцев, он заверещал, дёргая своим хрящеватым шнобелем: "Ага, десять лет без помину, ни тебе поздравить с каким-нибудь праздничком, ни тебе стакашек налить, а как беда, так сразу "Зяма, помогай!". Нетушки, убейте, с места не сдвинусь, я таки весь из себя больной ветеран".

Всё же, после уговоров, в коих не последнюю роль сыграло присутствие дамы, и обещание впредь на праздники не забывать, смилостивился, напялил парадный пиджак с боевыми колодками, в котором чуть не потонул, галстук в белый горошек нацепил, и отправились. Завели под ручки в цех, все, как на митинге, замерли, а

Зяма лысину за ухом поскрёб, всех строго так оглядел и спрашивает тихо: "У кого платочек есть, только очень чистый?". Все как-то стушевались, потупились. "Так и знал, – сказал Зильберштейн и вытянул из внутреннего кармана пиджака свой носовой, белизны необычайной, платок, – Подымите меня!".

Его подняли на вытянутых руках, поднесли к жерлу злополучной турбины. Зяма платочком тщательно протёр вход и громовым голосом приказал заводить. Ротор вошёл как по маслу под крики "Ура!" и громовые аплодисменты. Прежде чем гордо удалиться, Зяма чуть свысока оглядел всех и напоследок сказал свои мудрые слова: "Чистота – залог успеха, не забывайте правила гигиены".

Яблоко

Случилось это в конце шестидесятых, в мои студенческие годы.

Время было весёлое, светлое. На троне был Хрущёв, многое дозволял, правда, мы тогда, глупые, и не догадывались, что такое свобода, гласность, демократия. Но наобещал незабвенный Никита Сергеевич с три короба, и что коммунизм вот-вот грянет, и жрачки будет навалом и на халяву. Особо, конечно, не верили, но надежда худенькая точила, а вдруг не врёт, вдруг действительно обломится.

А в ожидании радовались по младости и тому, что есть, пробирались на концерты ВИА (кто уже не помнит, так это вокально-инструментальные ансамбли, под которые маскировался запрещённый джаз-бэнд), переписывали на появившиеся в продаже отечественные магнитофоны "Яуза" просочившуюся с тлетворного Запада забойную музыку и выделывали под неё немыслимые па, рок-н-ролл в нашем понимании.

И вот как-то на праздник Первого мая собрались мы тёплой компанией, я с другом и Наташа с Мариной, благо Наташины родители подались на дачу сезон открывать и оставили в наше полное распоряжение квартиру. В общем, как тогда называли, вариант "И папы нет, и мамы нет, и некого бояться, приходи ко мне домой, будем целоваться".

Притащили мы пудовую "Яузу", с ходу врубив не нашу музыку, пару литровых бутылей фруктово-выгодного вина, называемого в быту ещё

"чернилами", и все вместе суетились вокруг праздничного стола в предвкушении грядущих удовольствий. Закусь была традиционной: салат

"оливье", шпроты, селёдочка под шубой, колбаска копчёная да сыр

"Советский". С кухни просачивался возбуждающий запах чего-то мясного, запекаемого с картошкой в духовке.

Главным украшением праздничного стола были яблоки в вазе, неестественно румяные, невиданного размера, видимо, китайские. Это был серьёзный намёк на возможности Наташиных родителей "достать" чего-то заграничного, а это тогда значило много. Строгая хозяйка гнала от стола всех, кто пытался что-то с него отхватить до времени.

Надо сказать, что девочки наши были – высший класс, красавицы, в сбитых по последней моде причёсках "я у мамы дурочка", намакияжены, как в китайской опере, в топорщихся, коротких донельзя юбках, короче, сплошной отпад. Особенно хороша была Марина, этакий заграничный тип с греческим носиком и чуждой нашему тогдашнему обществу голливудской улыбочкой, ну, и с нравом выпендрёжным под стать.