Макс Фрай - Русские инородные сказки 2

• Название: Русские инородные сказки 2
• Автор: Макс Фрай
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-94278-503-1

Это вторая книга современных авторских сказок, составленная известным писателем и культуртрейгером Максом Фраем. Жанр сказки не умер, он жив и здоров, хотя и сориентирован сейчас в большей степени на взрослых, нежели на детей.

---

А писатель говорит: это не реклама. Это уже новости. Но, в общем, не важно. Мы сейчас еще покурим и поищем правильную кассету. Вот ты, самоубийство, чего бы ты хотело бы послушать? И от этого вопроса самоубийство впадает в реальный коматоз, потому что таким вопросом — ну, в общем, вопрос реально некорректный, когда у тебя в голове две тыщи разноцветных букв, и надо из них какое-то название составить, а они, блин, больше двух не собираются, хихикают и разлетаются по темным закоулкам.

Тем временем писатель насыпает еще один колпачок, а по радио снова какая-то музыка, и очень в тему, что-то про маленьких девочек, такое душевное, что хочется плакать навзрыд. И вот самоубийство со слезами на глазах хапает из бульбика, оседает на стул и дальше уже как сквозь вату. То есть, пол вертится, потолок вертится, стены местами меняются, и откуда-то издали доносится одинокий голос писателя: Хорошо сидим! Только вот еще не курили…

Самоубийство говорит: куда тебе уже курить? Ты и так уже в хлам! А писатель отвечает: нет! я адекватен! Тогда самоубийство задает ему проверочный вопрос: сколько будет семью восемь? А писатель спрашивает: а тебе-то зачем? Самоубийство говорит: а затем! Для проверки адекватности, короче. А писатель говорит, ну если для проверки — тогда сорок восемь. И самоубийство внутренне с этим соглашается, хотя где-то как-то понимает, что писатель его обманул, но никак не может понять, где и как. Ну, то есть, ответ вроде правильный — но писатель при этом явно неадекватный, и надо ему доказать.

Тогда самоубийство спрашивает: а вот, например… Кто написал?… — войну и мир! А писатель без запинки отвечает: Анна Каренина. Самоубийство говорит: ну, нет! Войну и мир ведь этот написал — этот — ну, в общем, мужик с бородой. А писатель говорит: мужик с бородой — это я. Во, смотри, бородища какая! И сразу бороду свою взъерошил, и стал похож на Бармалея какого-то. И вся тема от этого необратимо запуталась, трудно как-то до кучи связать Анну Каренину и Бармалея. Хотя, с другой стороны, неадекватность явная.

И вот самоубийство задает ему третий вопрос, самый трудный и провокационный: Слы, мужик с бородой, а ты вобще чего написал? Писатель же без тени смущения ему отвечает: а ты не знаешь? Самоубийство говорит: не знаю. А писатель: ну, а я, что ли, знаю? Я, вобще, не потому писатель. Я по жизни писатель. Но я, кстати, до фигищи всего понаписывал. Сегодня, например, такую шнягу написал, называется: Писатель и Самоубийство. Короче, это как приходит к писателю самоубийство и говорит: давай убьемся. А писатель говорит…

Тут самоубийство как закричит: и неправда! Это не ты написал, это на самом деле было! А писатель говорит: так, на самом-то деле, всё на самом деле было. И есть, и будем, я надеюсь. Или, ты думаешь, уже не будем?

Самоубийство сразу понимает, к чему он клонит. И говорит: нет. Сегодня точно уже не буду. Убил ты меня, писатель. И с этими словами сползает на коврик и — ну, вот это, знаете, когда всё слышишь и всё понимаешь, но говорить и двигаться уже не можешь? РубанькО, короче. А писатель делает себе еще один колпачок, лихо раскуривает, а потом разбирает бульбик, включает компьютер и садится записывать вот эту вот телегу. О том, как один писатель самоубийство победил. Потому что правильный писатель, он же ж завсегда самоубийство победит. Была бы идеология позитивная. А можно даже и без идеологии, но это уже труднее.

Артур Вилье

Горькие сказки

Сова и Кто-то

Сегодня я расскажу тебе сказку. Завтра опять уеду. Если ты спросишь куда, не найдусь, что ответить.

— Так вот они жили, — сказала Сова.

— И умерли в один день? — тут же поинтересовался Кто-то.

— Не совсем. В одну ночь.

— Странно. Очень странно.

— Что же тут странного?

— Что жили. Что умерли. Да еще и в одну ночь. Умирают обычно днем.

— Да нет. Умирают обычно, когда прийдется.

— Ну ладно.

И они долго молчали.

Потом Кто-то спросил: "А как их звали?" Сова задумалась.

— Да никак их не звали. Зачем бы их было куда-то звать?

— Ну в гости там или на дни рождения.

— А! Они не ходили в гости. Тем более на дни рождения.

— Почему?

— Не знаю. Может быть, сладкого не любили.

— Ну а знакомые-то у них были?

— Кажется нет.

— Не понимаю. Ничего не понимаю.

— Я тоже давно уже ничего не понимаю. Очень давно.

Сова перелетела на соседнее дерево и стала смотреть на хрупкую секиру Большой Медведицы. Кто-то молчал. Потом Сова резко спикировала куда-то вниз.

— Приятного аппетита, — сказал Кто-то.

— Спасибо, — прочавкала Сова, возвращаясь на место, и зачем-то добавила — очень нежная мышь.

И они еще помолчали. Сова смотрела на звезды, а Кто-то думал.

— Ну хорошо, — спросил, наконец, Кто-то, — а как они друг-друга-то называли? Были же у них хоть какие-то имена.

— Друг-друга?

— Ну да.

— Они называли друг-друга на ты.

— Это я понимаю.

— Он звал ее «милая» и еще "мой бедный друг".

— Уже легче. А она его?

— "Ветер". А еще "дурачок".

— Нет, не легче. Так вот и говорила: "Привет, дурачок"?

— Ага.

— Но ведь это смешно.

— По-моему так не очень.

— "Привет, дурачок!"

— Да нет. "Здравствуй, Ветер".

— Не слишком ли торжественно?

— Не слишком. На бумаге это очень красиво.

— Почему на бумаге?

— Как почему? Они же писали друг-другу письма.

— Воображаю себе. Долгие, вероятно, как разлука.

— Вероятно.

— Но умерли в один день?

— Да нет же — в одну ночь. Я ведь уже говорила.

— Ну да. Впрочем, чушь какая-то.

— Ага. Я тоже думаю, что чушь.

— Хорошо. Скажи мне тогда…

— Скажите.

— Что?

— Не «скажи», а «скажите». Мне не кажется, что мы переходили на ты.

— А ну да. Извините.

— Ничего. Вы, кажется, хотели что-то спросить.

— Да нет, это не так уж важно.

— Понимаю.

— Но все же, почему они были вместе?

— Вместе? Они не были вместе. Ни в одном.

— А вот сейчас у меня действительно начнется мигрень.

— Это не слишком удивительно. История-то и правда довольно печальная.

— Но зачем же вы ее рассказываете?

— А разве я что-то рассказываю?

— Ну как же? "Так они и жили…"

— Ах вот вы о чем… Но они действительно так и жили. Именно так.

И они опять замолчали. Теперь уже совсем. До конца.

Зверь печальный

Горе ли от ума, ум ли от горя, а жил на свете Зверь печальный. Может не было ему охоты, а может была, не знаю, но случилось так, что жил.

Долго ли, коротко ли, тянулась тропа над рекою, мало кто теперь помнит. А кто помнит молчит. И правильно верно делает. Да не о тебе рассказ, а о Звере.

Идет по тропе Зверь, думу думает. Плывет по реке Зверь, горе слушает. Нет у Зверя другой заботы. Да и какие заботы у Зверя. Нет у него забот.

Над водой ли летела птица, у воды ли сидела кошка, а остался наш Зверь без сердца. Т. е. с сердцем, но очень больно.

— Ты скажи мне, чужая птица, ты ответь мне, не злая кошка, для чего ты так смотришь мимо, что слезятся глаза у Зверя.

Ничего не сказала кошка, и крылом не взмахнула птица. Даже мимо не посмотрела. Т. е. просто глаза закрыла.

Вот ведь не было Зверю горя, так нашел себе в горло рану. Не завыть, не заплакать в голос. Не охоты, не теплой тени.

Улетела на север птица. Т. е. нет не на север — к югу. Впрочем нет, не скажу, не помню. Помню лишь, что исчезла кошка, да еще вот вода потемнела.

Облетели сухие листья, только не было Зверю вести. И с пургою нет вести тоже. А вот ждал почему, не знаю.

Журавли прилетели после, а за ними и прочие галки. Принесли с собой море сплетен. Не про кошку, про крокодила.

Ходит Зверь и не смотрит в небо. И на зайцев не смотрит тоже. Т. е. ест, но совсем не смотрит. Много ест, а смотреть не может.

Приходили к нему волчицы, отводили гулять за реку. И глядеть на закат водили, только скучно ему — нет мочи.

Чем закончить? Что так и умер? Так не умер. С какой беды бы? Дом построил, родил зверушек, перебрался поближе к скалам.

Может скажем, что птицы нету? Что у кошки в глазах кровь мышки? Все неправда — нас тоже нету. Ну, сказали, а много ль проку.

Кошка

Кошка всегда приходит по вечерам и никогда не звонит в дверь — я должен сам понять, что она уже здесь. Что может быть проще — у меня всегда открыто. Жду я ее что ли? Наверное, жду.

Она садится на подоконник и смотрит в окно. Плоские крыши домов, разлившиеся отсюда аж до самой телебашни, чем-то ей очень милы. А мне нет. Т. е. вот совсем нет.

Обычно мы почти не говорим. Она что-то тихонько мурлыкает, ленивым движением укладывает хвост по-удобнее, изредка, словно заметив несуществующую пылинку, быстрым движением вылизывает лапу. Я полулежу в кресле. Листаю потрепанного Дюма или мягким карандашом рисую в альбоме.