Мирза Хади Русва - Танцовщица

• Название: Танцовщица
• Автор: Мирза Хади Русва
• Издательство: Государственное издательсво художественной литературы
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1960

Повесть «Танцовщица» до сих пор пользуется большой популярностью в Индии и Пакистане и часто переиздается. Избрав темой своего произведения жизнь танцовщиц, автор сделал весьма смелый шаг – в литературе урду никто до него не рискнул обратиться к такому сюжету. Но Русву привлекла не возможность наполнить свое повествование массой пикантных деталей, а нечто совершенно другое – он задался целью обрисовать положение танцовщицы в индийском обществе. Повесть отличается от современных ей произведений того же жанра увлекательностью сюжета, сравнительной стройностью композиции, отчетливостью выводимых в ней образов.

---

Мне тогда было лет четырнадцать. Как раз в это время из Бароды приехала одна танцовщица. По всему городу только и было разговоров, что о ее пении. Самые лучшие певицы хватались за голову, опасаясь ее соперничества. Знания у нее были такие обширные, словно она все книги о музыке выучила на память, а голос – и за четыре улицы услышишь! Но, подумайте только, что затеяла Ханум-сахиб: она выпустила меня сразу после этой танцовщицы. Сама-то я тогда ничего не понимала, но люди знающие всполошились: «Что она делает, наша Ханум-сахиб? Как будет выглядеть эта девочка рядом с подобной певицей?» – говорили они.

Я начала танцевать. Кое-кто из присутствующих повернулся ко мне. Меня, конечно, нельзя было назвать красивой, но ведь то была весна моей юности, а этой поре свойственны живость, непринужденность, легкость движений.

О нет, не спрашивай о юности моей!
Словами не вернуть неповторимых дней!

Помнится, я танцевала недолго; но вот Ханум дала мне знак начать газель. Я запела:

Сегодня она блистает на этом пиру дерзновенно,
Смотрите, скорее смотрите, как все изменилось мгновенно!

При первых звуках газели все общество зашевелилось. Когда же я запела второе двустишие, сопровождая его легкими жестами, присутствующие взволновались.

Едва я стонать устану, она меня мучит сильнее:
Ей шепчет ее гордыня, что я вырываюсь из плена.

Следующее двустишие вызвало общее смятение.

Смотрите, скорее смотрите: смущенно мерцают ресницы, —
Стрела пролетела мимо, душа опадает, как пена.

Я произвела столь сильное впечатление на гостей, что те, на кого я смотрела, невольно опускали глаза.

А я продолжала:

Кумирам не поклоняйтесь, примера с меня не берите:
Стыжусь я, когда о боге при мне вспоминают смиренно.

Зачем бессмертную душу я отдал в любовное рабство?
Ведь даже в мыслях о смерти есть привкус свободы бесценной.

Зачем я открыл ей сердце? – ошибку мою не исправить,
И если молва захочет, погубит меня несомненно.

Тут все общество пришло в полный восторг. Каждое слово газели встречали вздохом восхищения, каждое мое движение вызывало одобрительный шум. Я повторяла стихи раз по десять, но и тогда слушатели не успокаивались. Этой газелью и ограничилось мое выступление. Через день после него бува Хусейни привела ко мне в комнату незнакомого человека. Это был чей-то слуга.

– Выслушай его, Умрао-сахиб, – проговорила она и удалилась.

Слуга поклонился и начал:

– Меня послал к вам наваб Султан-сахиб. Вчера на свадьбе он сидел в желтом тюрбане по правую руку от жениха. Он велел передать, что готов прийти к вам в любое время, только чтобы при этом никого больше не было. И еще он просит вас переписать и прислать ему ту газель, которую вы вчера исполняли.

– Передай навабу-сахибу мою благодарность, – отозвалась я, – и скажи, что вечером он может пожаловать ко мне, когда ему будет угодно. Никто нам не помешает. За газелью приходи завтра днем в любое время. Она будет готова.

Слуга пришел на следующий день еще до полудня. Я тогда сидела одна в своей комнате. Газель была уже переписана, и я вручила ему листок. Он вынул из-за пояса пять золотых и сказал:

– Наваб-сахиб велел передать, что этих денег, конечно, недостаточно, но все же он просит вас принять их хоть на бетель. Он готов прийти сегодня же вечером, после того как стемнеет.

Слуга поклонился и ушел. Оставшись одна, я сначала подумала, не позвать ли буву Хусейни и не отдать ли ей деньги, чтобы она передала их Ханум, но, взглянув еще раз на золотые, почувствовала, что не в силах расстаться с этими блестящими новенькими монетками. В ту пору у меня не было ни сундучка, ни шкатулки, а потому я засунула деньги под ножку кровати.[58]

7

Мирза Русва-сахиб! В жизни каждой жен щипы наступает такая пора, когда ей хочется, чтобы кто-нибудь ее полюбил. Не подумайте, что это желание длится всего несколько дней. Нет, оно возникает с расцветом юности и развивается с возрастом. Чем старше женщина, тем оно сильнее.

Конечно, у меня был любовник – Гаухар Мирза, но его любовь была иного рода. В ней не хватало как раз того, чего искала моя душа – настоящего мужского достоинства. На Гаухара Мирзу повлияло ремесло его матери. Он тащил у меня все, что под руку попадало, а сам не дал мне ничего, кроме одной-единственной рупии, о которой я уже говорила. Теперь мне хотелось обрести такого поклонника, который угождал бы мне, тратился на меня, кормил меня и поил.

Наваб Султан-сахиб – так его назвал мне слуга – был хорош собою. Его лицо носило отпечаток того горделивого достоинства, которому женщины покоряются всем своим сердцем. Многие люди ошибаются, полагая, что женщинам нужны только лесть и уверения в любви. Бесспорно, им все этоприятно, но лишь тогда, когда к этому не примешиваются никакие низменные побуждения. А ведь есть люди, которые, явившись к танцовщице, не сводят глаз с ее украшений, и в каждом их слове звучит просьба: полюби меня, полюби ради бога, полюби и приди ко мне в дом; отдай мне все, что у тебя есть, и стань в моем доме служанкой – пеки хлеб, корми и одевай меня и моих детей. Однако не каждый мужчина обладает чудодейственной красотой библейского Иосифа, и не могут все женщины самозабвенно тянуться к нему. Мужчина любит женщину, а женщина мужчину, но эта любовь обычно не чужда своекорыстия. Такая беззаветная преданность, как у Лейлы и Меджнуна или как у Фархада к Ширин,[59] встречается только в книгах. Говорят, что безнадежной любви в жизни не бывает. Я видела и такую, но считаю ее просто безумием. И зачем сходить с ума сразу двоим – и мужчине и женщине?

На следующий день поздно вечером наваб-сахиб пожаловал сам. Он переговорил, как полагается, с бувой Хусейни, условился с нею о плате, и потом мы остались одни. Выяснилось, что наваб-сахиб не собирается, брать меня к себе в дом; он хотел только приходить ко мне время от времени по вечерам на час, на два. Наваб Султан-сахиб оказался немногословным застенчивым человеком. Ему было всего лет восемнадцать – девятнадцать. Он воспитывался в большой строгости и привык во всем слушаться родителей. В житейских хитростях и уловках он был совершенно несведущ. Хорошо, что он уже объяснился мне в любви – через посредство слуги, – иначе ему даже это удалось бы сделать лишь с немалым трудом. Но вскоре я заставила его побороть смущение.

Я осыпала его нежными словами и вообще вела себя так, словно страстно влюбилась в него. Конечно, я притворялась, но не вполне; ведь наваб Султан-сахиб обладал такой привлекательной внешностью, против которой не смогла бы устоять и самая холодная женщина: светлая кожа, нежная как лепесток розы, прямой нос, тонкие губы, прекрасные зубы, курчавые волосы, умнее лицо с высоким лбом и громадными глазами, крепкие сильные руки с широкой костью, высокий стройный стан – словом, все его тело с ног до головы было отлито создателем в совершеннейшей форме; вдобавок – бесхитростные речи и через каждые два слова любовные стихи, причем многие собственного сочинения. Оказалось, что стихи – его страсть; он был потомственным стихотворцем и еще вместе с отцом начал выступать с газелями на мушаирах.

Поэты, каковы бы ни были их любовные стихи, не стесняются читать их при ком угодно. Бедняк не задумается выступить со своим стихотворением перед вельможей, вельможа – перед бедняком, хотя ни о чем ином они никогда друг с другом не разговаривают. К тому же бывают и такие стихи, что, если захочешь передать их смысл прозой, язык не повернется.

Словом, в тот вечер разговор у нас был очень приятный.

– Ваше пение так пленило меня, – говорил Султан-сахиб, – что я не мог найти покоя, пока вас не увидел.

– Вы слишком снисходительны. Что вы нашли во мне? – отозвалась я и добавила по-персидски: – «Аяз![60] Себе знай цену сам. Ты тот, кем ты себя считаешь».

– О! Вы, оказывается, учились! – удивился он.

– Да, немножко.

– А писать вы тоже умеете?

– Умею.

– Значит, та газель переписана вами собственноручно?

Я улыбнулась.

– Боже! Как мне дорог этот листок! – воскликнул Султан-сахиб. – Я очень рад, что вы умеете писать. Значит, нам больше не понадобится посвящать слуг в тайны сердца. Теперь мы будем поверять наши тайны одному лишь перу. Об этом я мог только мечтать. В таких делах надо, насколько возможно, избегать чужого посредничества.

Не надо помощи чужой, не надо зависти друзей,
Все, чем душа моя полна, доверю я душе твоей.

– Это вы сами сочинили? – спросила я.

– Нет, – покойный отец.

– Чудесно сказано!

– Бог мой! Да вы обладаете поэтическим вкусом.

Пускай аллах красой твоей даст насладиться всласть,
Пусть даст тебе над словом власть и над сердцами власть.

– Чьи это стихи? – снова спросила я.

– Его же.

– Тоже чудесно сказано!