Наталья Султан-Гирей - Рубикон

• Название: Рубикон
• Автор: Наталья Султан-Гирей
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-7509-0167-X

Роман охватывает интереснейший период гибели аристократической Республики Рима и рождения Империи. Жизнь патрицианского рода Юлиев, прославленного Юлием Цезарем, а также простой крестьянской семьи Випсаниев – их представителя Марка Агриппы, прошедшего путь от батрачонка до первого полководца молодой Империи, друга императора Августа, всесильного временщика, сложность и необычность их взаимоотношений, превратности фортуны, любовные переживания – все это будет интересно широкой читательской аудитории.

---

Эмилий Лепид внушал ему чисто физическое отвращение. Особенно манера хватать собеседника за руки. Насмешливый пьяница постоянно говорил комплименты младшему триумвиру, и каждый раз юноша болезненно передергивался.

Все же сын Цезаря не пропускал ни одной оргии. Не притрагивался к вину, не отвечал на улыбки красавиц, воспаленными глазами следил за собутыльниками, боясь пропустить хоть слово.

Лепид скрывал свои слабости. Антоний, не стесняясь, грешил. Октавиан афишировал несуществующие пороки. Он прилагал все усилия прослыть развратником. На улицах, в цирке в упор разглядывал молодых женщин и каждый вечер приказывал приводить новую избранницу к себе в спальню.

Красавицу ждали: постланное ложе, изысканный ужин, благовония и богатые дары. Наутро ее так же таинственно два вооруженных легионера провожали до форума.

За кубком Октавиан хвалился, что в его объятиях перебывали самые прекрасные и чистые матроны и невинные девы Рима.

— И ни одна добродетельная республиканка не закололась, ни одна! Все эти целомудренные Лукреции жаждали моих подарков, а их оскорбленные отцы и мужья ловили почести!

Однако самое таинственное в любовных похождениях триумвира было то, что он даже не видел близко жертв своей "безудержной страсти". Октавиан не ночевал дома и, забегая днем переодеться, смеясь, расспрашивал своих телохранителей:

— Была? Хорошенькая? Не обидели? Не обижайте этих дурочек, пусть только держат язык за зубами. Проболтаются — голову срублю!

XI

К весне, как всегда, Октавиан начал худеть, кашлять... Лицо стало землистым, черты потеряли детскую мягкость. Он избегал друзей, родных, на заботливые упреки сестры огрызался:

— Не маленький, сам знаю, что делаю. Болен? Тем лучше! Легче умереть, чем жить среди этих скотов!

— Замучили! — жаловался он Агриппе, прыгая на стол и ставя ноги на колени к своему другу. — Согрей...

Агриппа разувал его и растирал ледяные ступни.

— Эмпедокл! Лукреций Кар! — Октавиан рассматривал разбросанные по столу рукописи. — Да ты ударился в философию! Пифагор, "О числе", Евклид, "Выкладки", Птолемей, "Система Солнца"... Да тут и математика, и астрономия... Готовишься стать верховным жрецом?

— Я очень мало знаю, но понял, какие мы самоуверенные невежды. Беремся править миром, а что мы о нем знаем? — невольно повторил он слова Лелии.

— Ты воплощенная добродетель! — уколол Октавиан. — У Лепида не бываешь, бежишь веселья.

— Я часто бываю у Мецената. На днях там читали "О природе вещей". Лукреций Кар утверждает, что мир состоит из невидимых глазу атомов. Их соединяет сила взаимного тяготения. — Агриппа перелистал рукопись.

— Сейчас мне не до мудрости. — Октавиан закашлялся.

— Тебе надо отдохнуть. Брось Рим, твоих собутыльников. Едем в горы. Так дальше нельзя.

Агриппа стал ходить по комнате.

— Два года, как умер Цезарь, а ни одно его обещание народу не выполнено, зато крови пролито немало. На смертных приговорах твоя подпись чаще, чем имя Антония или Лепида. Ты хвалишься бесчеловечностью. Ты утверждаешь, что ты, как божество, выше жалости, а к себе требуешь и жалости, и снисходительности, и нежности. — Агриппа круто остановился. —  Я прощал тебе трусость, но жестокость мне отвратительна. Цезарь был милосерд.

— И его убили.

— Ты глуп! Ради чего ты себя, наконец, губишь? Впереди борьба...

— Нужно золото. Проскрипции дают его, — резко ответил триумвир.

— Золото сражаться не пойдет. Карфаген был богаче Рима и все же уничтожен римскими крестьянами. Нужны солдаты, верящие в твою правоту!

— Легионеры любят меня.

— Любили! Любил и я, а сейчас я стыжусь твоей дружбы, триумвир! Мне стыдно за мое обожание, за мою веру...

Октавиан, потупясь, не отвечал. Агриппа сел и притянул его к себе.

— Не отворачивайся, а смотри мне в лицо. Я отдал тебе жизнь и не жалею. Но мне больно за тебя, — Агриппа до крови закусил свою руку, — мне больно.

Октавиан обвил его обеими руками и, припав, разрыдался:

— Меня замучили! Кругом мерзость... Не бросай меня... Никогда не бросай...

XII

Горная дорога шла кверху. Маленькие выносливые лошадки карабкались по камням. На повороте Агриппа спрыгнул с седла и раздвинул кусты. Колючие заросли диких азалий перерезала узкая тропа. Он взял своего спутника на руки:

— Не смотри, голова закружится.

Заросль осталась позади. Серые камни, редкие кусты... Они пробирались по карнизу. За выступом скалы на горной террасе прилепился домик, окруженный садом.

— Моя нора. — Пицен поставил свою ношу наземь.

Октавиан с изумлением оглянулся. Цветы, деревья, проточный водоем над неприступной крутизной среди нагих и диких скал, а под ногами хаос камней. Вдали синела Адриатика. Над побережьем стелился мягкий розовато-серый туман.

Агриппа снова нахлобучил на гостя капюшон и свистнул. Из домика приковылял старый горец. Полководец бросил ему кошелек.

— У перевала кони, отведешь в деревню и отдыхай. Сам приду за лошадьми.

— Зачем ты угнал старика?

— А на что он? Сплетни разносить? Сам буду доить коз и тебя пасти. Отдыхай. Хочешь – читай, хочешь – мечтай, хочешь – говори со мной, хочешь – не замечай. Тебе надо побыть одному.

В домике темнела старинная утварь, у стены стояло широкое деревянное, застланное козьими шкурами, ложе, на полу шуршала сухая душистая трава. В пристройке блеяла коза. Октавиан поймал козленка и погладил. Тишина. Агриппа исчез... В водоеме журчала вода. В очаге трещал огонь.

Все еще держа козленка на руках, Октавиан вышел во двор: вечнозеленые олеандры, медвяно-золотой рододендрон, кустики с красными ягодами, колючие, как елочки, обрамляли садик. Он уселся над обрывом. Туман рассеялся. Между морем, окаймленным серебряной полосой песка, и грядою скал лежала цветущая долина.

— Хорошо? — Агриппа бросил вязанку хвороста и блаженно потянулся. — Никого. Нападут на узкой тропе — я один сотню уложу.

Дни стояли тихие, солнечные. Триумвир прогостил у друга больше декады. Агриппа не докучал своим присутствием. Просыпаясь, Октавиан находил на столе готовый завтрак. Поев, выходил в сад и грелся на солнце. Пил козье молоко. Ел, спал, жил, как молодое деревце, ни о чем не думая, не размышляя, наслаждаясь покоем и тишиной.

У ног его лежала Италия. В сумерках в зелени долины вспыхивали огоньки деревень. Над головой зажигались звезды. Возвращался Агриппа с вязанкой хвороста на плечах и подстреленной дичью за поясом.

Тщательно завесив окно, разводил огонь в очаге и, напевая под нос пиценские песенки, принимался стряпать. В домике становилось тепло, вкусно пахло жареным мясом с приправой. Накормив друга, Агриппа опускался на козью шкурку и сладко зевал:

— Всю жизнь бы так жить. Охотился бы, ловил рыбу, пахал, тебя пас, выбил бы всю дурь из твоей головенки...

Солнце всходило. Сквозь золотые пряди тумана сверкала огненная ширь моря. Собранный в путь Агриппа подошел к императору:

— Мы ударим на Брута раньше, чем он предполагает.

Октавиан с грустью окинул взглядом горы.

— Как жаль мне твоего царства!

— Вернемся еще не раз.

Внезапно на них упала тень. Крупная хищная птица парила в высоком небе. Высматривала добычу.

— На моих козлят метит. — Агриппа взял лук и, запрокинув голову, нацелился. — Не люблю разбойничье племя.

Большой, в блестящем коричневом оперении, орел упал к ногам Октавиана. В груди торчала стрела, но птица еще билась. Быстрым ударом ножа Агриппа прикончил хищника.

Глава пятая

I

Марк Юний Брут сделал своей столицей Афины. Тираноубийца выступал перед эллинами с громовыми речами о зле единовластия и благе республиканского образа правления.

Кассий не ораторствовал. Он действовал. Обложил податью не только вольнолюбивых сторонников свободы, но и их скот. С каждой пары рогов, будь то мощный вол или малый ягненок, взимался одинаковый налог. В Азии освободители народа собрали подати за десять лет вперед.

Вербовщики загоняли местных жителей в вспомогательные отряды. Не желающих умирать за дело свободы и справедливости бросали в темницы и выкалывали глаза. Двух магистратов греческого городка Магнезии по приказанию Брута уморили с голоду в долговой яме — они не смогли вовремя внести проценты благородному Марку Юнию.

Беотийцы, фракийцы, ионийцы, эпириоты, вначале с радостью примкнувшие к мятежным консулам, начали колебаться. Октавиан, казня римскую знать, был снисходителен к провинциалам. А Брут и Кассий в своей надменной жестокости превзошли кровавые дни завоеваний Суллы и Помпея.

Роптали и италики. Из–за моря несся слух: император уже роздал ветеранам земли казненных патрициев и собирается разделить все латифундии между крестьянами. Даже рабам, если они уроженцы Италии, дадут землю и освободят.