Наталья Султан-Гирей - Рубикон

• Название: Рубикон
• Автор: Наталья Султан-Гирей
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-7509-0167-X

Роман охватывает интереснейший период гибели аристократической Республики Рима и рождения Империи. Жизнь патрицианского рода Юлиев, прославленного Юлием Цезарем, а также простой крестьянской семьи Випсаниев – их представителя Марка Агриппы, прошедшего путь от батрачонка до первого полководца молодой Империи, друга императора Августа, всесильного временщика, сложность и необычность их взаимоотношений, превратности фортуны, любовные переживания – все это будет интересно широкой читательской аудитории.

---

проникновенно продекламировал этруск. — Я готов поклясться, что видел рождение Венеры Урании, и не из зыбкой, бренной пены морской, как родилась гречанка Эндиомена, но от бессмертного солнечного луча, поцеловавшего землю Италии. Войди в мой дом, божественное дитя!

В сумрачной, сводчатой, как архаическая молельня, комнате дремали вазы: переливчатые, прозрачные, как бы впитавшие в себя лунный свет, дети Мурены, изделия Коринфа, с обилием лепных украшений, витиеватые, как самый стиль их родины, краснофигурные амфоры из Афин, где на белом фоне рука художника запечатлела алой глиной комические сценки быта, и дышащие суровым архаизмом чернофигурные вазы древней Эллады.

А среди них милые родные уродцы, этрусские сосуды, приземистые, коренастые, как породившее их племя. Но глянцевитая яркость их была приятнее глазу италика, чем изысканная прелесть заморских гостей. И вино в них слаще, и цветы, опущенные в них, дольше хранят аромат родимых полей.

У Октавиана разбежались глаза. Он брал маленькие вазы, прижимался к ним щекой и, приласкав, со вздохом ставил на место.

— Посвятить жизнь прекрасному! — восторженно повторял юноша.

Они сидели втроем за мозаичным столиком. Подставка представляла изогнутую химеру, а самый столик изображал карту Италии.

— И ты живешь один среди твоих сокровищ, ничего не желая, ни о чем не скорбя? — Октавиан с интересом взглянул в чуть скуластое, большелобое лицо хозяина. — Ты счастлив?

— Я доволен. И я не один. У меня много друзей среди живых и в Аиде.

— Расскажи мне о них.

— Живых ты увидишь, а что касается сошедших в Аид, то они и твои друзья. Софокл, Эсхил, Гомер, Фидий... Все лучшее, что было в них, самые прекрасные дары их дружбы они оставили нам, то есть тем, кто умеет наслаждаться этими дарами.

Октавиан внимательно слушал. В ответ он продекламировал какое–то замысловатое стихотворение о бессмертии искусства. Агриппа поморщился. Разговор принимал не то направление. Он погрузился в рассматривание карты Италии.

Мозаика была составлена с тайным значением. На бледной фисташковой яшме города Этрурии, родины Мецената, отмечались крупными изумрудами, а Рим кроваво–красным полудрагоценным сердоликом на розовом порфире. Сапфиром сиял Неаполь. Большими жемчужинами мерцали Мутина, Падуна, Равенна — торговые центры северной Италии.

— Как жаль, — перебил декламацию Октавиана хозяин дома. — Для самых сокровенных чувств мы должны употреблять греческие слова. Я слышал, ты работаешь над переводом греков на нашу родную латынь?

— В школе пробовал. — Октавиан смутился.

Он не знал, пристойно ли императору заниматься литературными переводами.

— Не кажется ли тебе, что наш язык нуждается в самостоятельных мыслях не менее, чем в самостоятельной терминологии? Не только латинские слова, но и латинскую душу надо вложить в образы, затертые подражанием Элладе. Италия богата, и за семью холмами лежит чудесный мир, полный сил, красоты и благородства. — Меценат склонился над столиком из мозаики.

Агриппа поднял голову:

— Города Этрурии — изумруды, а Рим —  только сердолик. На твоем месте я Семь Холмов означил бы золотом. Ковкий металл крепкой лигатурой свяжет самоцветы Италии.

Меценат, не отвечая, поглядел на Октавиана. Император сидел, глубоко откинувшись в кресле. Его стройные ножки не доставали пола, и он по-детски болтал ими. Этруск с неожиданной нежностью улыбнулся:

— Уроки землеописания надоели тебе в школе. Хочешь посмотреть моих золотых рыбок? Их привезли из Вавилона, и они подплывают на зов.

Агриппа уселся поплотней:

— Мне полезней вспомнить землеописание.

Красивая девушка-рабыня в шафрановом пеплуме внесла на подносе корм для рыб.

— Эвлогия, — обратился к ней хозяин, — проводи императора к пруду.

VI

— За здоровье твоего друга. — Меценат поднял прозрачный муренский кубок. — Прелестный ребенок! Сколько же лет великому правителю?

— Семнадцать.

— Хорошие годы. А я думал — ему не больше четырнадцати–пятнадцати. Итак, императору семнадцать, его неустрашимому полководцу — двадцать, возраст, когда пора уже обладать многолетним боевым опытом, а их мудрому советнику — двадцать шесть. И это в Риме! В городе, помешанном на традициях и почтении к сединам! — Он снова подлил вина себе и гостю. — Не знаю сам отчего, но я лучше доверю судьбы моей родины в эти чистые детские руки, чем в ловкие лапы искателей приключений и наживы. Я теперь понимаю, почему простые люди бросаются под копыта его коня, только бы взглянуть поближе на Бамбино Дивино. Ими движет извечная жажда красоты. В примитивных и цельных сердцах восхищение красотой сливается с религией. Ведь то, что мы создаем себе богов, есть не что иное, как жажда Прекрасного. Легионеры Цезаря нашли в этом ребенке свой эстетический, а следовательно, и религиозный идеал. Не читая греческих мудрствований, они чутьем поняли необходимость иметь в жизни прекрасное. И это, мой дорогой Марк Агриппа, еще раз доказывает, что италики всесторонне одаренное племя.

Агриппа сквозь зубы цедил вино.

— Я плохо знаю философию.

— Охотно ознакомлю тебя в часы досуга с различными системами мышления. Но, поклоняясь Платону и Эпикуру, чтящим красоту и наслаждение, я следую Пифагору и превыше всего ставлю число. Число — основа Разума, перводвигатель мира. — Меценат вынул из–за пояса дощечки. — Сколько нужно копий, мечей и конников, чтобы иметь решительный перевес над Антонием и относительный над республиканцами?

Агриппа назвал.

— Сколько стоит в течение трех лет пеший легионер, легко вооруженный лучник, триарий, конник? — Этруск подсчитал. — К этой сумме сорок процентов на подкупы и разведку плюс провиант. Я не могу субсидировать ваше предприятие.

Агриппа сдвинул широкие брови.

— Не могу субсидировать единолично, — выразительно подчеркнул Меценат, — но... — Он быстро взглянул на карту. — В Этрурии мои покупатели звали меня царем. Мое слово, Марк Агриппа, откроет тебе сундуки богачей Мутины, Вероны, Равенны и Падуны. От Фьезоле до Цизальпинских озер легионам Октавиана мои друзья обеспечат бесплатный провиант и кров. После ваших первых побед купцы северной и средней Италии снабдят императора всем необходимым для успешного завершения борьбы.

— Хорошо, если воевать придется в Этрурии и Цизальпинах.

— Это уж твое дело заставить противника дать бой там, где выгодней вам, а не ему.

Агриппа поцарапал ногтем карту:

— Я сумею развернуть фронт, где нам удобней, но без денег, на одних обещаниях...

— Деньги будут сегодня же. Нужны гарантии. Италия хочет жить, дышать, торговать. Семь Холмов — не пуп земли. Ты самнит?

— Пицен.

— Я этруск. Октавиан из Велитр, кажется, цизальпинец. Во всяком случае, италик, а не квирит. Нам, сильным, молодым, жизнеспособным, надоело отдавать первенство дряхлеющему Риму. Рим никогда не производил ничего, но пожирал все. Квириты выродились. Италики растут и хотят расти беспрепятственно. Они поддержат вас, чтобы иметь своего императора. Но пусть он помнит: те, кто вознесет его, в любую минуту могут и низвергнуть. Однако это было бы нерентабельной тратой. Мы хотим вложить деньги в верное дело.

— Дело сына Цезаря законно и справедливо. Он единственный наследник.

— Вопрос, мой друг, законна ли была власть самого Цезаря? Не будем углубляться в юридические формальности. Италик италика всегда поймет.

— Уже закат. — Агриппа посмотрел в сад. — Он замерзнет у пруда в одной легонькой тунике.

— Сходи за твоим другом. — Меценат, склонившись к столу быстро набросал несколько строк. — Вексель готов. Хватит на содержание вашей армии в первый год. Кстати, Гирсий уже в Остии, значит, ключ от моря в ваших руках. Договорись с Гирсием.

— Сегодня же ночью выедем!

VII

Авл Гирсий оцепил порт лагерным валом. У входа в бухту под водой натянули медные цепи, и лигуры Гирсия день и ночь патрулировали залив. В городе было введено осадное положение.

Копья часовых с угрозой остановили всадников. Октавиан откинул капюшон.

— Император! — восторженный клич прокатился в ночи. Ветераны выскакивали из палаток взглянуть на Бамбино Дивино. Легат в полном вооружении, тяжело опираясь на меч, стоял у пылающего жертвенника. Авл Гирсий постарел. В молочной седине появились зеленоватые отливы, признак приближающейся дряхлости.

Горе сломило верного воина. Он готовился приветствовать молодого императора со сдержанной торжественностью, но вместо того, вытирая глаза, отбросил меч и на руках снял Октавиана с седла.

— Сиротка мой! Лучше б в меня вонзились все эти двадцать лезвий. — Плача и целуя, он бережно опустил мальчика на землю.

В глазах Октавиана блеснула влага, но он вскинул голову и, высоко подняв руку, приветствовал легионеров военным салютом. По лицам ветеранов катились редкие тяжелые слезы.