Сильвия Раннамаа - Приемная мать

• Название: Приемная мать
• Автор: Сильвия Раннамаа
• Жанр: Детская проза

---

Но остальным одноклассникам, в особенности же Урмасу, я почему-то не решалась ничего сказать. День ото дня откладывала разговор. Пока, наконец, не на­стала самая последняя минута.

Мы были на острове Сааремаа. Вокруг небо, море и каменистый берег, поросший можжевельником. Мы си­дели вокруг потрескивающего костра и пели. Мысль о разлуке причиняла мне острую боль и я не заметила, как глаза наполнились слезами. Вдруг Имби восклик­нула:

— Кадри, что с тобой? Почему ты плачешь? И тогда я рассказала, что меня угнетает. О, какой тут поднялся шум! Хорошо еще, что учительница уже знала об этом. Она пришла мне на помощь. А потом наши песни стали тихими и грустными.

Когда мы потушили в костре последние угольки и стали расходиться, ко мне подошел Урмас и, тихонько потянув меня за рукав, позвал:

— Кадри, пойдем, погуляем немножко!

Я молча пошла за ним. Никто не остановил нас и не вызвался пойти с нами. Мы подошли к самому морю. Море затихло настолько, что это можно было слышать и видеть. Тишина охватила все вокруг. Казалось, она проникла и в мое сердце. Вечернее небо погасило краски, луна вставала над теплыми, мягкими сумер­ками.

Мы с Урмасом молчали. Перепрыгивали с камня на камень как два единственных живых существа на краю земли. На последнем большом камне я остановилась. Лицом к лицу со своей давней мечтой. Теперь она снова вернулась ко мне. Трудно описать, что это такое. В детстве я называла это беспомощным словом — ле­бедь мечты. Казалось, он, радостно трепеща, снова рас­крывает в моем сердце крылья, гордые и могучие крылья. Те, что в долгом, мучительном сне когда-то сжались и поникли. Светлое чувство охватило меня. На мгновение я забыла об Урмасе, стоявшем за моей спиной. Но он напомнил о себе прерывистым вздохом. Урмас! Я хотела как-то передать ему то, что чувст- вовала. Очень хотела поговорить о том далеком дне в  начале нашей дружбы, когда мы провожали глазами стаю улетающих лебедей, но... не знала, как начать.  Хотела поблагодарить его за дружбу, высказать все, что передумала о нем. Мне вспомнилось, что Урмас понравился даже моей бабушке. Больная, лежа в постели, она не раз заговаривала о нем и спрашивала, как поживает Урмас.

Однажды бабушка сказала:

— У тебя, Кадри, законы сердца превыше всего. В этом ты пошла в свою покойную мать. Таким людям трудно на свете. Как ты будешь жить? За кого когда-нибудь замуж выйдешь? Мои глаза этого уже не уви­дят. А как бы я хотела, чтобы рядом с тобой был на­стоящий человек. Такой, как этот Урмас. Нечего отне­киваться! Ты уже не маленькая. А я-то знаю людей и жизнь. Вот из таких мальчишек, что умеют разделить материнские беды и осмеливаются вступиться за сла­бого, вот из них-то и вырастают настоящие люди....

Тогда бабушкины слова заставили меня покраснеть от досады и в то же время рассмешили. Ведь я же незнала, что уже через неделю бабушки не станет. А она продолжала:

— Так оно и бывает. Смолоду один смех да веселье. Со смехом гонитесь за большим счастьем, смеясь, выхо­дите замуж, а жизнь — дело серьезное...

Там, на морском камне, вдвоем с Урмасом я думала о бабушкиных словах. Море делало эти слова значи­тельными, а лунный свет — прекрасными. Именно те­перь, именно здесь, мне хотелось что-то из них передать Урмасу. Хотелось сказать ему на прощанье что-то ти­хое, что сохранилось бы навсегда. Но Урмас опередил меня:

— Кадри!

Это было неожиданно резко. Я повернулась к лунному свету и к Урмасу. Пусть он сам скажет эти слова мне на прощанье, как напутствие. Я ждала. Даже дыханье затаила.

— Кадри, почему ты солгала?

Та-ак?! Я шлепнулась на камень, так что нога со­скользнула по колено в воду.

— Что такое? Урмас, в чем дело?

Вылила из тенниски воду и, открыв рот, снизу вверх смотрела в очень сердитое, почти злое лицо Урмаса. Вот тебе и «законы сердца» и «лебедь мечты»!

— Ну, конечно же, солгала. Ясно! Все время притво­рялась. Кадри, сама-то ты понимаешь, что ты де­лаешь? Выходит, тебе на все наплевать. Одни какие-то капризы. Надоест на одном месте, мчишься в другое. Для тебя, выходит, пустяки — уехать отсюда? Инте­ресно ведь, заманчиво. Разнообразие в однообразной, серой жизни, не так ли?

Ага-а! Так вот в чем дело. Волей-неволей пришлось рассказать Урмасу о том ночном шепоте и еще о мно­гом другом. Но теперь я и сама увидела все это в но­вом свете. Вся эта история мне больше не представля­лась такой оскорбительной и несправедливой. Не знаю, кто мне помог — море, лунный свет или Урмас? Ведь с Урмасом даже алгебра кажется легче.

А Урмас слушал меня и бросал в воду камушки. Нельзя сказать, что выражение его лица заметно смяг­чилось. Когда я кончила свой рассказ, он все еще бро­сал камушки.

— Знаешь, что я тебе скажу! Читай поменьше ска­зок и не воображай всякой ерунды. Тоже мне, забитая Золушка! А рта раскрыть не умеешь. Все молчишь и уступаешь. Так тобой всегда будут помыкать, неужели ты этого не понимаешь? На твоем месте я прежде всего постарался бы все выяснить, а не стал бы разыгрывать из себя великомученика. Если ты с чем-то не согласна, тогда заяви, что не согласна. А если ты действительно находишь, что твоя мачеха права и если так уж хочешь уступить, то надо было это сделать сразу. Пока она еще старалась быть с тобой доброй. Знаешь, что я сей­час подумал: пожалуй, мачеха должна была с самого начала задать тебе хорошую трепку, и не было бы ни­каких фокусов.

Бум-бум-трах! Бум-бум-трах! Как тяжелый пуле­мет. А я-то, дурочка, ждала красивых прощальных слов.

И совершенно неожиданно получилось, что Урмас просто отчитал меня. Так основательно отчитал, как после бабушки никто никогда не отчитывал. Но чем резче Урмас меня обвинял и бранил, тем яснее мне ста­новилось, что за всем этим только одно — боль от пред­стоящей разлуки со мной — и тем веселее мне стано­вилось. Если бы Урмас был, например, Анне, то я от радости просто бросилась бы ему на шею и сразу ска­зала бы: Ты прав! Тысячу раз прав, распекая меня. Я понимаю только одно — я нужна тебе, а ты мне в миллион раз нужнее.

И тут вдруг выплыло самое плохое в обвинениях Урмаса: зачем я все это от него скрывала? Теперь в го­лосе Урмаса не было ни раздражения, ни ожесточения. Только сейчас я поняла, что я наделала.

Нет, Урмас, не думай так! Это не было недоверием. Считай, что это была трусость, потому что так оно и есть! Я очень боялась минуты, которая теперь насту­пила — неужели ты не понимаешь, Урмас? Ты должен меня понять. Все остальное неважно.

Да, Урмас, я знала, что ты уже на этой неделе уедешь с отцом на летние каникулы работать в деревню. Се­годня мы расстанемся. Урмас, друг мой, разве было бы легче, если бы ты знал об этом раньше? Ведь ты не думаешь, что я умышленно могу причинить тебе боль?

О, если бы я умела обо всем рассказать тебе! О том, что я за это время пережила и что чувствую сейчас. Если бы я умела и если бы посмела!

Но я сказала только:

— Урмас, ты помнишь тех лебедей?

Наверно, Урмас понял мои мысли, потому что его лицо мгновенно изменилось. Он улыбнулся. Такой лас­ковой улыбкой, которая была в эту минуту лучше, чем любое прощальное слово.

Потом он сказал тихо, так тихо, что я скорее увидела, чем услышала это:

— Кадри!

Как красиво прозвучало мое имя! Насколько же по-разному можно произнести одно и то же имя! Я протя­нула ему руку в знак примирения. У него была теплая рука. Я удивительно ясно почувствовала, как эта теп­лота передавалась мне от кончиков пальцев по руке прямо в сердце.

Издалека вдруг донесся голос учительницы. Она звала нас. Рука Урмаса крепче сжала мои пальцы.

— Кадри, ты будешь мне писать? Дай слово! Даже стало больно пальцам.

— Каждый день.

Мы стояли друг против друга, между нами был только лунный свет. Глаза Урмаса улыбались. Теперь это были глаза взрослого, умного человека и, казалось, он смот­рит в мою душу и все видит. Даже то, о существовании чего, быть может, я и сама не знала.

И вдруг я почувствовала, что во всем огромном мире, из трех миллиардов людей только один Урмас знает, какая я, один он смеет это знать, только от него я и не хочу ничего скрывать и что это и есть самая великая тайна двух людей.

Урмас покачал головой:

— Не каждый день, Кадри. Это не под силу ни од­ному человеку. Но обещай, что будешь писать каждую неделю. Четыре-пять писем в месяц — ведь это не слишком много, как ты думаешь?

Урмас положил другую руку на мои руки. Я за­смеялась. Пусть он не думает, что один знает, какая я, а у меня о нем только слабое представление.

— Да, да, да! — на каждое «да» я изо всех сил сжи­мала его руку. — Каждую неделю буду писать по од­ному письму, можешь мне поверить. Даже если ты за весь год ответишь мне только один раз.

— Не бойся, — засмеялся Урмас в ответ, — ведь это не сочинение «мое любимое занятие». Тебе я уж как-нибудь буду писать по письму в неделю. Хотя бы для того, чтобы получать ответы.