Джулиан Барнс - Англия, Англия

• Название: Англия, Англия
• Автор: Джулиан Барнс
• Жанр: Современная проза

Что такое эта НАСТОЯЩАЯ АНГЛИЯ?

Страна вполне бессмысленных, но дико романтичных легенд о Робин Гуде? Страна, давным-давно отжившая свое и носящая чисто орнаментальный характер монархии? Страна двух достоинств — неоспоримых, ходу времени не подлежащих — «Битлз» и хорошего пива?

Неизвестно, сколько ангелов может поместиться на острие иглы, — но доподлинно известно, что вся Англия может поместиться на острове Уайт Ибо именно на этом острове собирается в тематическом парке все, что олицетворяет в глазах целого мира добрую старую АНГЛИЮ, АНГЛИЮ…

---

В Выставочную Субботу они встали рано, и мать помогла Марте оборвать фасоль с конька вигвама. Затем Марта произвела отбор. Она просила черный бархат, но единственный кусочек такой ткани в доме все еще был составной частью платья, поэтому бархат заменили листом черной шелковой бумаги, который мать прогладила утюгом, — но все равно он выглядел помято. И вот Марта на заднем сиденье чьей-то машины, придерживает большими пальцами шелковую бумагу, глядит, как на поворотах дрожит и перекатывается по блюду фасоль.

— Не так быстро, — сурово сказала она наконец.

Тут их подкинуло на «спящем полицейском» при въезде на автостоянку, и Марте вновь пришлось спасать фасоль. В садово-огородном павильоне мужчина в белом халате выдал ей бланк, на котором значился лишь номер — чтобы судьи не знали, кто она, — и провел ее к длинному столу, где раскладывали свою фасоль все остальные. Дряхлые садоводы с радушными голосами восклицали: «Смотрите, кто пришел», хотя видели ее впервые, и еще: «Ну, Джонсик, смотри, не видать тебе теперь лавров!» Она не могла не заметить, что ее фасоль не была ни на чью похожа, но, видимо, тут каждый выращивал свой сорт, вот и все. Потом всех попросили выйти — настало время для распределения премий.

Победил мистер Э. Джонс. Второй приз получил Кто-то Другой. Поощрительный — Кто-то Третий. «В следующий раз повезет!» — говорили все. Огромные руки с узловатыми суставами торжественно спускались с высот, чтобы ее утешить. «В будущем году не видать нам наших лавров», — повторяли старики.

Позднее ее мать сказала: «И все равно она очень вкусная». Марта смолчала. Ее нижняя губа, влажная и упрямая, выпятилась. «Тогда я и твою съем», — заявила мать, и вилка потянулась к ее тарелке. Но Марта не стала подыгрывать — очень уж тоскливо было у нее на душе.

Иногда за матерью заезжали на своих автомобилях мужчины. Им самим — матери и Марте — машина была не по карману, и, наблюдая, как мать столь стремительно увозят — взмах руки, улыбка, вскидывается голова, и мать оборачивается к человеку за рулем раньше, чем автомобиль скроется из виду, — наблюдая все это с начала до конца, Марта всегда задумывалась, не исчезнет ли и сама мать. Мужчины, приезжавшие за матерью, ей не нравились. Некоторые пытались заискивать, гладя ее, как кошку, другие держались подальше и смотрели исподлобья, думая: «Вот еще напасть на мою голову». Она предпочитала мужчин, считавших ее напастью.

Дело было не только в том, что ее покидали. Главное — мать тоже покидали. Она рассматривала этих случайных мужчин, и — садились ли они рядом с ней на корточки для вечных расспросов о том, что там задают в школе и показывают по телику, или оставались стоять, звеня ключами и бормоча: «Ну ладно, поедем, а?» — всех их она воспринимала одинаково: как мужчин, которые причинят матери боль. Вряд ли это произойдет сегодня или завтра. Но когда-нибудь точно. Она поднаторела в сознательном самовнушении жара, недомоганий и особых менструальных синдромов, требовавших присутствия матери в качестве сиделки.

— Ты настоящая маленькая тиранка, вот ты кто, — говорила мать с интонацией, колеблющейся между любовью и раздражением.

— Тиран — это Нерон, — отвечала Марта.

— Нет сомнения, даже Нерон иногда отпускал свою маму погулять.

— Не-а. Нерон приказал убить свою маму, нам мистер Хендерсон сказал. — Эй, Марта, говорила она себе, теперь ты точно «зарываешься».

— Если так и дальше пойдет, скорее уж я тебе яду в суп подсыплю, — парировала мать.

Как-то раз они складывали простыни, высохшие на веревке во дворе. Внезапно, словно бы обращаясь сама к себе, но достаточно громко, чтобы слышала Марта, мать произнесла:

— Вот единственное, для чего нужен второй человек. Они продолжали складывать простыни, не говоря ни

слова. Растянуть вширь (руки у тебя еще коротковаты, Марта), поднять, ухватить верхний угол, опустить левую руку, подхватить уголок не глядя, растянуть по косой, потянуть на себя, перевернуть и-и-и подхватить, а теперь тяни, тяни (сильнее, Марта), и, шагая навстречу, дотянуться до маминых рук, опустить и подхватить, еще разок на себя, вот и сложили, передай мне и подожди следующую.

Единственное, для чего нужен второй человек. Когда они тянули, по полотну словно бы пробегал некий ток — нечто объединяющее, словно не только в простыне дело. Странное влечение: сперва тянете вы, точно пытаясь отдалиться друг от друга, но простыня вас не пускает, а потом как бы сама начинает вас тянуть, сбивая с ног, и подтаскивает друг к дружке. Неужели так всегда?

— Ой, я не тебя имела в виду, — сказала мать и неожиданно обняла Марту.

— Какого сорта был папа? — спросила Марта позже, в

тот же день.

— В смысле «какого сорта»? Папа был… папа.

— Я спрашиваю, кто он был, подлец или бесхребетник. Который из них?

— Даже не знаю…

— Ты говорила, они бывают только двух сортов. Ты так

сказала. Кто он был?

Мать пристально посмотрела на нее. Какая-то новая напористость.

— Ну что ж, если уж выбирать одно из двух, то он был бесхребетник.

— А как можно узнать?

— Что он был бесхребетник?

— Нет, как отличить подлецов от бесхребетннков?

— Марта, ты до таких вещей еще не доросла.

— Мне нужно знать.

— Нужно знать? Зачем?

Марта замялась. Она знала зачем, но вслух сказать боялась.

— Чтобы я не повторила твоих ошибок.

И осеклась, потому что ожидала от матери слез. Но плач был теперь не в характере ее матери. Взамен мать разразилась сухим смешком — то был ее нынешний коронный номер.

— Какое мудрое дитя я родила. Смотри, Марта, не состарься прежде времени.

Ага, репертуар обновился. «Не зарывайся». «Где это ты набралась таких мыслей?» А теперь, значит, «не состарься прежде времени».

— Почему ты мне не хочешь сказать?

— Я расскажу тебе все, что знаю, Марта. Но ответ тут один: их распознаешь слишком поздно, если судить по моей жизни. А моих ошибок ты не повторишь, потому что каждый совершает свои ошибки, такое уж правило.

Марта тщательно рассмотрела лицо матери.

— От твоего совета толку немного, — заявила она.

Но в конечном итоге совет принес свои плоды. Она росла, ее характер строился, и вот, когда она перестала зарываться и стала все делать по-своему, и достаточно поумнела, чтобы догадываться, когда лучше прикинуться неумной, и вот, когда она открыла для себя друзей, светскую жизнь и новый вид одиночества, когда она переехала из деревни в город и начала накапливать свои будущие воспоминания, она приняла материнское правило: старшие свои ошибки совершили, твой черед совершать твои. Из этого правила вытекало логическое следствие, которое стало одним из параграфов личного кодекса Марты: когда ты старше двадцати пяти, сваливать вину на родителей запрещается. Конечно, за исключением случаев, когда родители сделали с тобой что-нибудь ужасное — изнасиловали, убили, отобрали все деньги и продали в публичный дом, — но если у тебя нормальная биография и нормальный жизненный путь, если ты наделен средним умением жить и средними умственными способностями (коли они у тебя выше среднего, так вообще…), родителей ни в чем винить нельзя. Конечно, иногда все равно срываешься — больно уж велик соблазн. Если б только они купили мне ролики, как обещали, если б только они не запрещали мне встречаться с Дэвидом, если б только они были другими, поласковее, побогаче, поумнее, попроще. Если б только меня чаще гладили по голове; если б только меня почаще пороли. Если б только меня больше хвалили; если б только меня хвалили исключительно за дело… Нет уж, к черту эти пустые рассуждения. Конечно, и Марта испытывала подобные чувства, как же, бывало: иногда ее так и подмывало поцацкаться с обидами, но она тут же одергивала себя. Ты — сама себе голова, детка. Травмы — обычная составляющая детства. Сваливать вину на других давно уже запрещено. Запрещено.

Но была одна рана, тоненькая, но неискоренимо-болезненная заноза, от которой она так и не нашла средства. Она окончила университет и приехала в Лондон. Она сидела в офисе, делая вид, что страшно довольна своей работой; сердце у нее немножко ныло — ничего серьезного, так, один мужик, привычная буря в стакане воды; у нее были месячные. Все это она запомнила. Зазвонил телефон.

— Марта? Это Фил.

— Кто? — В ее голове возник образ одного противного живчика в красных подтяжках.

— Фил. Филип. Твой отец.

Она не знала, что и сказать. Спустя какое-то время, словно своим молчанием она ставила его статус под сомнение, он подтвердил еще раз:

— Папа.

Он спрашивал, нельзя ли им встретиться. Может быть, как-нибудь за ленчем? Он знает одно местечко, которое, как ему кажется, ей понравится, и она еле удержалась от вопроса: «Тебе-то почем знать?» Он сказал, что надо много о чем поговорить, он считал, что им обоим не следует ждать слишком многого от встречи. В этом она с ним согласилась.

Она стала советоваться с друзьями. Некоторые говорили: расскажи ему, что ты в связи со всем этим чувствуешь; говори, что думаешь. Некоторые говорили: разберись, чего ему надо; почему вдруг сейчас приспичило? Некоторые говорили: не встречайся с ним. Некоторые говорили: скажи матери. Некоторые говорили: поступай, как считаешь нужным, но матери ни в коем случае не говори. Некоторые говорили: приди на свидание заранее. Некоторые говорили: пусть эта сволочь подождет.