Нонна Мордюкова - Записки актрисы

• Название: Записки актрисы
• Автор: Нонна Мордюкова
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

"Самолет остановит", "А что ей!", "Такие торты получать!". Я поменялась с одной дамой, чтоб укрыться на верхней полке.

Укуталась одеялом и стала "думу думати". Представила, как дети раскроют глазки, им будет непонятно, что калитку от заборчика можно положить на тарелку и съесть.

"Дающая рука не скудеет",- гласит мудрость. Насчет отдать, подарить, помочь – это я всегда готова. Наверное, и дающая душа не скудеет. Уж так хочется до донышка выложиться в каждой роли, чтоб аж подрумянилась, как хлеб… Тогда и подавай зрителю.

Колеса поезда мягко постукивают, а я взялась подхваливать себя, чтоб снять неприятный осадок ("Такая да растакая эта

Мордюкова!"). "Да,- говорю себе.- Ей все можно! Остановила поезд, видите ли…"

Ну, не выходить же мне в коридор и не сообщать всем, что детям торт подарить хотела, радость доставить…

Я еще и не то могу… Знали бы вы, как прекрасный режиссер

Григорий Чухрай ("Баллада о солдате", "Чистое небо") приступал к фильму "Трясина". Сколько актеров мечтали в нем сняться!

Сценарий, роли заворожили всех. Жанр – трагедия. Ну, сначала, как обычно, кинопробы. Режиссер пригласил на них шестьдесят актрис. Но даже репетиции и пробы были интересны. Старались, искали, находили. Лишь Людмила Гурченко посчитала это унижением и добровольно вышла из "очереди". Да еще одна актриса, боевая, физически сильная, додумалась пойти к жене Чухрая, пыталась убедить ее в том, что была не в форме и поэтому сыграла на кинопробе плохо. От этого Григорий Наумович остыл к ней окончательно и вычеркнул из претенденток. Семь раз я играла самые трудные, самые драматические эпизоды. Как-то не выдержала и заныла:

– Я не доведу, не дойду, больше не могу…

Так горько рыдала в темном павильоне, что чуть не потеряла сознание.

– Дойдете! Кто другой не дойдет, но только не вы…

С театром мы поехали на гастроли. И от синего моря и красот юга дважды приходилось выезжать по телеграмме в Москву на пробы.

"Опять к Чухраю?! Он сошел с ума",- сказал на проходной студии редактор Карен. А я сдаваться не хочу. Вдруг?! Меня вся группа жалеет, обещает – скоро конец, мол, пробам.

И вот однажды – я стирать собиралась – звонок. Мыльной рукой взяла телефонную трубку: меня утвердили на главную роль.

Машинально подошла к ванне с замоченным бельем, села на табуретку. "Молодец, Нонна,- сказала я себе.- Победила!"

ДУРКА

Ой, чай малиновый,

Один раз наливанный,

Один раз наливанный,

А семь раз выпиванный…

Ой, чай малиновый! Хорошо тому, кто родился в капусте… Тихий, добрый хутор. Трудовой народ нажарился за день на солнце, накрутился в поле досыта. Ночь пришла. Угомонились, млеют в постелях. Глаза закрыты, думу думают, "убаюкалку" поджидают. Вот она уже слышна. Знакомый сипатый голос приближается и мурлычет из года в год одно и то же четверостишие. Это блаженный

Коля-Портартур. Появился он здесь с незапамятных времен, как и хутор. Люди уважают Колю – боязно брать на себя право оценивать тайны внутреннего мира нормой привычного типа человека. Всех устраивает его простая сущность, в которой только и есть что послушание, беззащитность, трудолюбие и всегдашнее ожидание поозоровать с детишками.

– Коля-я-я! Скажи "Порт-Артур"!

– Па-та-туй! – счастливо выкрикивает он, предварительно поставив ведра с водой на землю.

– Покатай, Коля (на плечах)!

Он выставляет указательный палец и отвечает: "Ни-изь-ля!

Ни-изь-ля!" Дескать, дело на безделье менять нельзя.

Наутро хутор как мертвый – все до единого в поле: страда. Пекло, тишина. Мне девять лет. Я посажена мамой встретить самый-пресамый дорогой груз…

"Не пропущу, мамочка! Я тебя люблю, и то, что везут, мне тоже позарез нужно. Я тут, у хаты. Я жду!" Сижу, не шелохнусь, позволяю себе только кусачую муху отогнать. Вижу лишь ту часть дороги, что ныряет вниз… Наконец-то с провального места повалила пылюка! Я вскочила, прыгаю. Дядя Ваня с деревянной ногой толкает впереди себя двухколесную повозку, а на ней поперек что-то продолговатое. Будь она неладна, эта пыль, стоит на месте и не дает как следует увидеть обнову. Вижу наконец прилипшую к мокрому телу майку и качающегося от хромоты человека и понимаю: поперек повозки лежит шифоньерка!

– Шифоньерка! – кричу я.

Дядя Ваня заводит повозку во двор и ставит красавицу в тень под яблоню. Обтирает пыль, достает рисунчатый гребешок и надевает наверх. В гребешке выжжен кораблик.

– Ну вот, Петровна попросила… Сама и рисунок составила.

– Мама не составила рисунок! Она срисовала у Кукаречихи в городе!

Дядя Ваня набрал воды ковшиком из кадушки и, припав к ковшу, замер. Высосал весь ковшик, крякнул, сел в тень и стал крутить цигарку. Я вынесла из хаты железную коробочку из-под зубного порошка. На ней негр смеялся большими белыми зубами. Мама любила чистить зубы щеточкой.

– Вот вам деньги. Мама наказала взять, сколько надо.

Он достал все деньги из коробочки, потом часть из них взял, а остальные положил на место.

– На, поставь, куда следует… На что оно, такое высокое?

Как в городе! Мама сказала: "У нас будет шифоньерка. Как в го-ро-де!"

Отец по ее просьбе поставил обнову углом, как икону, и от нее мама протянула к двери домотканую дорожку. Жизнь стала интереснее. И вставалось утром, и ходилось как-то по-новому: глянешь на шифоньерку – и сердце радуется. Мы стали другие – по хате дух богатства и красоты стал летать. Первые дни я и из дому не хотела выходить, потом привыкла, стала бросать шифоньерку и бегать с детьми на край села.

– Е-е-дут, е-дут!

Мы наперегонки. Это на арбах наши мамы с песнями возвращаются с работы. У каждой в торбе засохшие крошки хлеба. Считалось – от зайчика. Мы верили и уплетали с радостью – как же, от зайчика! В сельпо дети не ходили, потому что деньги нам еще не давали.

Конфет ни у кого никогда не было, вместо них стояла патока на прилавке…

И на тебе – попадаем в сельпо! В нем не сразу приморгаешься.

Окон нету – лампа керосиновая висит, да двери здоровенные разведены по сторонам. А приглядишься, тут и увидишь: хомуты, сбруи, коромысла, платки, материя, бусы. Поправей – соль, уксус и пряники.

Вдруг в раскрытую настежь дверь заглянуло солнце. Я испугалась, слезы подступили к горлу… Ой, Боже ж ты мой! Откуда оно, это чудо? Висит и светится синим-пресиним огнем!.. Это матросочка из такой материи, как у мамы платье, кашемировое, праздничное.

Юбочка в крупную складку, кофточка с флотским воротником.

Манжеты и воротник окантованы белой и красной тесьмой. По синему полю да по шерсти шелк белый и синий. И главное – белая тесьма с палец шириной и рядом красная, как узкая соломка!.. Тут солнце зашло за двери, сумно стало в сельпо, предметы попрятались, но матросочка светилась синим фосфором, сопротивляясь темноте.

Тут и началась моя никому не известная трагическая жизнь.

"Мамочка, были б мы с тобой счастливые люди, если б матросочку купили…" Я стала каждый день захаживать в сельпо, чтоб проверить: не купил ли кто? А может, это как пояснение для людей

– учитесь шить?

Сидим ли мы в канаве, купаемся ли в реке – где только нас не носит! – матроска не отпускает мою душу. Залезли как-то на высокую грушу. Жара. Двор пустой. Листья шлепают зеленым глянцем. Одинокая бабка спряталась от жары в хату да и прилегла.

Мы – с дерева вниз. Откушали огурчика, увидели печку, на ней чугунок. Подползли по-пластунски, жменями подчерпнули похлебки – не понравилось: сильно рыбная. А "сторож", собака Шарик, вот-вот сдохнет, но раз среди людей, то еще живой. (Это мы таращим глаза, орем, требуем помощи, когда нам плохо, а собаки уходят с глаз долой, пропадают безвозвратно.) Ох, Шарик, Шарик… Кости местами оголились, шерсть вытерлась. Хочет залаять, а получается

"пук". Посмотрит в сторону хвоста и вздохнет печально. Большой, нескладный, из последних сил пытается встать, чтоб оправдать роль сторожа. Вынимает из-под себя одну лапу – кость, потом вторую; мордой по земле мажет, стараясь ее приподнять. С великими муками встает на все четыре лапы и – хах, хах – тут же падает.

Перед сном жалко стало Шарика, и мама отвлекла меня хорошим, родным голосом. "Эх, не успела заснуть",- посетовала я. Сейчас поставит мои ноги в таз с холодной водой. "Ножки мои, ножки, и кому ж вы только достались?" Я канючу, зеваю, вскрикиваю, когда она ногтем больного места касается. Падаю, погружаюсь в глубокий сон, а мамочка еще вытирает мои непутевые ноги.

Наступает утро, пахнет молоком, оладьями и зубным порошком.

– Дочка, вставай, поедем в степь. Там начальство из района будет, сделаем маленький концертик. Ты закончишь.

– Ой, мама, мамочка! – вскочила я.

– Шо таке? – напугалась матерь.

– Мама, я поеду в степь… но, мамочка, сперва в наше сельпо зайдем.

– А чего мы там не видали? Ну, зайдем, все одно мимо.

– Тетя Ася,- кричу я,- открывайте двери!

– Шось горыть?! Чи шо? – отзывается продавщица.