Амос Оз - Мой Михаэль

• Название: Мой Михаэль
• Автор: Амос Оз
• Издательство: 2Р
• Жанр: Современная проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-88246-011-5

Роман Амоса Оза посвящен одной из вечных тем: мужчина и женщина, муж и жена. Семейный роман-хроника, быт, сын, день за днем. Не знаю, действительно ли «все счастливые семьи похожи друг на друга», но семья Михаэля Гонена и его жены, героини-рассказчицы Ханы внешне выглядит вполне благополучно. Однако внутренний огонь сжигает Хану. «Мы женаты уже более шести лет… Предметы, места, люди и мнения необходимы мне, чтобы я могла выстоять. Ну а ты, Михаэль, ты доволен или нет? Откуда мне знать… Временами ты грустен, не так ли? Доволен ли ты? А если я умру? А если ты умрешь? Я все еще бреду на ощупь. В преддверии, во введении, в предисловии. Все еще повторяю и заучиваю сложную роль, которую мне придется исполнить в будущем. Пакую чемоданы. Готовлюсь. Репетирую. Когда же мы тронемся, в путь, Михаэль? Я устала все ждать да ждать. Ты, кладешь свои руки на штурвал. Дремлешь или впал в задумчивость? Я не могу знать — ведь ты тих и ровен во все дни. Трогай, Михаэль, трогай, я уже давно готова и жду годами»

(В.Радуцкий)

---

— Я жутко испугался, Хана, когда, вернувшись домой в полдень, застал тебя такой …

Говоря это, Михаэль зажмурил глаза, словно произносимые слова причиняли ему боль. Он встал, расправил простыню, поправил одеяло, зажег лампочку у кровати, убрав свет лампы, что под потолком. Взял мою руку в свою. Перевел стрелки моих наручных часов, потому что еще утром они остановились. Он заводил мои часы, пальцы его были теплыми, с гладкими ногтями, а внутри — жилы, нервы, мускулы, кости, кровеносные сосуды. Когда я была студенткой на отделении литературы, мне довелось заучивать наизусть стихотворение Ибн Габироля, где говорилось, что мы созданы из протухшей гнили. Но как чист этот химический яд — белые, прозрачные кристаллы. Вот и земля — всего лишь зеленеющая кора, покров, сдерживающий то, что бушует внутри. Пальцы моего мужа я взяла в свои ладони. Этот жест вызвал у Михаэля такую улыбку, словно он давно просил у меня прощенья и, наконец, удостоился его. Я залилась слезами. Михаэль погладил меня по щеке. Прикусил губу. Не сказал ни единого слова. Погладил меня тем привычным движением, которым он гладил по голове нашего Яира. Это сравнение огорчило меня, и причину горечи я не могла объяснить. А может, это огорчение беспричинно.

— Когда ты выздоровеешь, мы уедем куда-нибудь далеко, — сказал Михаэль, — может быть, в кибуц Ноф Гарим. Возможно, оставим мальчика под присмотром твоей мамы или брата, а мы с тобой отправимся в дом отдыха. Наверно, в Эйлат. Или в Нагарию. Спокойной ночи, Хана. Я выключу свет и вынесу в коридор электропечку. Видимо, я допустил какую-то ошибку, хотя и не знаю, какую. То есть я не знаю, что я должен был сделать, чтобы предотвратить все это. И чего нельзя было делать, чтобы не довести тебя до такого состояния? В Холоне, в начальной школе, был у меня учитель физкультуры, которого звали Ихиам Пелед. Он прозвал меня «олух Ганс», потому что у меня были несколько замедленные рефлексы. Я был очень силен в математике и английском и сущим «олухо Гансом» на уроках физкультуры. У каждого человека ее свои достоинства и недостатки. Как это банально. И к делу не относится. Я хотел сказать тебе, Хана, что я — со своей стороны — очень рад тому, что мы женаты, и я — на тебе, а не на ком-нибудь другом. И я всегда буду стараться идти тебе навстречу, насколько я на это способен. Умоляю тебя — никогда не пугай меня так, как это было сегодня, когда я вернулся в полдень и нашел тебя такой. Очень прошу тебя, Хана. Ведь и я не из железа сделан. Я снова говорю банальности. Спокойной ночи. Завтра я сдам белье в прачечную. Если ночью тебе что-нибу понадобится, то, пожалуйста, не напрягай голоса, чтоб не повредить горлу. Ты просто можешь постучать в стенку: я буду сидеть в своей рабочей комнате, услышу и мигом приду. Вот здесь, на тумбочке, я приготовил полный термос с горячим чаем. А здесь — таблетки люминала. Прими его лишь в том случае, если никак не сможешь уснуть без него. Будет очень хорошо, если ты уснешь без таблеток. Я тебя очень прошу. Не так уж часто я обраш юсь к тебе с просьбами. А теперь, уже в третий раз — каким надоедливым я стал, — спокойной ночи, Хана.

На следующее утро Яир спросил:

— Мама, если бы папа был королем, — верно, я был бы герцогом?

— Если бы бабушка крылья имела, орлом в поднебесье она бы взлетела, — хрипло прошептала я, улыбаясь.

Яир молчал. Быть может, пытался представить суть рифмованной присказки, переводя ее на язык образов. Отверг нарисованную в воображении картину. И наконец, изрек вполне спокойно:

— Нет, бабушка с крыльями — это все равно бабушка, а не орел. Ты просто выдумываешь вещи, которых не может быть. Как в сказке о Красной Шапочке, когда они тащили бабушку из брюха волка. Но волчье брюхо — это не кладовка. И волки свою добычу рвут острыми зубами.

А у тебя все возможно. Папа всегда обращает внимание на то, что он говорит. Его разговоры — не от мыслей, только от знаний.

Михаэль — сквозь свист кипящего чайника, стоящего на газовой плите:

— Яир, поди-ка, пожалуйста, в кухню. Сядь и ешь. Мама больна. Перестань ей надоедать. Постыдись. Пожалуйста. Смотри, я тебя предупредил.

Симха, домработница Хадассы, развесила постельные принадлежности, чтобы проветрить их. Я покамест уселась в кресло. Волосы мои растрепаны. Михаэль спустился в бакалейную лавочку, чтобы купить хлеб, творог, маслины и сметану — по списку, который я сунула ему в руку. Сегодня он взял день отпуска. В коридоре перед зеркалом стоит Яир, ерошит свои волосы, причесывается и снова ерошит. И наконец, стал он самому себе корчить рожи в зеркале.

Симха выбивает матрас. Я смотрю и вижу поток золотых пылинок, карабкающихся вверх по солнечному лучу один из углов оконного проема. Тело мое охвачено сладостной слабостью. Нет страданий, но нет и успокоения. Есть только ленивая, глупая мысль: купить вскоре большой красивый персидский ковер.

Звонок. Яир открывает дверь. Почтальон отказывается вручить ему заказное письмо, потому что необходимо расписаться в получении. Тем временем Михаэль поднимается по лестнице, неся корзинку с продуктами. Он берет из к почтальона повестку о мобилизации и карандашом ставит свою подпись. Он входит в комнату, и лицо его сурово и празднично.

Когда же этот человек выйдет из себя? Хоть бы раз видеть его перепуганным до смерти. Ликующим. Беснующимся.

В самых простых словах объясняет мне Михаэль, что никакая война не может продлиться более трех недель. Ведь речь идет о локальной войне. Конечно, времена изменились. Сорок восьмой год не вернется вновь. Равновесие между сверхдержавами весьма шаткое. Теперь, когда Америка готовится к выборам, а русские увязли в Венгрии, появилась некая мимолетная возможность. Нет, ни при каких обстоятельствах не может быть продолжительной войны. Кстати, он-то служит в войсках связи. Он не пилот и не парашютист-десантник. Итак, есть ли повод для слез? Через пару дней он вернется и привезет мне в подарок настоящий арабский «финджан» для приготовления кофе. Ведь он все это говорит в шутку — с чего б мне плакать? Когда он вернется, мы отправимся путешествовать, как он и обещал мне. Побываем в Верхней Галилее. Или в Эйлате. Долго ли я собираюсь причитать по нему? Он просто съездит и вернется. Может, он и ошибается в своих предположениях, может, это только большие маневры, а не война. Если выпадет такая возможность, он будет писать мне с дороги. Ведь никогда еще, Хана, нам не выпадала такая возможность — обменивать письмами. Однако ему не хотелось бы меня разочаровывать, и лучше он заранее предупредит, что в писании писем он не слишком искусен. Итак, он тут же оденется, уложит свой армейский рюкзак. Стоит ли ему позвонить в Ноф Гарим и попросить мою маму, чтобы та приехала и побыла со мной до его возвращения?

Как странно он чувствует себя в форме цвета хаки, совсем не пополнел с годами. Помнишь ли ты, Хана, выглядел мой покойный отец в форме еврейских стражников, наброшенной прямо на пижаму, когда он играл с Яиром? Ох, какая оплошность. Он должен просит у меня прощения. Ясно, что именно теперь он не должен был вспоминать об этом. Он по своей глупости причинил боль нам обоим. Нельзя, Хана, отыскивать символ в каждом слове. Разговоры — это всего лишь только разговоры. Слова, не более того. Здесь, в ящике стола, он оставляет сто лир, а здесь, на бумажке под вазой, записаны его личный воинский номер и номер его части. По счетам за воду, электричество и газ он уплатил еще в начале месяца. Война будет очень короткой. Он хочет сказать, что этого требует политический здравый смысл. Ведь американцы … Впрочем, сейчас это не важно. Пожалуйста, не гляди на меня, Хана, такими глазами. Ты себе причиняешь боль. И мне тоже. Симха, домработница Хадассы, будет помогать тебе до моего возвращения. Я позвоню Хадассе. Я также позвоню Сарре Зельдин. Вновь ты так смотришь на меня. Я ведь не виноват в этом, Хана. Я не пилот и не парашютист-десантник. Где же мой армейский свитер? Спасибо. Да, я возьму с собой и шарф. Ночи нынче холодные. Только скажи мне правду, Хана, как я выгляжу в военной форме? Не похож ли на профессора, переодевшегося для маскарада в Пурим? «Олух Ганс», младший сержант-связист. Да ведь я пошутил, Хана. Но вместо смеха — опять слезы. Не надо плакать. Ведь я уезжаю не для приятного времяпрепровождения. Не плачь. Ты причиняешь боль без всяких на то оснований. Я … Я буду думать о вас. Напишу вам письмо, если представится такая возможность. Буду осторожен. И ты тоже … Нет, Хана. Неверно, что именно в эту минуту стоит говорить о чувствах. Какой смысл в признаниях? Излишняя чувствительность приносит лишь страдания. А я … Я ведь не пилот и не парашютист-десантник. Это уже в который раз повторяю. Я хотел бы вернуться и застать тебя веселой и здоровой. Я хотел бы надеяться, что ты не станешь думать обо мне плохо в мое отсутствие. Я буду думать о тебе только хорошо. Таким образом наша разлука не будет столь абсолютной. И еще … Да …