Ирина Лукьянова - Конь в пальто

• Название: Конь в пальто
• Автор: Ирина Лукьянова
• Жанр: Современная проза

---

— Подплывай ближе. Я хочу грозы, понимаешь? Надоело, что жарко и дышать нечем. Давай лей, что ли.

Туча вылезает полностью, располагается на полнеба, сизая, страшная. Поднимается ветер.

— Еще ближе.

С деревянным стуком рушатся вниз первые капли.

— Ну, начинаем, что ли? Давай!

Сизую пухлость разрывает молния, и сразу, без паузы, оглушительный раскат. Следом завывание сигнализаций — и поскуливание Джесси, лезущей под стол.

Гости бегут на балкон наблюдать светопреставление.

— И еще раз давай, жахни.

Ррраз! Грохот. Сигнализации.

Кать, ты чего, молниями командуешь? А еще раз можешь? Легко! Давай! Ррраз!

А град можешь? Град не могу, это надо было еще кой-какие цветы на балкон выставить. А снег можешь? Мороженое могу — пошли в комнату?

Да я же могу тучами двигать! И я боюсь толиков? И меня Валентина Ивановна с работы выживает? И дети обижают? И весь мир? Да не может этого быть.

Просто надо не колотиться. Это как на воде, когда учишься плавать: просто ляг на нее и расслабься, говорила мама, она держит. Когда не колотишься, мир держит тебя. Воздух держит. Ты опираешься на него, и он тебя несет. Над улицами, над ручьями, текущими к решеткам канализации, над мокрыми машинами, над пустой школой, над поликлиникой, пролетаешь спокойно и без усилий — и возвращаешься обратно. Воздух держит. Мир не проваливается. Можно не суетиться.

Провести рукой над дохлой анютиной глазкой в балконном ящике — и она недоверчиво поднимет голову. Свистнуть кастрюле на кухне, и пригоревшая собакина каша сама отделится от нее пластом. Если не биться в отчаянии и доверять Господу — все пойдет, все получится само.

В школу

Первое сентября. Холодное и мокрое, хрустящее целлофаном, пахнущее цветочными рядами рынка. Машка идет в школу. Она требовала от меня платья, как у принцессы, и туфелек, и короны, и угомонилась только тогда, когда Сашка сказал ей, что с короной ее отправят снова в детский сад.

На школьном дворе играет музыка — какие-то старые, с детства еще ненавистные песни о школе, душу выворачивает от запаха роз, хризантем, школы, туалетов, хлорки, столовки, сколько я уже в этой школе работаю, сколько я хожу сюда как родитель, а все никак не привыкну. Все подскакивает что-то внутри, все переворачивается. Я предлагала заменить эти песни на что-нибудь другое — весь педсостав возмутился: нельзя, традиция!

Машка отцепляется от моей руки и встает за табличкой «1Б», ее не видно за рослыми одноклассниками, я выглядываю так, сяк, — крепко сжаты губы, легкая паника в глазах. Камера выхватывает фрагмент головы, кусок бантика, один глаз, остальное заслонено чужими бантами, ушами, букетами.

Все впопыхах, родители мечутся, Аннушка начинает говорить речь, микрофон не работает, я должна выяснить, почему — ведь это я организатор мероприятий — прошлогодний выпускник судорожно втыкает и вытыкает какие-то штекеры, я ищу глазами детей: Сашку задирают девчонки, он огрызается. Машки не видно.

Потом звенит звонок, и они быстро проносятся мимо, я вижу только, что у нее съехал бантик. На перемене захожу поправить — бантик уже снят, Машка испуганно сидит за партой.

— Я не хочу учиться, мама, я ничего тут не понимаю.

После уроков у меня педсовет. Машку поведет домой брат и будет сам кормить ее обедом.

Все хорошо.

Но столько в воздухе сырости, холода и грусти, что его можно резать ножом и продавать на вес; разноцветные кусочки воздуха первого сентября — с вкраплениями шариков и опавших лепестков, с фотографиями напряженных лиц на обертках — ранцы, затылки, листья, испуг в глазах — не знаю, может, кто-нибудь и купит. Развернуть, подышать им — если есть такие, кому не больно — может быть, этим клином можно вышибить какой-нибудь другой клин, если уж совсем невмоготу.

Пипец

Саша тестирует свой форум — мать, напиши мне что-нибудь, я должен посмотреть, как у меня работает. — А кто там у тебя о чем общаться будет? — Да неважно, мне важно посмотреть, как работает.

Собираюсь заходить, ошибаюсь окном, в другом окне его онлайновый дневник, в верхней записи большими буквами «мать все время пилит, пипец, достала». Юзера black rider достала пилящая мать. Пипец.

— А зачем ты туда полезла?

С печальным воем я вылетаю в окно и вьюсь туманной полосой вокруг дома, стеная и заламывая руки, как высококачественное привидение. Я — враг. Я матьпилит. Юзер черный всадник извещает об этом весь знакомый рунет в абсолютно публичных, даже не подзамочных записях.

Что со мной стало, завываю я, обматываясь вокруг ствола липы и засматриваясь сквозь слезы на ярко-зеленые, светящиеся листья под фонарем. Что я с собой сделала, вопрошаю я мироздание. Я же девчушка-хохотушка, лентяйка-раздолбайка, я люблю валять дурака и строить мелкие пакости. Когда я успела стать «матьпилит», «полезла» и «достала»? В самом деле пипец какой-то.

Мироздание отвечает, помаргивая фонарем: а тебе будет легче, если ты узнаешь, когда? Ну, допустим, 25 февраля 2004 года в 19.53 московского времени, — что тебе это дает? Ты даже не помнишь, что тогда было.

Да, в самом деле, чушь спорола, соглашаюсь я и разматываюсь от липы.

Нет, черный всадник на коне в пальто, я не буду я заламывать руки и рыдать над судьбой хохотушки, которой я сроду и не была. Не услышит от меня мироздание привычных вопросов о том, что стало с моей жизнью и кто ее в это превратил. Я отказываюсь от презумпции собственной неправоты и перестаю смотреть на себя чужими нелюбящими глазами. Я знаю, кроме того, что ты меня любишь. Просто выделывался перед френдами.

Полоса тумана неслышно втягивается обратно в комнату и замирает с вопросом, а что, собственно, она хочет сделать. Доказывать всаднику, что она девчушка-хохотушка? Замкнуться в холодном молчании, и пусть почувствует себя виноватым? Еще раз подпилить, объяснив, что я и не пилила бы, если бы ты хоть что-то делал, педагогический монолог на два абзаца, для меня полная загадка, что ты собираешься делать, тебя же не возьмут в десятый класс, каковы, собственно, планы-то? Оседлать свою мать и въехать на ней в счастливое будущее?

Нет, и монологов я не буду произносить, и замыкаться не буду в холодном молчании, а пойду-ка я себе писать статью, пока Машка делает уроки, потому что работать все равно надо — независимо от того, что пишет про тебя твой сын и что думает про тебя твоя дочь.

Есть состояние «какая может быть работа, когда такая тоска» и состояние «какая может быть тоска, когда такая работа». Коровина с высоты своего страдания — а оно дает ей особые права, которых у меня нет, и большой запас правоты во всяком метафизическом споре — говорит обычно, что депрессия — это душевная распущенность. Нагрузи себя как следует работой и заботой — и забудешь даже думать о всяких депрессиях. Она так победила свой рак.

Я верю, но она и до рака была кариатидой.

Но нагрузить себя, конечно, надо. Не надо только грузить лишним. Я страдаю оттого, что я сволочь, и я сволочь оттого, что позволяю себе страдать. Это гностический змей Джесси, кусающий себя за хвост, это хомяк, вечно крутящий колесо сансары, выхожу, закрываю дверь, пусть себе крутится без меня.

А черному всаднику пишем в его форуме, что залогиниться удалось с третьей попытки, смайлики не ставятся и аватар не загружается, и хорошо бы выяснить, почему. А вслух добавляем: «когда сделаешь химию». Мать пилит, достала, пипец.

Апология нытика

Кать, колонка, напоминает Абрамов. А у меня темы нет: все последние мысли уже куда-то сунуты, а новых я еще не надумала. Лезу в свою френд-ленту, там юзер коробочка, дружественный журналист, жалуется на нытиков. Френды поддерживают юзера коробочку: у всех есть свои нытики. Даже у меня есть Галя Кролик. Я, наверное, тоже чей-то нытик, — может быть, Тамаркин.

Коробочкины френды возмущаются нытиками. Накликают на их головы страшные кары. У френдов ясная позиция здоровых людей: никому не нужны чужие проблемы, своих полно. Совет хочешь — дадим совет. Не нравится твоя жизнь — измени что-нибудь. А если не меняешь, а сидишь и ноешь — то убей сибя апстену, и хватит грузилова.

Мы, нытики, за редким исключением, научились уже скрывать свое уныние, как дурную болезнь. Мы почти дали себя убедить в том, что несчастным и неблагополучным быть неприлично и постыдно, что жаловаться нельзя никогда и никому, только профессионалу — за гадкую работу слушать чужие жалобы надо платить хорошие деньги. Или другу за бутылкой, без бутылки это не вынести. Мы и сами делаем козьи морды, когда жалуются нам: ты вчера жаловался, я дал тебе совет, где отчет по принятым мерам? Я дал, ты не принял — я умываю руки, больше не жалуйся.

А если изменить ничего нельзя, денег не надо, нет только сил, если на руках долго и трудно умирает тяжелый больной, если ребенок никогда не будет ходить сам, а все растет и тяжелеет, если суд снова не нашел оснований для пересмотра дела, если нужно только молча принять положение вещей, а для этого ни смирения нет, ни терпения, ни спокойствия? А зачем грузить тем, чего нельзя изменить? Найди коляску, не знаю, няню, сиделку, заплати вдвое, втрое, в десять раз больше, ну напиши в районную управу, Лужкову, Путину, ну выпей йаду, сил уже нет слушать про это строительство под окном, этого отца в маразме, этих соседей, этого начальника, этого двоечника, ну что мне жаловаться-то, чем я помогу, я денег давала уже три раза и телефон нейропсихолога! Если я ничем не могу помочь — зачем мне об этом слышать? Негатива и так хватает.