Эрве Базен - Масло в огонь

• Название: Масло в огонь
• Автор: Эрве Базен
• Издательство: «Художественная литература»
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1988

---

— Ой, если бы ты только видел, что мама принесла! — из лучших побуждений брякнула я, обернувшись к папе и стремясь нарушить молчание. — Целую корзину с верхом. Самое маленькое на неделю хватит.

Мама вздрогнула, и я спохватилась… Что же это я такое сказала? Целую корзину с верхом… Сказала просто так, обычный оборот речи, — ведь и пирожные, и торт, и запеченный кроличий паштет, и другие остатки лакомств — все было на столе. Голова моя, голова садовая!

Почему я всегда попадаю впросак, так что тайна тотчас вылезает наружу… Моя фраза смутила маму, равно как и упоминание о корзине. Значит, и в самом деле она вернулась с корзиной в руках. Но не упоминание же о корзине было ей неприятно. А где была у нее другая рука? Я безжалостно пыталась проследить ход ее мыслей, как форель пытается пробиться сквозь плотину в верховьях реки. «Целую корзину… Что это значит? Селина ведь спала, когда я вернулась. Спала или делала вид, что спит? Заметила она что-нибудь? Нет, не могла она меня застигнуть, если только не подкараулила в кухне, но зачем бы ей устраивать засаду? Она лежала в постели. В нашей постели. То есть была в комнате, откуда, даже проснувшись, она ничего не могла видеть, поскольку эта комната выходит на улицу. Она может свидетельствовать только, что час был неурочный. Да и потом!.. Кнопка будильника была прижата. Но удивительно все же, что она сказала про целую корзину, тогда как я, придя, все выложила на стол, а корзину спрятала в шкаф». Она и правда спрятала корзину в шкаф, где хранятся метлы. Я видела ее там, на обычном месте, — когда брала свою кошелку.

— Куда ты так бежишь?! Куда ты так бежишь, мамочка?!

Мама вздернула подбородок. Она всегда напускала на себя такой вид, когда выходила от моей тетки Колю, наслушавшись ее язвительных замечаний. «Ничего, промолчим!.. Пусть себе думает что хочет, — говорила мама. — Я волноваться из-за нее не намерена. И ни перед кем отчет держать не должна!» Такое же лицо было у нее и в тот день (недавно, еще и двух месяцев не прошло, накануне пожара у Дарюэлей), когда между нею и папой произошла сцена ужаснее всех предыдущих.

«Слушай, Селина, ты теперь уже большая, — впервые осмелилась она сказать мне в тот день, — и я хочу, чтобы ты знала… Мы с твоим отцом… Больше так невозможно. Единственный выход — развестись. В наших краях так не Делают, но я иначе не могу. Вот уже десять лет, как мы должны были бы расстаться. Но твой отец не дает согласия. Для развода нужен повод, а я ни в чем не могу его обвинить. Да и потом — ты… Я никогда не оставлю тебя твоему отцу. Помоги мне, Селина. Тебя он, может, и послушает. Скажи ему…» Она не успела закончить фразу: я выскочила из комнаты…

— Куда ты так торопишься?

Перебежав от папы к ней, я догнала маму, которая схватила меня за плечо и крепко сжала, а я, пока мы молча бежали следующие сто метров, все думала: «Да, мамочка, как все было бы просто без меня! Ты так и осталась бы той, о ком в Луру говорили: „Когда видишь Еву, начинаешь понимать папашу Адама“. Знаю, знаю, ты вышла замуж за парня ничуть не хуже других, за красивого даже парня, если верить той удивительной фотографии, что до сих пор стоит на буфете! Перед войной ты вышла замуж за красивого парня… а после получила несчастного папу, это чудовище, — будем говорить прямо, чудовище с правом на жалкую пенсию (ибо безобразие, даже стопроцентное, не котируется), которое отвечает тебе прямодушным отказом и безупречно ведет себя (ведь безобразие не является и поводом для развода), собираясь навязать тебе себя на всю жизнь, на всю жизнь, на всю жизнь. Ты — жертва жертвы, вот что ты такое. Но зачем же допускать еще и третью? Ведь твоя жизнь — это и моя жизнь». Однако мамина рука, лежащая у меня на плече, сжимается все сильнее, сдавливает мне плечо до боли. И по мере того, как мы приближаемся к дому, я отчетливо вижу, как отвращение в ней сменяется злостью, а злость переходит в ожесточение. И я могла бы кричать за нее: «Проклятая герань, которая таким ярким пятном алеет на окне! Проклятый сарай… (Мамочка, мама, я тоже там живу!) Проклятый сарай, где, по словам твоего отца, мы провели пятнадцать незабываемых месяцев! Пятнадцать месяцев, за которые я расплачиваюсь вот уже скоро пятнадцать лет!» У нее не хватило терпения подождать, пройти еще двадцать метров, не выплескивать свою ярость перед сердобольными соседками — горечь затопила ее.

— И спецовка пропала, и день пропал! — бросила она через плечо. — И ни семейство Удар, ни Раленг, ни община ничего тебе за это не заплатят.

Не достигла цели. Папа как шел, широко шагая, так и продолжал идти.

— Я выполнял мой долг, — не без пафоса произнес он.

— Ах, долг! Скажешь тоже! Да уж, как пожарник ты и вправду хоть куда, а вот как страховой агент можешь скоро подавать в отставку.

Этот снаряд пролетел ближе, но желаемых результатов все же не принес. Я тотчас перекинулась к папе, так как нападали теперь на него. Внутри у меня все кипело. По языку будто бегал рой муравьев. Да замолчите вы! Когда вы наконец замолчите? Матушкины губы приоткрылись, обнажая небольшие белоснежные зубки, до блеска отдраенные зубной пастой и жаждущие укусить. Только праведная злость вернула бы ей здоровый вкус слюны. И в стремлении обрести его она ухватилась за первое, что пришло на ум, порадовалась возможности одурачить папу (другого объяснения я не нахожу), швырнув ему просто так, удовольствия ради, бесстыдную и грубую ложь.

— Кстати, ты спрашивал, когда я вернулась… — остановившись и резко повернувшись к папе, заговорила вдруг она. — Очень рано, дорогой мой, очень рано. Когда я уходила, Бине только еще поднял тревогу, а когда дошла до дому, услыхала трубу. Я даже удивилась, что тебя нет. Быстро же ты оделся…

— Очень быстро, сама понимаешь! — отозвался папа.

Но ответил он с легкой заминкой. Внезапно его глаза впились в мамины, и она не выдержала, отвела взгляд. Он что, не поверил в ее выдумку? Правда, мне еще предстоит узнать, что она не лгала, В какой-то мере, разумеется. Мама действительно вернулась в это время, но лишь на пять минут: ей нужно было поменять неудобные выходные босоножки на туфли без каблука.

— Я так и думал, что ты вернулась рано, — с подчеркнутой уверенностью продолжал папа, по-прежнему не спуская с нее напряженного взгляда. — Между двумя пожарами я пошел в магазин за удлинителем и, проходя мимо дома, видел в окнах свет.

— Свет!

Зря это она. Интонация, в которой проскользнуло едва заметное удивление — чуть больше допустимого, — ставила под сомнение и все остальное.

— Ну, конечно, — подытожил папа, — раз ты была дома!

Шито белыми нитками! Мне хотелось крикнуть: «Осторожно!» Но мама совсем все испортила.

— Верно, — сказала она, — я на минутку зажгла свет, когда пошла в уборную.

И почти тотчас я увидела, как она взглянула на меня и изменилась в лице. «Ты зажгла?» — спрашивали ее глаза. Она ведь не знала, что и меня не было дома, и погрузилась в путаницу предположений. В самом деле, кому, кроме меня, могла прийти фантазия зажечь свет? Если папа и правда проходил мимо дома, там не было и не могло быть света. Значит, он это выдумал. А сделал вид, — вот хитрец! — будто протягивает ей соломинку! Он выдумал неверную деталь, чтобы она, неосмотрительно подтвердив ее, признала тем самым свою ложь. Но ведь' и я могла зажечь свет. Вот и новая проблема! Если ял зажгла его без всякой видимой причины, позже я с таким же успехом могла задержаться в кухне и затаиться там. Какая неразбериха! Ну и обстановка — ложь за ложью… Мама по-прежнему смотрела на меня, улыбаясь, точно в благодарность за молчание или за глубокий сон. А я была смущена и, чувствуя себя виноватой сама не знаю в каком прегрешении, которое совершила по неведению, то высовывала кончик языка, то подпрыгивала на пятке, старательно разыгрывая из себя маленькую девочку, какою давно уже не была и не хотела быть, но все еще могла при желании казаться. А мама, которая шла ссутулясь, точно ее победили, зажали в угол, — хотя папа и бровью не повел, — распрямляла постепенно плечи и принялась копаться в сумке, отыскивая ключ. Я смогла наконец поднять глаза, встретиться взглядом с папой. Как я и думала, в глазах его не было вопроса, он не просил меня дать показания против нее.

VI

В половине пятого папа вышел из дома и появился во дворе, где, пользуясь обычным в пору равноденствия крепким ветром, мы с мамой развешивали простыни. Теперь он выглядел совсем иначе: брюки в полоску, серый пиджак, серый галстук, серая шляпа, надетая поверх черного войлочного шлема (вернее, поверх такого же войлочного шлема на смену, ибо их у него было предостаточно)… Так он одевался всегда, отправляясь в служебную поездку. Не хватало только портфеля с бумагами.

— Снова здорово! — изрекла мама.

— И не говори! Люсьен уже ушел, — крикнула Жюльена, которая по ту сторону решетки развешивала такое же белье, закрепляя его разноцветными пластмассовыми прищепками.