Эрве Базен - Встань и иди

• Название: Встань и иди
• Автор: Эрве Базен
• Жанр: Современная проза

«Встань и иди» роман о девочке-подростке, которую война сделала инвалидом. Она прикована к инвалидной коляске, но мужественно борется с недугом, да еще и старается помочь другим, что оказывается не нужным в обществе, где каждый сам за себя.

---

— В данный момент я нахожусь в вынужденной отставке, которая мне весьма полезна. Когда на какое-то время оставляешь привычные занятия, они кажутся несерьезными. Мне не хотелось бы пускаться на авантюры, но довольствоваться мурлыканьем я больше не могу. То, что делал я, любой другой мог делать лучше меня. Я ничего не предпринимал нового. По-видимому, я ничего не выиграл, если не проиграл! «Подражание Иисусу Христу»[24] заверяет нас, что «когда идешь следом, шаг тверже, чем когда ведешь за собой». В нем говорится также: «То, что годится для овцы, не годится для пастыря».

Словеса! Именно словеса лишают меня удовлетворения. Или тон. Или тревога завоевателя, который оказывается во власти своих завоеваний. Вот что возвращает он мне, вот что услышал он в моих словах! Хорошо, Паскаль. Но не могли бы вы все же говорить в менее трескучем стиле, хотя Матильда, присутствующая при разговоре, и слушает вас с таким почтением?

— Короче… — продолжает Беллорже.

Ах! Наконец-то. «Короче» — обожаю это слово.

— Короче, я хочу проделать опыт. Не так давно я видел на улице агента по продаже предметов домашнего обихода. Он ходил из дома в дом, раскрывая и закрывая чемодан, изливая потоки красноречия, чтобы в конце концов всучить кусок мыла или коробку воска для натирки полов. И я подумал: «Что, если и мне не ждать людей, а идти к ним в дом, туда, где они не смогли бы от нас увильнуть, где они были бы вынуждены нас терпеть?»

Это лучше. Гораздо лучше. Вступление было ни к чему. Пускай бы он сразу так мне и сказал: «Они были бы вынуждены нас терпеть». Эта фраза приводит меня в восторг. Какая скучища, что Паскаль, развивая свою идею, опять завелся:

— Ходить из дома в дом, представляя огромную фабрику прощения, выйти за пределы храма, мрачного, как магазин без покупателей, стать коммивояжером бога…

Да, да, конечно. Лучше бы он приберег эти слюни для консьержек, вооруженных щетками, или мещан в ватных халатах, которые примут его с надменным видом. Святое писание с доставкой на дом… «Армия спасения», куда там! «Подохнешь со смеху», — сказал бы Серж, который в этот момент, уступая любопытству или нетерпению, прижал нос к стеклянной двери. В конце концов, почему бы и нет? Не знаю, стоит ли игра свеч. В сущности, результат меня мало волнует. Пускай он получит его себе в придачу! Мне же интересно наблюдать, как Паскаль, отказавшись от своего прогулочного шага, отправился по выбранному им пути, прижав локти к бокам. Отметим с чувством некоторой досады: похоже, что он пришел к этому сам, в тот момент, когда мы с ним утратили контакт.

— Да это же Нуйи! Что он тут делает? Неужели вы приехали вместе с ним?

Голос Паскаля, заметившего Сержа за стеклом, внезапно стал сухим, твердым, далеко не апостольским. Он краснеет, и его нос морщится у переносицы, приподнимая очки. Руки мнут одеяло. Я дружески машу рукой — жест, который может быть адресован и к тому и к другому и означать как «Успокойся!», так и «Подожди меня еще минутку!». Потом я невозмутимо объясняю:

— Серж привез нас на машине. Он не решился войти. Возможно, так оно и лучше: от людей, которые сами себя винят, толку не добьешься.

— Но в конце концов, — возмущенно восклицает пастор, — я вас не понимаю, Констанция! После того как Нуйи поступил с нами подобным образом, неужели вы продолжаете с ним видеться, неужели вы поддерживаете… его? Не можете же вы одновременно интересоваться и им и…

Он не решается закончить: «…и мной». Но его взгляд стал жестким. Это, однако, не мешает мне чувствовать себя очень спокойно. На моей стороне закон и пророки, мой священничек!

— Я не поддерживаю Нуйи. Я его сдерживаю. Стараюсь сдерживать. В другом плане, но в какой-то мере я делаю ваше дело. Вы меня понимаете?

— Нет, — отвечает Паскаль.

Выдадим ему эффектную сцену. Другого пути нет. Отплатим ему его же монетой.

— Нет, понимаете, только вы человек злопамятный. По крайней мере злопамятен Паскаль Беллорже. Потому что пастор прихода Шаронн в силу своей профессии не может быть таким, пастор прихода Шаронн солидарен со мной. Возможно, следовало немножко обождать, согласна. Но я ждать не могу. Чтобы ничего от вас не скрывать: по-видимому, я в последний раз выхожу из дома… Да, да, вам это хорошо известно. Поэтому я стараюсь проглотить двойную порцию, исправить некоторые промахи… О, я не творила чудес! Чудеса никогда не получаются. И я была до смешного самонадеянна. Но самое потрясающее в этом мире то, что здесь ничто и никогда не бывает окончательным — ни успех, ни провал. И все же, уверяю вас, мне будет очень неприятно покинуть его ради мира иного, который называют лучшим и где мне уже не останется ничего другого, как глазеть на неподвижные совершенства. На месте ангелов я завидовала бы людям… их, ангелов, слово «лучше» не согревает!

Все еще настроенный враждебно, Паскаль внимательно за мной наблюдает.

— Есть псалом, — говорит он, — отчасти выражающий ту же мысль. Но он только остроумный выпад в благочестивом духе.

Его едва заметная улыбка становится чуть шире. Однако за ней по-прежнему торчат клыки.

— А я не думаю, — продолжает он, — что над такими вещами можно шутить.

— Дамы, господа, свидание окончено! — объявляет медсестра с галуном на лбу, которая важно проходит, сунув руки в карманы, но выставив мизинцы с ногтями, покрашенными в цвет крови.

— До свидания, — шепчет Паскаль со сдержанной мягкостью в голосе.

* * *

Третий этап. Третий запуск мотора. Слово за «бьюиком».

— Теперь домой! — закричала я точно так, как должен кричать актер: «Теперь к Нельской башне!» Жалкая потуга на веселье. Но, по правде говоря, я в порядочной растерянности. Закутанная в одеяла, я думаю.

— Тебе не холодно? — бросает Серж, который, наблюдая за мной в зеркало, все время ведет себя очень предупредительно. Похоже, что его взгляд говорит:

«Вот кто уже недолго будет нас пилить». Тем не менее сегодня я ему спуску не дам.

— Скажи-ка, Серж…

Такое вступление ничего хорошего ему не сулит. Он прибавляет скорость, дает продолжительный сигнал.

— А ты не был чуть-чуть влюблен в Катрин?

— Нашла когда говорить об этом!.. Ты смеешься надо мной?

Матильда оборачивается и сдвигает брови!.. До чего же я бестактна, не так ли?

— После того свинства, которое она только что учинила!.. — продолжает Серж, подчеркивая грубое слово.

— Ты предпочел бы принимать в нем участие сам? Знаю! Впрочем, и она тоже.

Красный светофор. Стоп!

Эта передышка позволяет Сержу вслед за Матильдой обернуться ко мне. У него взбешенный вид. Но то, чего я сейчас искала на лице Паскаля, написано на лице Сержа. Значит, я не ошибаюсь. Полушлюшка и полумошенник — идеальное сочетание.

Грязно-белый цвет в смеси с бело-черным дают густой серый. Вполне нравственная история. Я знаю, если бы Паскаль меня теперь услышал, он возопил бы: «Несчастная! Для вас важна не нравственность, а ваши причуды». Очень может быть. Ну и пусть! Я не моралист. Меня слова не смущают.

— Она посмела тебе это сказать?

— Нет, конечно. Но…

Зеленый свет. Свет надежды, которая еще не перестала маячить ему впереди. Серж вынужден повернуться к рулю и ехать дальше. Это меня выручает. Уф! Я уже не находила слов. Значит, ему хотелось услышать эту ложь, чтобы не признаваться себе в том, до какой степени он оплошал! Он ее проглотил, не поперхнувшись, тогда как у меня она застряла в горле. С каким удовольствием я надавала бы пощечин этой доброй, цветущей морде, которую вижу в зеркале. Но молчок, молчок! Все остальные глупости оставим при себе. Смотри на улицы, Констанция. Смотри на прохожих, витрины, деревья, машины. В последний раз. С душераздирающим чувством прощания навсегда.

26

— Она вернулась, твоя шлюшка Кати.

— Вы уверены?

Растопырив дюжину пальцев, вытянув тощую шею и подняв еще желтое лицо, папаша Роко выплевывает мне секреты. Вот уже несколько дней он встает с постели и часами простаивает возле занавески. Время от времени, чаще всего когда он слышит, что Матильда скатывается по лестнице, он трижды стучит кулаком в перегородку, что означает: «Почему ты ко мне не заходишь?» На этот раз он сам пробрался ко мне.

— От меня ничего не скроется. Знаешь, я видел с моего наблюдательного пункта, как кто-то в голубой пижаме прошел мимо окна. Это наверняка была Катрин. Ее сестра носит ночные рубашки, и у нее нет… — Движения двумя руками, чтобы поддержать кое-что на высоте грудных мышц. — Что же мы будем делать? — спрашивает он.

Ну и чудак этот папаша Роко, второй секретарь ОВП! Не хватало еще, чтобы я ждала его помощи. Я притворяюсь, будто все это для меня новость, не желая лишать его горькой радости думать, что он принес ее мне первый, и чтобы поддержать в нем интерес к делу. Но надо быть осторожней. Проклятый старикашка начинает совать нос в мои дела точно так же, как я сую свой в дела других. Никто его не просит, а он во все вмешивается, разнюхивает, комментирует, высказывается. Пусть он подсказывает мне ход при игре в шашки, это еще куда ни шло! Но не в других случаях! Потому что для него и это игра, развлечение. А я, я уже не играю. И он очень хорошо знает, что я выхожу из игры! Он сам сказал мне об этом. В конце-то концов, возможно, он мне нужен, хотя я это еще не совсем прочувствовала. Возможно, он послан мне в последний час, чтобы не позволить впасть в трагический пафос, чтобы вернуть мне привычку устраивать винегрет из серьезных вещей. Но как он действует на нервы! Только послушайте его!