Андрей Мартьянов - Отречение от благоразумья

• Название: Отречение от благоразумья
• Автор: Андрей Мартьянов
• Жанр: Фэнтези

Роман основан на реальных событиях начала XVII века — история революции в королевстве Чешском, приведшая к началу Тридцатилетней войны. Однако, в тексте использовано множество мистических пражских легенд: среди действующих лиц присутствуют раввин Бен-Бецалель и его Голем, магистр Джон Ди (алхимик и личный маг королевы Елизаветы Английской), знаменитый император Рудольф, покровительствовавший оккультистам и так далее. Стилистика — «смешной готический роман», в некотором роде изрядно замаскированная пародия на «ужасы» госпожи Радклифф.

Рассказ ведется от имени секретаря пражской иквизиции, все мистические события крутятся именно вокруг инквизиционного трибунала, пытающегося добросовестно разобраться, что же за чертовщина творится в старой-доброй Праге. Инквизиторы — добрые и справедливые, еретики и маги — плохие. Такова концепция. :-)

Место действия — Прага и Париж. Время — 1611-1613 годы.

В тексте наличествует некоторое количество аллюзий на Адександра Дюма-отца и его «мушкетерские» романы, по крайней мере среди действующих лиц встречаются и молодой кардинал Ришелье, и королева Мария Медичи, и совсем юный Людовик XIII.

---

Стукнули отодвигаемые кресла, зашуршали по полу длинные подолы ряс и плащей, кто-то аппетитно захрустел оставшимся яблочком. Как все просто. Был человек — и нет человека. Виновен, не виновен — какая разница? Все к вящей славе Божией. Глупо и наивно пытаться что-то изменить. Смирись и подчиняйся. Все равно мы все умрем, раньше или позже.

Отец Алистер, проходя мимо моего стола, посетовал на неразумие еретиков, не желающих смириться, и намекнул, что мое отсутствие на процедуре казни может быть истолковано не в мою пользу. Слабо ворочающимся языком я выговорил, что непременно заявлюсь и буду стоять в первых рядах, размахивая хоругвью с символами святейшей Инквизиции, лишь бы господин Мак-Дафф оставался доволен.

— Зря вы так, — мягко пожурил меня старый доминиканец. — Вы не хуже меня знаете, что они виновны, не в этом, так в чем-нибудь другом. А ежели мы ошиблись, значит, им обеспечено место в раю средь сонма мучеников. Постарайтесь придти и воздержаться от каких-либо выходок, о которых впоследствии пожалеете.

Они ушли. Заглянувший в комнату дознаний мальчишка-послушник в великоватой ему рясе решил, что я остался перебелять судебные документы, притащил ведро с водой и тряпку, и принялся старательно намывать изгаженный кровью и блевотиной каменный пол. Я следил за игрой гаснущих языков пламени в камине, устало отметив, что записываю на обратных сторонах протоколов какой-то текст, но не трудясь вдумываться в его смысл. Огонь погас, правая рука заныла, отказываясь держать перо, чернила кончились, свеча погасла, монашек закончил свою работу и ушел. Пришлось рыться по ящикам стола, искать новую и зажигать от сохранившихся под слоем золы угольков.

Три густо исписанных листа оказались подробным отчетом о действиях Краузера, послуживших толчком к началу Пражского процесса, моими соображениями о том, кто может за этим стоять и какие цели преследовать, а в самом низу красовалось размашистое: «Пошли вы все!» Хотелось бы знать, что я имел в виду и что мне делать с этим опусом? Сжечь? Жалко... Может, спрятать? Или просто швырнуть с Карлова моста в Влтаву?

Затолкав отчет в папку между прочими бумагами, я поковылял к выходу. Почему-то мне казалось, что уже поздний вечер, а на самом деле стоял самый разгар дня. Для разнообразия даже светило легкомысленно-яркое солнышко, отражаясь на позолоченных куполах и шпилях, отчего Прага полностью соответствовала своему эпитету «Злата» — «Золотая».

Я дошел до жилища аббата, поднялся на второй этаж, сунувшись в покои господина председателя трибунала, где наткнулся на стоявших на страже монахов. Меня вежливо выставили, растолковав, что пан Густав неважно себя чувствует и никого не принимает. «Может, помрет», — равнодушно подумал я, зачем-то всучил недоумевающему доминиканцу из Клементины свои записи и попросил с наилучшими пожеланиями передать его высокопреподобию, когда тот соизволит очнуться. Монах посмотрел на меня, как на сбежавшего из дома скорби, но обещал выполнить поручение. Я отправился дальше, предоставив ногам самим выбирать дорогу. Кажется, я бродил по облетевшей липовой алее и там меня отыскал отец Фернандо, хотевший о чем-то поговорить. Я послал его подальше и сбежал.

Очередная вспышка памяти — стою в полутемном коридоре, ведущем к камере Мирандолы. Понятия не имею, что мне тут надо, вдобавок, там теперь круглые сутки дежурят караульные. Меня окликают, спрашивают, не я ли служу секретарем у господина инквизитора Мюллера. Киваю и удивленно слышу: «Проходите. Только не сидите там больше получаса».

— Кто разрешил?

— Отец Алистер. Сказал, что вы наверняка придете и захотите повидать заключенного.

Издевается он, что ли? Интересно, как он воспримет исчезновение волшебного яблочка и догадается ли, кто его стащил? Наверняка догадается, ведь о подарке демона знали только он и я. Это мне тоже при случае припомнят. А, все равно...

Натужный скрип оттаскиваемой заслонки. Почему я не догадался притащить пузырек с маслом и хорошенько смазать ее? Или это тоже входило в игру — тюремная дверь обязательно должна скрипеть? Игры кончились, настала жизнь, и кому-то предстоит умереть раньше срока.

— Мирандола!..

Шорох внутри. О чем, собственно, нам толковать? Все потеряно и бессмысленно. Правда, мое не желающее склонить голову любопытство тянет за язык и подталкивает к краю пропасти. Терять мне все равно нечего и я отчетливо произношу:

— Я хочу поговорить с Леонардом.

— Я здесь, смертный, — без всякой паузы отзывается из темноты золотисто-звенящий голос. И этот тоже сообразил, что меня непременно принесет в этот пахнущий пылью и застоявшейся водой подвал. Неужели я настолько предсказуем?

— Твои слуги отказались от тебя. Почти все. Те, кто решил идти до конца, погибнут через день. Что скажешь?

— Они не были моими слугами. Я никого не принуждал. Они сделали свой выбор.

— Ты обещал им покровительство и не сдержал слова.

Молчание.

— Надеюсь, тебе станет хоть немного больно, когда они сгорят, черт тебя побери!

Молчание.

— Кто ты — бог, демон или что-то, чему мы не знаем названия? Зачем ты явился в наш мир? Повеселиться или заставить нас что-то понять?

— Меня вынудили придти.

— Кто? Человек по имени Филипп Никс? Зачем?

— Он ошибся. Я — не то создание, которое вы именуете «демонами», а он искал союза с демоном, причем способным уничтожать. Да, разрушать умею и я, но не материальные вещи, а понятия, устаревшие догмы, паутину воззрений, которую люди ткут вокруг себя и в которой запутываются. Меня создавали для этого — учить смотреть с иной точки зрения.

— Кто тебя создал?

— Тот, кто создал все, самой собой. Больше, насколько мне известно, во Вселенной творением никто не занимается.

— Почему ты ушел от Никса?

— Мне нечего было там делать, а подчиняться ему я не собирался. Решил воплотиться и посмотреть, сильно ли переменились смертные за прошедшие века. Нашел подходящее тело, соединился с ним, но нить жизни этого человека подходила к концу, я не мог удержать его здесь. Пришлось найти другого, согласившегося впустить мое сознание в свое.

— Мирандолу? Того, в ком ты живешь теперь? А кто был первым?

— Не знаю. Имена не слишком важны для меня.

— Что для тебя вообще важно? Ты насмотришься всласть и улизнешь, а мы останемся разгребать все, что ты натворил!

Молчание.

— Ну и пропади ты пропадом. Я ведь почти тебе поверил... Мирандолу жаль. Не повезло человеку. Вселился в него на редкость сволочной демон.

Тишина. Ухожу. Стражники косятся вслед с недоумением и чем-то, весьма похожим на испуг. Наверное, подслушивали наш разговор и непременно донесут о нем отцу Алистеру.

Высокие тяжелые ворота, окованные железом. Маленькая узкая калитка в левой створке, чтобы пройти, нужно нагнуть голову. На Кржижовницкой — обычная будничная толкотня, пестрые лавочные навесы, шум рьяно торгующихся голосов, ржание лошадей, хлюпанье грязи под ногами. Огибаю площадь слева, неуклюже лавируя между людьми и прилавками, кто-то хлопает по плечу. Встревоженный Орсини, с ним — Лэрц и Жаннет. Что им от меня нужно? Какие приговоры? Где начали возводить помост и ставят столбы? Ничего не знаю и знать не хочу. Отталкиваю чью-то руку, бреду дальше. Гранитные башни при въезде на мост, в просветах ограды качается стальная вода с желтоватыми пятнами первых льдин. Опять меня зовут или послышалось?

Изящная одноколка, затянутая сверху тисненой золотисто-красной кожей, пританцовывающая гнедая лошадь, звякают крошечные бубенчики на упряжи. Из бархатной глубины загородившей мне дорогу коляски изучающе-сочувственно смотрит женщина. Серебристый беличий мех на отворотах шубки и маленькой круглой шапочки, эбеново-черные пряди гладких волос, пристальные яркие глаза, губы Лилит — искусительницы.

— Матерь Божья, что стряслось? На вас лица нет! Куда вы идете? Вы меня слышите?

Пани Маргарита Домбровска. Пражский ангел, пражская ведьма.

— Забирайтесь сюда. Молчите, не желаю ничего слушать! С таким видом топиться впору, а не по улицам шататься! Повздорили с кем? От господина Мюллера досталось? Да скажите хоть слово!

Одноколку слегка покачивает, колеса негромко тарахтят по булыжникам, вязко чавкают через подтаявшие островки снега, бодро постукивают копыта идущей рысью лошади. Тепло, спокойно, полное отсутствие мыслей в голове. Какая разница, куда ехать? Остановились. Прибыли на место, чего-то ждем или меня дальше не повезут? Выйти? Сейчас выйду и даже постараюсь не промахнуться мимо откидывающейся ступеньки. Крыльцо, распахивающаяся навстречу дверь, коридор, блекло-зеленый ковер под ногами, матовые колпаки ламп на стенах, похожие на колокольчики. Лестница на второй этаж, высокие ступеньки, не споткнуться бы. Дверь вишневого цвета, лакированная, с бронзовым кольцом вместо ручки. Нам туда? Почему эта женщина так на меня смотрит? Я должен что-то сделать? Хорошо, я все сделаю, только не прогоняйте меня обратно, к шелесту не знающих снисхождения бумаг, падающему снегу и нависающим над головой серым сводам...