Герберт Розендорфер - Латунное сердечко или У правды короткие ноги

• Название: Латунное сердечко или У правды короткие ноги
• Автор: Герберт Розендорфер
• Издательство: Лабіринт
• Жанр: Современная проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-7101-0092-7

Эта книга – первое русскоязычное издание современного немецкого писателя Герберта Розендорфера, куда вошли романы «Большое соло для Антона» и «Латунное сердечко, или У правды короткие ноги».

«Латунное сердечко» – лирико-сатирический роман, сплав блестящего юмора Гашека и изысканной прозы Кафки, история современного интеллигента, где есть и секретные службы, и перипетии любви, жизнь, полная гротескных ситуаций.

Ироническая проза Розендорфера – это призыв к современному человеку, притерпевшемуся к окружающим его нелепостям и уже их не замечающему, взглянуть на себя со стороны, задуматься на тем, что он делает и зачем живет.

---

– Думаете, ему удастся пронести чемодан через границу?

– Это-то само собой, – заверил его Гюльденберг, – Главное, чтобы он успел приехать сюда раньше начальника. Вот если он не успеет, это действительно катастрофа.

Начальник вернулся в три часа. Бруно еще не было, однако никакой катастрофы не разразилось, потому что Курцман и так вернулся злой как черт. Швырнув на диван бумажный пакет с надписью «Хофмюллер, торты и пирожные», чего ом в отношении предметов кондитерского искусства никогда не позволял себе делать, Курцман выругался, плюхнулся в широкое засаленное кресло, рявкнул: «Официант!» – и выругался снова. На слова Гюльденберга о том, что Бруно еще нет, он почти не отреагировал, заметив лишь: «Ох уж мне этот Бруно», снова воззвал к официанту и, когда тот так и не явился, разорвал пакет из кондитерской чуть ли не в клочья и принялся одну за другой пожирать три порции знаменитого захеровского торта.

– Нет, какая скотина, – проворчал он, – эсэсовец недобитый!

– Ратхард? – догадался Гюльденберг.

– Конечно Ратхард, кто же еще!

– К/л или о/и? – вполне профессионально осведомился Кессель.

– Кличка, – сообщил Курцман – Недолго ему осталось ее носить. Открытое имя – Майер. Одно слово – эсэсовец.

– Опять не явился? – спросил Гюльденберг.

– Опять! – со злостью подтвердил Курцман. – В июне он тоже не явился на встречу. Тогда он заявил, что у него, видите ли, был грипп. В июне! Ну скажите, кто болеет гриппом в июне?

– Да, но сейчас декабрь, – начал Кессель, – сейчас как раз…

– Ничего не «как раз»! – оборвал его Курцман – Еще весной он подложил такую же свинью Брудеру (Брудер был предшественником Кесселя в «Ансамбле». В сентябре его перевели в Пуллах; Кессель знал о нем лишь по рассказам).

– Он же знает, – сказал Гюльденберг, – как мы его ценим. Кроме того, он работает на нас бесплатно.

– Бесплатно или не бесплатно, – закричал Курцман, – но нам давно пора от него избавиться!

Ратхард, он же Майер – о нем Кессель тоже знал по рассказам, – служил во время войны в СС, однако после войны никто почему-то даже не поинтересовался, чем он занимался при нацистах. В 1945 году он перебрался в Австрию, решив без хлопот отсидеться пару лет. В Зальцбурге ему удалось открыть мебельный салон, и он остался там навсегда. Однако его любовь к «фюреру» и всему, что с ним связано, с годами нисколько не уменьшилась.

Его мебельная торговля процветала, и он мог позволить себе жертвовать крупные суммы в кассу то одной, то другой правой партии как в Австрии, так и в Германии. Для уяснения его политических убеждений достаточно сказать, что баварская ХСС была для него слишком левой. Ей он подарков не делал.

Ратхард выписывал все фашистские и прочие ультраправые газетенки, но главной своей целью считал тем не менее работу на БНД. Контакт с секретной службой послевоенной Германии он завязал еще в начале пятидесятых, сам предложив ей свои услуги. Услуги эти в Пуллахе сразу же оценили, потому что, во-первых, оказывались они бесплатно – Ратхард-Майер трудился, так сказать, исключительно ради идеи, – а во-вторых, его огромные мебелевозы были почти идеальным средством для перевозки писем, посылок, раций и даже людей через тогда еще контролируемые союзниками границы оккупационных зон.

Однако по-настоящему звезда Ратхарда взошла после 1955 года, когда русские открыли в Зальцбурге торгпредство. То, что торговля интересовала русских в последнюю очередь, было видно слепому. Дураку было ясно, чем занимается в этом небольшом городе такая толпа торгпредов (временами число персонала там доходило до сотни человек). Однако прикрытие есть прикрытие, и русским время от времени приходилось делать вид, что они занимаются торговлей. Они проводили выставки искусства народов СССР или достижений хрущевского кукурузоводства и раз в два месяца устраивали в торгпредстве коктейль.

Майера-Ратхарда. прошлое которого либо не было известно русским, либо их не интересовало, тоже приглашали на эти коктейли, потому что он был членом германо-австрийского торгового клуба, а какое-то время даже его председателем. Майеру-Ратхарду импонировали там не только отличная водка и замечательное красное шампанское, которые просто рекой лились на таких мероприятиях, но и – как иногда могут быть сходны взгляды, казалось бы, самых завзятых идеологических противников! – строгие порядки в торгпредстве, галстуки и уставные прически у всех, даже у молодых русских служащих, а главное – уважение к старшим, которое Майер-Ратхард очень ценил, но давно уже почти нигде не встречал в окружавшем его мире. Вот как иногда сближаются друг с другом самые противоположные взгляды, причем не только в случае с Майером-Ратхардом, вот какие неисповедимые пути выбирают – совсем как Колумб, отправившийся искать Индию не на Восток, а на Запад. Для Майера-Ратхарда работа на БНД и коктейли в русском торгпредстве были единственными светлыми островками порядка в эту мрачную новую эпоху, представлявшуюся ему сплошным бардаком. То, что своими донесениями и отчетами о жизни торгпредства он как бы продает один остров другому, ему, видимо, просто не приходило в голову – даже после того, как он познакомился с одним из работников торгпредства и, можно сказать, по-настоящему с ним подружился. Фамилия его была Сперанский, он был помощником торгпреда и часто бывал в гостях у своего немецкого друга – это было уже в начале шестидесятых. Майер-Ратхард угощал его «Кальтереровской горькой» и грушевым ликером Вильямса, которые также лились рекой, только уже у него в доме. Сперанскому он явно был симпатичен, об остальном же судить было трудно – может быть, ему приходилось скрывать от коллег свои контакты с немцем, а может быть, он тоже продавал один остров другому, не испытывая при этом особых угрызений совести. Второе было, конечно, вероятнее, так что внутренняя жизнь двух старых фронтовиков из армии красных и синих протекала в счастливом единении обеих частей известного девиза: «дружба дружбой, а служба службой», причем, скорее, даже не в русском, а в немецком его варианте: «служба службой, а шнапс шнапсом».

При всей своей тупости Майер-Ратхард был все же достаточно умен (или достаточно осторожен), чтобы не вывешивать, так сказать, на видном месте портрет Гитлера в золоченой раме. В гостиной у него висели Бисмарк, фельдмаршал Роммель и Фридрих Великий, фотография линкора «Шарнгорст» и тому подобные вещи, но больше всего было фотографий самого хозяина в период прохождения им действительной службы. На самом же видном месте висел писанный маслом портрет, сделанный за большие деньги с любительской фотографии: Майер-Ратхард в полной эсэсовской форме стоит на холме, опираясь одной ногой на сваленное снарядом дерево; в руках у него бинокль, но он смотрит вдаль острым невооруженным глазом. Вдали видны догорающая деревня и подбитый русский танк. Сам Майер выглядит настоящим полководцем, хотя он был тогда всего лишь штурмфюрером, то есть в лейтенантском чине. При взгляде на эту картину невольно возникал вопрос: как же Гитлер ухитрился проиграть войну?

Увидев эту картину в свой первый визит к Майеру, Сперанский долго ее рассматривал, так что Майер даже испугался, подумав, что зря перевесил ее куда-нибудь подальше. Но Сперанский сказал лишь (он неплохо говорил по-немецки):

– Хорошая картина. Это вы?

– Да, – сказал Майер – Могилев, сорок четвертый год.

Сперанский был немного моложе Майера, ему было тогда лет пятьдесят пять. Он тоже был на фронте. Он стал вспоминать и наконец пришел к выводу, что в это самое время тоже был там, под Могилевом – только, разумеется, по другую сторону фронта. Оба прослезились и начали'вспоминать те бои, каждый со своей стороны, быстро перешли на «ты» и стали звать друг друга «камрад». Когда жена Майера ушла спать – она была местная, из Зальцбурга, он женился на ней, когда окончательно решил здесь остаться, – он достал свои старые военные альбомы, сдвинул в сторону бутылки и рюмки и разложил их на столе. Сперанский рассматривал фотографии с большим интересом и знанием дела, и настроение у обоих стало совсем душевным. В следующий раз, пообещал Сперанский своему камраду, он привезет ему свои фотографии.

Уходя – это было уже поздно ночью, – Сперанский крепко обнял Майера на прощанье:

– Гут… гут, – проговорил он, – мы тогда стреляли друг в друга. Хорошо, что мы промахнулись!

– И слава Богу, что промахнулись, – подтвердил Майер, целуя своего советского друга в щеку.

Хотя, конечно, эти запоздалые опасения обоих ветеранов были несколько преувеличенными – по крайней мере, в отношении их самих: ни штурмфюрер СС Майер, ни политрук Сперанский почти никогда не находились так близко к передовой, чтобы один из них рисковал попасть под пулю другого.

Получив доступ в советское торгпредство, Майер-Ратхард стал для БНД особо ценным кадром, к тому же оккупационные власти сняли кордоны, так что возить тайком через границу стало особенно нечего, тем более, что в новых инструкциях возможность использования мебельных фургонов для этой цели уже не предусматривалась, – поэтому за Майером-Ратхардом оставили лишь обязанность регулярно выходить на связь в условленном месте, и только в крайнем случае его просили провезти какое-нибудь сверхсекретное послание.