Андрей Белый - Симфонии

• Название: Симфонии
• Автор: Андрей Белый
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1991

Вступительная статья, составление, подготовка текста и примечания А.В. Лаврова.

Тексты четырех «симфоний» Андрея Белого печатаются по их первым изданиям, с исправлением типографских погрешностей и в соответствии с современными нормами орфографии и пунктуации (но с сохранением специфических особенностей, отражающих индивидуальную авторскую манеру). Первые три «симфонии» были переизданы при жизни Белого, однако при этом их текст творческой авторской правке не подвергался; незначительные отличия по отношению к первым изданиям представляют собой в основном дополнительные опечатки и порчу текста. По прижизненным переизданиям первые три «симфонии» (а также и четвертая — по ее единственному изданию) напечатаны в кн.: Белый А. Старый Арбат. Повести/Подгот. текста и примеч. Вл. Б. Муравьева. М.: Моск. рабочий, 1989.

---

Когда, пролетая, она бросала кусты за спину, точно сквозную, бесконечно спадающую за плечи зеленую шаль, точно о скалы разбитую зелень морских валов, и зеленые кружева, и брызги разбитых волн плясали на скачущем за ней всаднике — Смерти.

И смерть рвала кружева — покровы над бездной.

Смерть дробила шипучие волны забвенья.

Смерть насмешливо хохотала ей вслед.

Но это только казалось: полковник Светозаров рыдающим голосом ей вслед молил о прощении.

Золотые, воздушные звери кидались на них, несясь обратно.

Точно на зелень бросили дикую, ветром стенавшую стаю, и вот гепарды терзали их цепкими лапами, грызли груди им окровавленными, заревыми, воздушными клыками, разбивались у них на груди волнами листьев, цветами, закатными пятнами, холодной, холодной росой.

У них за плечами они возникали опять.

Так летели гепарды, вырезанные в зелени пятнами света, вместе с летящими кустами, от горизонта к горизонту.

Будущее грозилось ревущей стаей звериных мгновений, прошлое убегало той же стаей; настоящее разрывало мгновенья волнами листьев, цветом и тенью, холодным, холодным потоком слез.

ПЕНА КОЛОСИСТАЯ

Пена волновалась.

Возмущенные колосья словно шатались, склоняясь, то чернея, то золотея.

И вдоль нивы бежали теневые пятна, производя волнение.

Точно на ниву бросили золотую порфиру, испещренную пятнами, и вот она мчалась к горизонту.

Солнце — чаша, наполненная золотом, — тихо опрокинулось в безвременье.

И разлились времена волнами опьяненных колосьев.

Налетали — пролетали: о межу разбивались многопенным шелестом.

И неслись, и неслись.

Когда убежало солнце, небо стало большим зеркалом.

Когда убежало солнце, бледно-сияющие кружева тучек засинели и перестали сквозить.

Когда убежало солнце, вдали запевали:

«Паа-жаа-лей, дуу-шаа заа-аа-зноо-бушка маа-лаа-аа…»

Низкие пурпуровые басы гармоника окаймила бахромой золотою.

А высокий звонкий тенорок взлетал над огнем и золотом высоко закинутой, узкой, лазурной стрелой.

Рыдающий полковник пролетел где-то вдали, вдали, словно склоняясь, то темнея, то сверкая слезами.

И вдоль нивы бежало его теневое пятно.

И несся… и несся…

Низкие пурпуровые струи заката заливали небо, окаймленные золотой бахромою туч.

А высокий, звонкий лазурный пролет разрезал кружево туч острой, холодной стрелой.

Вдали замирало:

«Раа-спряя-миись ты-ии, роо-жь выы-соо-каа-ая…

Таай-нуу свяяя-таа саа-храании…»

Воздушно-мировые объятия бестрепетно распахнулись.

Ветерок пронес парчовые ризы всех вещей.

Всадник мчался, и крикнул перепел, пойманный тенью, летящей на шатких колосьях.

Наша жизнь — улетающая тень.

Вот, как черная птица, несется над морем колосьев.

Вместе с нами летит, неизменная.

Так, качаясь, летит образ мира сего… на родину, на неизвестную родину.

Вдруг лошадь споткнулась о камень многодробный, и. полковник нырнул в бушующую рожь.

Зеленоватые, узловатые стебли струились вокруг него, и косые лучи заката, дробимые колосом, плескались над его головой, точно солнечные колонны золота над усмиренным утопленником.

Когда убежало солнце, небо стало большим зеркалом.

Когда убежало солнце, бледно-сияющие кружева туч засинели и перестали сквозить.

Когда убежало солнце, ветерок пронес в свисте парчовые ризы всех вещей:

«Дни текут. Времена накопляются. Надвигается незакатное, бессрочное.

Просится: пора мне в этот старый мир.

Пора сдернуть покровы. Развить пелены. Пора открыть им глаза. Налететь ветром. Засвистать в уши о довременном».

На высоком верху многогребенном показался старец, точно весь сотканный из воздуха.

Это был лучезарный слепец с открытыми, синими глазами.

Он стоял с протянутой рукой на песчаном холму многогребенном.

Спина его была выгнута. Седина низко опущена.

Странно было видеть это безмолвное видение с протянутыми руками в золотом воздухе.

Он молился: «О, если б прозрели, о, если б увидели свет. Преходит образ мира сего».

Нива волновалась.

Опьяненные колосья словно шатались, склоняясь, то чернея, то золотея.

И вдоль нивы бежали теневые пятна, производя волнение, точно на ниву бросили порфиру, испещренную пятнами, — и вот они бежали к горизонту.

Закат становился бледно-грустен и золотисто-атласен.

Золотое, пролитое вино гасло, точно его разводили водой.

ВЕЧНЫЙ ПОКОЙ

Было холодно и ясно.

Многотечные ветры омывали их лица.

Они шли в одеждах послушников, и котомки их болтались за плечами.

Они шли вдоль равнин. Ничто их не касалось, и никто их не задерживал.

Стояла осень. Лазурное небо заплакало вдали.

Лучезарный странник пригорюнился, сказав: «Скончалась. Преставилась».

Подпер руку под подбородок и уставился в землю.

Они пришли к одинокому кресту над песчаным обрывом.

Это была ее могилка.

Деревцо хлопало большими, матово-желтыми листьями.

И лист за листом обрывался над могилкой.

Он заплакал: «Неужели она не воскреснет?»

Ветряный напор стал рвать деревцо, и матово-желтое облачко листьев, шелестя, пронеслось мимо их ног.

Он обхватил руками ее могилку и просил: «Воскресни, родная».

Ветряный напор стал рвать деревцо, и новое облачко свеянных листьев, шелестя, пронеслось мимо их ног.

Он обхватил руками ее могилку и просил: «Воскресни, родная!»

Но загадочный странник положил руку к нему на плечо и сказал: «Чего ты плачешь?

Ведь могила пуста».

Поднес руку к глазам и увидел, что лазурное небо смеялось вдали.

Облетевшее деревцо радостно тряхнуло голыми сучьями, и в отчетливом воздухе тянулась золотая паутина. Странник, стоя на песчаном откосе, нежно смеялся сверкающим ликом.

Проснулся. Открыл глаза.

В сверкающую щель ставни рвалась светозарная струйка и ложилась на стене бледно-странным узорным пятном.

Это шумели деревья.

Это был день большого ветра.

И сиреневые кусты, охваченные ветром, глухо волновались и отмахивались от объятий и поцелуев.

Обдумывал письмо ей холодно и ясно:

«Все изменилось. Изменились и вы. Я пишу вам письмо.

На меня надвинулся холод. Деланно вы дразнили меня, а сами обнимались с полковником.

Я увидел, что вы мертвы — мертвы, как смерть.

Я был болен. Уезжаю теперь от вас. Уезжаю на север, к соснам.

Вы, как смерть, загадочны. Но я еще глубже задвинусь книгами.

Мои уста с того дня застыли скорбным изгибом».

Так писал.

И шуршал сухой бумагой.

«Мне в вас открывалось будущее. И, протягивая руки, я вам говорил, что солнце мое восходит, восходит.

Но оно закатилось.

Осталось взволнованное угасание света, да и тот свет — свет моей души.

Вокруг вас тянется паутина зла, и вы, оплетенная чарами, не горите уж, как прежде, на вечерней заре.

И заря моя потухает: угасает мое золотое вино, точно его разводят водой».

Писал.

И шуршал сухими страницами.

«Вот так же, как я сидел и думал о вас, вы сидели и думали о полковнике.

Вы любите друг друга.

Прошли мои сны. И вот опять сижу я тут: сижу, но не хочу о вас думать.

Ваша тайна давно взволновала меня, и я поднял в зарю мое лицо, но — удаленные мы друг от друга туманным временем. И то печально уходил от вас, то приближался, теряя покой свой.

Струна за струной обрывалась меж нами».

«Мир не беспеременен. Он мчится вперед. Перебрасывает будущее в прошлое.

У него есть крылья улететь от настоящего.

Это значит, что прошлого нет: оно умаляется.

Временная струя вытекает из разбитой чаши.

Когда чаша иссякнет, перестанут струиться временные струи.

Меня посетит забвение».

«С грустью перебираю события, заливаемые временем: мы не знали друг друга.

Мне казалось — мы оба любили. И вот я один: один как перст.

Пусть вы влюблены — влюблены в старую смерть, но ваш долг — сиять для жизни.

Это я пишу ясно и просто.

Прощайте. Время изорвет мою черную грусть».

Над ним было ясное небо, и тучка, повитая грустью, глядела лазурными пролетами.

Она глядела, она провеяла вздохом: «Ничего не умерло.

Все вернется.

Да, все вернется».

Она глядела: она провеяла вздохом.

Не глядел на облако. На щеках застыли две слезы. Протянулись его руки. Разрезали голубую зеркальность, словно скорбные, четкие лилии.

Был у него только один путь к несказанному, да и он угасал.

Вечность потухла для него.

ЗОЛОТАЯ ОСЕНЬ

Шла с седым, знаменитым мистиком.