Лев Копелев - Хранить вечно

• Название: Хранить вечно
• Автор: Лев Копелев
• Издательство: ТЕРРА – Книжный клуб
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-275-01083-4

Эта книга патриарха русской культуры XX века – замечательного писателя, общественного деятеля и правозащитника, литературоведа и германиста Льва Копелева (1912 – 1997). Участник Великой Отечественной войны, он десять лет был «насельником» ГУЛАГа «за пропаганду буржуазного гуманизма» и якобы сочувствие к врагу. Долгое время лучший друг и прототип одного из центральных персонажей романа Солженицына «В круге первом», – с 1980 года, лишенный советского гражданства, Лев Копелев жил в Германии, где и умер. Предлагаемое читателю повествование является частью автобиографической трилогии. Книга «Хранить вечно» впервые издана за рубежом в 1976 и 1978 гг., а затем в СССР в 1990 г.

---

Командир роты, коренастый лейтенант в кубанке и кожаной куртке немецкого летчика, матерился хриплым тенорком:

– Куда без приказа… сукины дети… назад!…

Другие солдаты залегли за кустами палисадника. По вестибюлю уже катили пулемет. Оберштабсарцт кричал испуганно:

– Господин офицер! Прошу вас, умоляю… ведь здесь госпиталь…

Лейтенант матюгнул и его, но вопросительно посмотрев на двух гостей-майоров, тут же, не ожидая, скомандовал:

– Отставить огонь! Занять оборону на всех этажах! Без приказа не стрелять!

Он пытался вернуть перебежавших на ту сторону. Но там уже надрывно дребезжала разбитая витрина, и мальчишеской голос кричал:

– Товарищ лейтенант! Обратно нельзя, стреляют гады! Мы тут охранение будем!

Ухари из дивизионной разведки успели расстрелять одного из раненых офицеров. «Это потому, что у него морда эсэсовская». Разведчики кричали, что хотят отомстить за убитого товарища. Другой свидетель уверял, что немец заговорил по-русски, да еще матом, и тогда разведчики сказали: «Ага, власовец», и сразу повели во двор, стрелять.

До рассвета мы успели навести порядок в госпитале. Действуя по принципу «кто палку взял, тот и капрал», я назначил Галину начальником госпиталя. Комбат, успевший перебросить в здание гимназии свой КП, дал ей для охраны несколько наших легкораненых… Они быстро очистили подвалы от посторонних. В дальней комнате стонали тяжелораненые, один с забинтованной головой метался, хрипло бредил: «Volle Deckung! Feuer!…»[17] – и нечленораздельно выл.

А по соседству легкораненые уже мирно толковали с нашими солдатами, пили с ними из кружек и котелков нечто спиртное и галдели: «Война шайзе!… война капут… русс карош… русс зольдат карош…»

Галина и Непочилович проверили продуктовые склады, наставляли поваров, и раненые получили такой завтрак, какого, как некоторые уверяли, не едали с начала войны.

Мы с Бехлером наскоро опрашивали легкораненых, подбирали подходящих для заброски. Очень скоро нашлись добровольцы; мы выбрали двух молодых парней, обер-ефрейторов – одного, раненного в руку, другого с легким ранением плеча…

Бехлер и я дали им записки к коменданту форта, предлагая сдаться, обещая почетные условия плена и т.п. Кроме того, напихали им в карманы листовок Национального комитета.

Как только рассвело, они вышли из парадного с госпитальным флагом – белый с красным крестом – и двинулись прямо вверх по Берггассе. Никто по ним не стрелял, хотя справа и слева в смежных кварталах шла частая пальба и гулко хлопали разрывы гранат. Наше «боевое охранение» у бара – к утру там оказалось не двое, а добрая дюжина солдат – приветствовало их хмельными, но дружелюбными криками.

Лейтенант в кубанке выскочил из подъезда и хрипел:

– Не замайте их!., вашу мать! Пропустите парламентеров!

Мы с Непочиловичем тоже горланили: «Пропустите парламентеров!» Над кирпичной баррикадой в глубине улицы торчали головы в касках. На холме перед фортом показались солдаты в длинных серых шинелях.

Из нескольких окон на Берггассе высовывались головы в касках. Что-то вопросительно кричали. Наши посланцы им отвечали. Вдруг сверху на тротуар брякнул ручной пулемет. Из подъезда вышли два солдата, подошли к парламентерам, потом еще один и еще – посредине улицы столпилась группа немецких солдат без оружия; другие шли вслед за парламентерами.

Мы с Непочиловичем и Бехлером побежали на ту сторону, опасаясь, чтобы наше хмельное охранение не открыло боевых действий.

Справа, вдоль поперечной улицы, когда мы перебегали, хлестнули одиночные выстрелы, проскрежетала короткая автоматная очередь. Но спереди не стреляли.

Сзади нас, у входа в гимназию, вразнобой закричали «ура-а».

Лейтенант старался перекричать: «Отставить ура, не стрелять!» У немцев на улице мгновенное замешательство… Кто-то шарахнулся к домам. Мы размахивали шапками, «камрады, не бойтесь».

Непочилович кричал нашим: «Товарищи, соблюдайте порядок… Они же сдаются. Не стреляйте… Не пугайте… Принимайте достойно… Тогда все сдадутся». Бехлер и я кричали немцам:

– Камрады, пропустите парламентеров. Подойдите к нам!

Сверху из окон выглядывали солдаты. Один спросил:

– Wer seid ihr?[18]

Впервые я говорил с вооруженными немецкими солдатами не по «звуковке», а непосредственно, лицом к лицу.

– Мы – офицеры Красной Армии и от имени нашего командования обещаем вам сохранение жизни. А это майор Бехлер из Национального комитета.

Бехлер кричал резко, командно:

– Всем слушать меня! Немедленно сдать оружие! Сойти вниз!

Парламентеры уже скрылись за баррикадой. Мы продолжали идти вверх то по мостовой, то по тротуару, переговариваясь с выходившими из домов солдатами. Непочилович присоединился к нам. Он не говорил понемецки, но тем более выразительно выкрикивал слова, которые запомнил: камрад, комм, комм! Гефангенге реттет… криг-шайзе!… камрад комм!…[19] Непочилович – рослый плечистый белорус с доверчивыми светло-серыми глазами – располагал к себе широчайшей добродушной улыбкой, которая слегка сворачивала на сторону большой розоватый нос и очень украшала длинное скуластое лицо. Его спокойствие и приветливость ощущали и немецкие солдаты. Он весело разговаривал с ними на немецкопольском волапюке.

Из подворотни взвился ликующий мальчишеский голос:

– Русски пшишли! Русски пшишли! Теперь уже Непочилович был в своей стихии. Он затрубил:

– Hex жие вольна Польска! Hex жие радецко-польска пши-язнь!

На мне повисла глазастая паненка, еще одна, подпрыгнув, целовала в щеку, седоусый пан тряс руку, в другую вцепился паренек, оравший неумолчно: «Русски пшишли! Советы пшишли», еще кто-то совал в карман шинели бутылку водки. Непочиловича и вовсе не было видно в толпе восторженно галдящих женщин и ребят.

В это время сверху, с форта ревнул пулемет. Очередь вспорола воздух, тарарахнула по стенам. Брызнули окна.

Все шарахнулись к стенам, подъездам. На мостовой лежали трое убитых немецких солдат.

Наши пулеметчики из подворотни поближе к баррикаде дали длинную очередь. Лейтенант в кубанке, уже перегнавший нас, приказывал занять огневые точки на крышах и в окнах.

Бехлер торопливо сказал:

– Нужно их собрать во дворе. Назначить старшего.

Я орал немецкие команды.

В длинном, узком, коленчатом дворе мы выстроили колонну – семьдесят два человека. Двое тяжелораненых лежали тут же на досках, кое-как перевязанные своими товарищами. Их и нескольких легкораненых отправили в госпиталь. Бехлер и я наскоро опрашивали. Все это были солдаты 250-й дивизии генералмайора Фрике, он же комендант крепости Грауденц, то есть начальник всего гарнизона.

Непочилович мобилизовал нескольких польских парней, велел им вооружиться немецкими автоматами и карабинами и охранять пленных. Начальником охраны лейтенант назначил сержанта, которого только что ранило в руку.

Пока мы опрашивали пленных, разговаривали с жильцами, выходившими из подвалов, на Берггассе перебрался штаб полка и расположился в квартире первого этажа одного из первых домов. Хозяева квартиры – пожилой пан адвокат, его жена и их дочь, жена польского офицера, – принимали нас очень радушно. По всем комнатам разливался аромат жареного мяса, теплого теста и пряностей.

Подполковник и замполит были очень довольны – боевую задачу дня полк перевыполнил. Эти кварталы предполагалось штурмовать ночью, когда подтянут артиллерию. Соседний батальон тоже выдвинулся на завтрашний рубеж – там немцы просто ушли, когда увидели, что мы здесь гуляем.

С улицы закричали: «Идут!… Идут!» Вернулись парламентеры. Они принесли записку коменданта форта, командира батальона капитана Финдайзена: «Прошу г-на немецкого майора прийти для переговоров, прошу на это время прекратить огонь».

Наши посланцы были возбуждены, говорили наперебой: «Солдатам все осточертело… Им война уже из глотки вон лезет… Все нас расспрашивали… Нет, нет, никто не ругал, никто не грозил. Спрашивали, какие русские… не очень ли разъяренные?»

Мы с Бехлером сразу же отправили их с новыми записками. Я написал: «Капитан Финдайзен! Переговоры могут вестись только в расположении советских войск. Ваше положение безнадежно. Продолжая сопротивляться, вы будете виноваты в бессмысленном кровопролитии, в бессмысленной гибели своих солдат. Наши условия неизменны. Всем сдавшимся гарантируется жизнь и возвращение на родину. Все сопротивляющиеся будут беспощадно уничтожены». Бехлер написал, что советует капитану «внять голосу разума, понять, что долг и честь офицера велят ему думать о судьбе солдат и мирного населения».

Огня вдоль Берггассе больше никто не вел. Форт затих. На холме не было видно ни души. Наблюдатели уверяли, что немцы очистили все окопы на склоне. Оба парламентера ушли с записками и новыми пачками листовок. Наши солдаты в открытую расхаживали по улице. Тела трех убитых немцев оттащили в сторону и положили вдоль тротуара. Стрельба слышалась только из дальних кварталов.