Григорий Бакланов - Меньший среди братьев

• Название: Меньший среди братьев
• Автор: Григорий Бакланов
• Жанр: О войне

---

Как-то вскоре после войны я поразился одной мысли, хотя, в сущности, ничего в ней порази-тельного нет. Я шел проходным двором, в песочнице играли маленькие девочки, и вдруг я поду-мал, что вот они родят будущие поколения людей, в них, играющих сейчас в песочек, будущее всего человечества. Наверное, это странная все же мысль, если учесть, что смотрел я на крошеч-ных девочек. Эта мысль в духе Фридриха Второго, который писал Вольтеру про своих подданных, что смотрит на них, как на стадо оленей, разводимых в парке крупным землевладельцем: они имеют лишь одно назначение размножаться и наполнять отведенное им место. По возрасту эта молодая женщина как раз должна быть дочерью одной из тех девочек или ровесницы их быстро все происходит. А она так уверенно, так радостно вбежала в жизнь на своих легких каблучках.

— Сколько же раз вы сдавали профессору Ковалеву?

— Два…

Если б еще можно было складывать двойки до нужной цифры. Знали б мои милые студент-ки, о чем иной раз думает их профессор, принимая экзамен. Самые старательные почему-то полагают, что я только и жду, как бы это подловить их, согреваю у сердца каверзный вопросец. А я смотрю, как она, бедная, покрывается пятнами волнения, и думаю: „Вот есть же хорошие девочки, почему не она — жена моего сына?“

Но эту я бы не пожелал ему в жены, нет, не пожелал бы. За ее чистым лобиком такие будут рождаться смелые замыслы, что ресурсов целого государства не хватит все их удовлетворить.

— Ну что ж, — говорю я и тут замечаю нашу Адель Павловну, ученого нашего секретаря. Тяжело перекачиваясь, она подымается по лестнице, сквозь крашеную седину просвечивает голая ее макушка. В руках Адели Павловны, как всегда, шариковый карандаш и лист бумаги. Быстро назначив студентке день для пересдачи, я спешу уйти, но вслед мне раздается:

— Илья Константинович! Куда же вы? Пятница!

Пятница. Каждую пятницу на ученом совете защита кандидатских диссертаций. Откуда столько соискателей, столько будущих кандидатов?

— Адель Павловна, вы знаете, я аккуратен, но нынче при всем желании…

— Илья Константиновитщшш! — От старательности у нее даже выговор стал какой-то нерусский, прибалтийский, что ли. — Кворум! Последняя инструкция ВАК требует от нас двух третей плюс два голоса!

В глазах священный трепет. И надо же было назвать ее — Адель. Впрочем, назвали девочку, ребенка: „Играй, Адель, Не знай печали; Хариты, Лель Тебя венчали И колыбель твою качали…“

— Ну, если „плюс два голоса“, — покоряюсь я, — пойдемте потрудимся. А кто сегодня защищается?

— Дорогавцев!

Читал, имел счастье. Да разве такого Дорогавцева плюс два голоса остановят? По-моему, он уже где-то защищался, пробовал силы и снял в последний момент с защиты…

— Постойте, — вспомнил я, — ведь нет Игоря Игнатьевича!

Занавес официальной печали опускается на лицо Адели Павловны, едва я упоминаю нашего декана, дни которого сочтены.

— Вынуждены без него. Откладывать бесконечно нам не позволят. — И конфиденциально: — Есть сведения, будет Тихон Александрович.

— Кто-то?

Брови значительно поднялись.

— Тихон Александрович Черванев!

Вон даже как. Но почему на защите такого Дорогавцева будет присутствовать сам Черванев? То есть почему, для чего, понять можно. Но какова связь?

— А кто же, простите, проведет защиту, раз Игоря Игнатьевича не будет?

— Да уж есть кому провести.

И смотрит на меня загадочно, и даже что-то игривое в глазах.

— Вы не догадываетесь?

Сердце мое дрогнуло.

— Не понимаю, как же так? Должны были предупредить хотя бы.

И замечаю, что ускорил шаг. Адель Павловна спешит за мной.

— Так вы ничего не знали?

У дверей аудитории толпятся люди, жужжание голосов.

— Почему эту аудиторию выбрали? — на ходу говорю я Адели Павловне. Здесь жуткая акустика. Вы же знаете, лекции читать здесь — сущая пытка.

— Все заняты.

— Совершенно не будет слышно голоса.

Не густо сегодня собрались. Ковалев, Радецкий… Какой-то человек в тесноватом пиджаке радостно кидается мне навстречу, жмет руку.

— Рад вас приветствовать, Илья Константинович! Лицо знакомое, но кто, убей бог, не вспомню.

— Дорогавцев! — напоминает он.

Да, это он. Вот так же точно кинулся он ко мне тогда в поликлинике. Я ждал приема, и вдруг по коридору провели женщину, испуганную, страдающую от болей. Ее поддерживал под руку муж, не менее испуганный, чем она, сопровождала сестра, и ввели ее в тот кабинет, перед дверью которого я сидел. Все в очереди поняли, это надолго.

Потом мужчина вышел из кабинета, сел около меня на свободный стул и начал рассказывать, как у его жены ночью поднялась температура, как он хотел вызвать „неотложку“, но она побоя-лась, что положат в больницу. Я кивал. Я не очень общителен, тем более с незнакомыми людьми, я бы не смог вот так начать рассказывать первому встречному.

— Дорогавцев! — представился он, нырнув навстречу головой и шеей. И с жаром потряс мою руку. По интонации я понял, что я должен знать его, что где-то мы встречались.

— Ну, как же, как же… — но все еще не мог себе представить, кто это, у меня вообще плохая память на лица. И тут он заговорил о своей диссертации, которую я, возможно, уже читал? Вопрос и пауза были в конце фразы.

В кабинет входили и выходили, куда-то бегали звонить, снова входили врачи, слышны были стоны, он вскакивал, прикладывал ухо к двери, опять садился и все говорил, говорил о своей диссертации, какую главную мысль он хотел провести в ней красной нитью, какие уже имеются положительные отклики.

С женой его случилось что-то серьезное: была вызвана „скорая помощь“, к машине из кабинета несли ее на носилках, а он с вещами в руках поспешал следом, что-то подсовывал с боков. Лица на нем не было. И все-таки вернулся, с жаром на прощание пожал мне руку еще раз.

Я знаю, когда нужно поговорить о деле, люди не выбирают ни времени, ни места, верней сказать, не упускают случая. И все-таки на меня тогда это сильно подействовало: испуганный, семенящий за носилками муж — и вдруг вернулся от машины пожать руку.

— Как ваше здоровье? — проникновенно осведомился Дорогавцев, стоя на пути в аудито-рию.

При чем тут мое здоровье? И почему он заботится?

— Жив пока, — говорю я. Он выслушивает это проникновенно.

Вдруг его лицо каменеет. Оглядываюсь. Вальяжной походкой, окруженный атмосферой особой тишины, сопровождаемый и строго оберегаемый Вавакиным от посторонних, идет Черванев.

Глава XVI

— Вот это хорошо, что вы пришли, — говорит Черванев, подавая мне руку и совершенно не замечая Дорогавцева, словно того здесь и нет вовсе. — Время таких людей нам дорого, но иногда бывает нужно.

Говорит он тихо, смотрит сочувственно, ладонь у него мягкая, как пятка младенца, не ступавшего по земле.

— Вы ведь один из немногих наших историков, которые… Собственно, даже таких знатоков в этой области, как вы… — И он говорит тут несколько комплиментов, которые должны быть услышаны окружающими, и все так же сочувственно смотрит мне в глаза. Я знаю, ничего он моего не читал, все это игра, но вот — поразительная вещь! — мне приятно слушать, мне хочется верить, и я стою, как награждаемый, что, впрочем, тоже игра.

Поговорив со мной, он переходит к группе преподавателей, которые ждут на отдалении, и сразу там оказывается в центре. Мне только непонятно, почему Вавакин сопровождает его. Случайностей тут не бывает.

Вавакин поднялся уже на возвышение, за стол президиума, отдает какие-то распоряжения, перекладывает бумаги со строгим лицом, Адель Павловна стоит при нем в позе исполнителя. И вдруг все становится ясно: и этот сочувственный тон, и поздравительный разговор. А я-то засу-етился: как же так? Почему не предупредили?!.. Предупредили. Все, кого следовало предупредить, предупреждены. Сегодня Вавакина впервые представят в новой роли. Он еще не декан, он еще не назначен, но сегодня он впервые будет председательствовать на защите.

Я сел в рядах, достал из „дипломата“ недочитанную статью, читаю, помечаю на полях. Что такое говорит там Черванев, чем он дарит всех, что вокруг него одни улыбки, сплошь радостные лица?

А ведь так недавно в этой самой аудитории Вавакин, тогда еще в тесноватом пиджачке, бодрячком, бодрячком, защищал свою кандидатскую диссертацию. И что-то мямлили оппоненты, мне это надоело, я вышел и высмеял эту его так называемую диссертацию. То есть, если быть точным, я не высмеял, я просто процитировал несколько абзацев, прочел вслух, и в зале был смех. И встал наш декан и заговорил о том, что, мол, Илья Константинович слишком сгустил краски, что соискатель молод, а молодости свойственно… и все дальнейшие слова… что мы такой коллек-тив, такие здесь сосредоточены научные силы, такие блистательные имена…