Иван Гончаров - Том седьмой: Очерки, повести, воспоминания

• Название: Том седьмой: Очерки, повести, воспоминания
• Автор: Иван Гончаров
• Жанр: Классическая проза

---

– Где ты был вчера, Антон? – спросил я.

– В балагане-с, как вы приказали, – невнятно шептал он.

– А где еще?

Он молчал.

– Кто у тебя был в гостях?

– У меня никого-с, – довольно живо отвечал он.

– Не та ли твоя зимняя компания, что на именины к тебе приходила?..

– Никак нет-с: я ее с тех пор и не вижу-с! – твердо говорил он.

– Так волки, что ли, приходили?

– Какие волки-с? Никого не было.

Он с недоумением поглядывал на меня. Видно было, что он действительно не понимает моего вопроса.

– Поди сюда, полюбуйся: это что?

Я вывел его в переднюю и в залу, указывая на узлы, чемоданы с моим добром, разбросанным по полу, на мебель…

– Господи, боже ты мой – господи! Господи владыко! – говорил он, оборачиваясь около себя, тараща

346

глаза и разводя руками, потом вдруг заплакал и стал на колени.

– Сам Христос видит: ведать не ведаю, сударь! Виноват тем, что захмелел…

– Встань и расскажи, что было вчера, а я запишу и дам знать полиции.

Он рассказал, что ходил в балаган, там, рядом с ним, сидели какие-то три личности, не то торговцы, не то служащие у господ. Сначала читали вместе афишку, потом разговорились, потом гуляли около качелей и, наконец, пошли в трактир и его позвали, пили чай и прочее… Они расспрашивали его, кто он, где живет, у кого служит, каково ему на месте, бывает ли барин дома, богат ли он? – и все выведали. А сами все угощали его и сами пили. Один простился и ушел, а вместо его пришли еще двое – и опять стали пить и пить, и его угощали – пока…

– Я к вечеру очень охмелел, – заключил Антон, – и… и… не помню, что было…. как попал домой…

Он опять с ужасом стал осматриваться кругом и опять хотел стать на колени. Я удержал его и велел разобрать и уложить платье, белье и все вещи по местам.

Пропавшими оказались дюжины две столовых ложек, дешевые деревянные столовые часы и отличный тулуп на беличьем меху, привезенный мною из Сибири, крытый китайским атласом.

Все украденное оказалось мне ненужным. Я дома не обедал, и ложки, старинного фасона, семейные, взятые мною из дома так, на всякий случай, лежали у меня без употребления в письменном столе. Столовые часы ходили неверно и мало служили мне. Тулуп из отборных белок, сделанный в Якутске, я тоже никогда не надевал, чтоб не приучать тело к излишнему теплу. Но мне все-таки было жаль его: так он был хорош.

Таким образом пропажа была нечувствительная, но я все-таки объявил о ней полиции, больше для острастки, чтобы знали хоть во дворе, что есть живые люди в квартире.

Ничего из этого, как водится, не вышло. Пришел квартальный надзиратель, снял показание, Антона вызывали к допросу. Потом вызвали в часть и меня, показали какие-то окрашенные в черную краску столовые часы, спросили, не мои ли? Я отозвался, что мои были пальмовые,

347

желтого цвета. Предъявили также столовую ложку, с вопросом, не моя ли? А я своих ложек лет десять не вынимал из стола и забыл, какие они – и потому и ложку не признал своею.

Тем все и кончилось. С Антоном я простился, убедившись окончательно, что он не вор, что его напоили мошенники, привезли замертво домой и хотели обокрасть квартиру.

Я перекрестился, что дешево отделался.

III СТЕПАН С СЕМЬЕЙ

Где вы, мои слуги, мои телохранители, «и денег и белья моих рачители»? «Иных уж нет, а те далече». Но как только остановлюсь памятью на котором-нибудь из них, предо мною из тьмы предстанут, как живые, лица Михеев, Егоров, Максимов, Павлов и т. д.

Вот я их вижу перед собой, с подносом или чашками, щетками в руках, слышу будто их говор.

Пропускаю мимо несколько человек, служивших у меня неподолгу: они слишком однообразны.

Их можно свести в одну группу – пьющих. Много портили они у меня крови и отравляли мою холостую жизнь. Под пару Антону возьму для образчика два-три силуэта.

Был Петр, который, отслужив свой день, запирал меня на ночь на ключ и уходил куда-то – пить водку и играть в карты. Я узнал об этом случайно от старухи, которой давался у меня в кухне угол, чтобы квартира не оставалась совсем пустою, когда не было меня и слуги дома.

Я вызывал его на откровенность, чтобы дознаться, правда ли это. Он упорно отрекался, особенно отрицал водку.

– Ни-ни! – твердил он, – я уходил раза два, только не водку пить, нет!

– Зачем же? Что ты делал?

– Не водку пить ходил, – утверждал он упорно, – я за другим, за делом уходил.

– Зачем?

– За другим, только не водку пить!

Однажды я хотел поверить, правду ли говорит старуха,

348

и, заработавшись долго ночью, вышел в переднюю, хотел пройти чрез его комнату в кухню. Его не было, и дверь оказалась запертой.

Я еще не успел лечь, как услышал, что он пришел и возился у себя в темноте. Я вышел к нему со свечкой. Он раздевался, готовясь лечь.

– Где ты был? – строго спросил я. – Скоро три часа.

– А вам что за дело! – дерзко отвечал он. Он был очень в возбужденном состоянии.

– Как что за дело: у меня живешь и бродяжничаешь по ночам.

– Как вы смеете называть меня бродягой! – вскинулся он на меня с криком, с азартом, так что из кухни, услышав крик, пришла старуха. Он продолжал кричать и грубить.

– Ну, ложись спать! – покойно сказал я, уходя.

– Лягу и без вас, не дам куражиться над собой! Я не бродяга, я хожу в хорошие люди, не водку пить: нет, нет! – кричал он мне вслед.

Утром я позвонил. Он как ни в чем не бывало принес мне чай, газеты. Я отдал ему паспорт, зажитое жалованье и сказал, чтобы он немедленно уходил. Он оторопел немного, переступил с ноги на ногу.

– Помилуйте, за что же?.. – тихо сказал он.

Я ничего не отвечал. Он взял паспорт, деньги и ушел.

– Позвольте только оставить пожитки мои здесь на день или на два, пока приищу место, – сказал он, оборотясь при выходе.

– Хорошо, скажи старухе, чтобы она поберегла их. Ты понимаешь, что ты не можешь больше оставаться у меня?

– Это точно-с… – тихо сказал он и ушел, понуря голову. – Простите за вчерашнее! – еще тише прибавил он, отворяя дверь. Я махнул рукой, и он вышел.

Старуха сказывала мне, что когда он узнал, что и как он говорил со мною ночью, то он схватил себя руками за голову. «Неужели это правда? И я это все сказал!»

Он был очень тихий, приличный и расторопный слуга, представительной наружности, блондин лет тридцати, с грубоватыми, но правильными чертами лица.

Когда он дня через два явился за пожитками, я спросил, зачем он уходил по ночам.

349

– За каким таким делом, которого упорно назвать ты не хотел?

– Водку пить-с! – откровенно, со вздохом сознался он, потупляя глаза.

После него через день явился другой слуга, Максим, рябоватый, здоровый, крепко сложенный, мускулистый человек невысокого роста.

Этот отличился через три месяца. Воротясь однажды поздно домой, я застал дверь незапертою. Максим не спал, но был тоже в возбужденном состоянии. Так как он был на ногах, помог мне раздеться, взял платье, сапоги, я не обратил на это внимания. На другое утро он заявил мне, что мое пальто с бобровым воротником пропало.

– Как, куда пропало? Ты дома был или уходил со двора? Приходил к тебе кто-нибудь?

– Нет-с… должно быть, я не уходил… Кажется, что дома был… И у меня никого не было… что-то не помню… Кому быть у меня! – лепетал он, как ребенок.

– Отчего же дверь вчера была не заперта, когда я пришел?

– Не помню-с… была ли она заперта, или нет… – отговаривался он, глядя в сторону.

– Поищи, спроси: если у тебя кто-нибудь был – сходи узнай… Я в полицию дам знать, – погрозил я. – До завтра даю тебе сроку…

Он ничего не сказал. Утром первый мой вопрос был о пальто.

– Никак нет-с: нигде не мог отыскать. Спрашивал у дворников, не входил ли кто, не выносили ли пальто?.. Они никого не видали…

– Ну, надо в полицию объявить: там, может быть, ты вспомнишь, отчего дверь не была заперта… – сказал я.

– Ваша воля, как вам угодно! – ответил он равнодушно.

Но полиции я не объявил, зная, по множеству примеров, как это бывает бесполезно, а Максима немедленно уволил.

Я решил, что одному человеку «не добро быти» даже и у одинокого холостяка. Он будет скучать и уходить со двора, как Петр, или к нему заберутся, пожалуй, непрошенные посетители, как уже и случалось с моими слугами.

350

Мне посоветовали взять женатого, так как в кухне у меня места было довольно хоть на целую семью.

Мне рекомендовали старика, лет шестидесяти пяти, но еще бодрого, хотя с несколько помятым лицом и мелкими морщинами. Он был отпущенный на волю, жил по местам поваром, но состарелся, по словам его, для этой службы всегда у огня, в жару и предпочел другую должность, попрохладнее.

Он стоял передо мною, смотрел на меня добродушно и зорко своими карими глазами, не смигнув, как собака, ожидающая приказания своего хозяина. «Все сделаю, что прикажете, – читал я в этих глазах и его позе – а чего не прикажете – ни за что не стану делать!» – дополнил я про себя сокровенный смысл его взгляда.