Владимир Щербаков - Семь стихий. Научно-фантастический роман

• Название: Семь стихий. Научно-фантастический роман
• Автор: Владимир Щербаков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1980

Семь стихий: Научно-фантастический роман. / Худ. Р. Авотин. — Москва: Молодая гвардия, 1980. — 336 с. — (Библиотека советской фантастики). — 1 р. 10 к. 100 000 экз. (п).

Журналист Глеб, оказавшись участником тихоокеанской экспедиции, неожиданно для себя встречается с инопланетной жизнью, с представителями иной цивилизации, которые интересуются освоением энергии Солнца и звезд.

Роман ставит проблемы полного раскрытия творческих возможностей человека на Земле.

---

Однажды ночью меня разбудил Олонгоев:

— Проснись, Глеб, северное сияние проспишь!

Я вскочил и быстро оделся. Мы вышли в ночь, расцвеченную трепетом живых огней: зеленые и алые столбы света нависали над нашими головами и убегали вдаль. На их месте появлялись другие, они раскачивались и путешествовали по всему небосводу. Движение их предугадать было трудно, и потому игра света поражала воображение. Белые и цветные завесы колыхались в небе, как будто далеко-далеко, за горизонтом, снежная королева играла своим алмазным веером. Прошло полчаса. Я не замечал холода. Вдруг в самом зените завертелась электрическая карусель, вспыхнуло белое пламя, языки его, как от ветра, наклонились и начали свиваться в спираль. На мгновение расцвела золотистая яркая заря, и вот уж на месте фейерверка, на месте огненных кружев — мерцающий гаснущий свет. Небо превратилось в тусклую заснеженную пустыню и погасло. Только слабые отблески еще оживляли угольно-черный купол над нами, но и они скоро пропали. Мы вернулись в палатку и долго не могли уснуть.

Работать начинали рано. Через несколько дней я почувствовал, что меня считали уже своим. Это чувство всегда приносит радость. Но я знал, что скоро мне придется проститься со всеми, кто был в этой экспедиции, и вспомнить обещание, данное Янкову.

Дело двигалось не слишком быстро. Электрическая помпа подавала воду к обрыву. Струя была похожа на скальпель, вскрывающий земляной пласт. Постепенно обнажались кости. Часто приходилось останавливаться и работать вручную, чтобы не повредить скелет. Это был ископаемый усатый кит; меня поражали его размеры: двадцать восемь метров! Каждое ребро не меньше трех метров. Позвонок кита и тот не обхватишь.

— Было время, другим был Северный океан, — размышлял вслух Олонгоев, — и льдов не было летом, и киты водились. Такого красавца теперь на всей планете не найти. Самый большой из гренландских китов почти вдвое меньше.

— Как ты разглядел его здесь? Охотился?

— Песцы дорожку показали. Весной все следы шли в одном направлении. Много следов. «Что такое?» — думаю. Пошел по следам. Вот и набрел. Сначала думал, мамонт. Потом смотрю: нет, непохоже.

— Что же, песцы добычу учуяли?

— Очень им китовое мясо по нраву пришлось. Даже меня перестали бояться. В воздух выстрелишь для острастки — разбегутся. Пришлось прожектор поставить с красным стеклом. Ну и забавно они на него лаяли, почти как собаки. Соберутся кругом, злые, шерсть дыбом, а подойти боятся. Так и уцелел кит. Теперь можно узнать, чем он питался здесь пять тысяч лет назад. И как жил. И где успел поплавать за свою долгую жизнь. Теперешние киты живут на севере и на юге, в Антарктике. И в гости друг к другу не плавают. А раньше? Совсем мало знаем…

Недалеко от нас тянулась цепь озер. По их берегам торчали стволы лиственниц. Я знал, что водоемы здесь чаще всего образуются из-за протаивания льда. Лед этот упрятан под почвой. Сверху растут лиственницы, их корни и нижние части стволов как бы по наследству достаются потом рыбьему населению — щукам, чирам, хариусам.

В тонком слое жизни, распластанном по здешним тундрам, вечный сон часто приходит на смену подъему и цветению. Предательски ненадежны ледяные стены: их прорывает вода, и тогда целое озеро вдруг уходит в реку. На обнаженном дне остаются черные пни, ил, торф — и тут же режут лед ручьи, протаивают новые лабиринты в мерзлых толщах. Не в таких ли вот местах гибли некогда мамонты?

— Если и остались мамонты, то встретить их можно только здесь, сказал я Василию.

— Ни разу не видел большого зверя, — ответил он серьезно и, подумав, добавил: — Давно-давно ездили на собаках к островам, кость добывали. Сейчас ее совсем мало осталось.

— Далеко ездили?

— Далеко. К Новосибирским островам. Через проливы.

…Лес прячется здесь в долинах горных речек. В широких заболоченных котловинах, где ископаемый лед выступает над урезом воды, лиственницы ростом не больше человеческого. Я срезал одну из этих страдалиц: ствол насчитывал больше ста годичных колец.

Сверху, с эля, хорошо все видно: окрест мерцают бледные лики озер, над ними возвышаются округлые безлесные вершины горных кряжей.

Все чаще играли сполохи.

И не однажды светлело небо на севере и над равниной вставал мягкий ровный свет. Зеленовато-голубые огненные лучи разбегались по всему небосводу, словно ища кого-то: шайтана, царь-птицу, крылатого скакуна… Лучи поочередно вспыхивали, расширялись, крутясь, точно веретено, теряли огненное оперение; словно с жар-птицы, слетали с них яркие перья и светлый пух. Начиналась гигантская пляска, хоровод. Вырастали и рушились невесомые замки, небесные мосты. Мгновение — и картина менялась. Словно со дна моря вдруг выплывали очертания дальних сопок. Над тундрой занимался пожар. И долго еще метались вокруг причудливые его отсветы.

Вечерами, когда работа была окончена и я чувствовал приятную ломоту в теле, меня тянуло иногда в город, к людям. Олонгоев предоставлял мне полную свободу и молча курил старую юкагирскую трубку (она досталась ему от отца). От поездок он отказывался:

— Поезжай, я здесь, у чувала, посижу, трубку покурю.

Я брал эль и через пятнадцать минут был в Черском или в Алазейске. Полет над сияющей снегами равниной освежал и оставлял в памяти ощущение девственного простора, неподвластного еще человеку.

Там, в Алазейске, я встретил Силлиэмэ, девушку с монгольским лицом, в унтах, русском платке и белой оленьей накидке. Во Дворце книги, где она работала, было, пожалуй, пустовато. Она отвела мне комнату, где я не то писал, не то дремал, не то читал. Так проходило два-три часа, потом я провожал ее домой и возвращался к Олонгоеву.

Кабинет Силлиэмэ тоже был уставлен книжными полками, среди них вились незнакомые мне лианы с алыми цветами. Она подолгу слушала о «Гондване», об океане и колдовала с газовой горелкой и прозрачным кофейником, похожим на колбу алхимика. Как-то она спросила:

— Правда ли, что хотят взять у Солнца побольше света и тепла?

— Правда. Есть такой проект.

— Это трудно, даже не верится… Разве мало того, что оно дает сейчас?

— Пока хватает. Только вот у вас здесь холодновато.

— Да ничего вроде. От тепла земля оттает, тогда и поплывет все дома, мосты, дороги. Много тепла — плохо.

— Много и не будет. Нужна энергия. Как человеку кровь, так и планете необходима энергия. Для космических и лунных станций. Для поселков на Марсе. Для межпланетных и межзвездных кораблей.

— Это не скоро будет.

— Что не скоро?

— Солнечный туннель.

— Туннель… а ведь верно, и так можно назвать. Раньше отводили воду из озер по туннелям на турбины. А сейчас вот подумывают о том, чтобы от самого Солнца свет к Земле подвести.

— Только туннель будет прозрачным, как из стекла. Его образуют частицы, атомные ядра. Все это я слышала много раз. И читала. Извини, Глеб, я тебя немного разыграла. Ведь я давно хочу поехать на эту стройку. Жду не дождусь, когда же это начнется. Ведь интересно, да?

— Я едва не оказался в роли старого-престарого чудака, который с ученым видом намеревался изречь истину.

— Не кокетничай, ты молод. Чудак… Может быть. Но разве без этого можно? Чудаки те, кто от других отличается. Ну и что?

— Нет. Никаких чудачеств. Помнишь, у Свифта один презабавный старикан восемь лет разрабатывал проект извлечения солнечного света из огурцов? Быть может, мы чем-то на него похожи.

— Ну нет!

— Почему же?

— Нужно было быть очень смелым человеком, чтобы два с половиной века назад думать об использовании солнечного тепла. А сегодня об этом каждый школьник знает. Потому и непохожи.

У нее было много старинных книг.

На просторных деревянных полках разместились сотни томов: среди многоцветья прописей на их плотных корешках мелькали слова-солнцецветы. Корона Солнца; солнечные бури; лучи, дарующие жизнь, — все это слова из заголовков, все это обещало рассказы о Солнце. Зачем же ей старые-престарые книги? (А кроме них, были и другие — легенды и сказы названия их забылись.)

Позже я спросил ее об этом. Ответ был прост:

— Мои предки называли себя людьми Кюн Эркен.

— Кюн — Солнце! — догадался я и обрадовался догадке.

— Угадал. Теперь угадай, что означает Эркен…

— Эркен… Эркен… — повторял я. — Нет, не знаю. Об этом ты не говорила.

— Ну и что же! — тихо воскликнула Силлиэмэ. — Загадка так проста!

— Яркое! — твердо сказал я и в глазах ее прочел: «Да!»

— Люди лучезарного Солнца. И я тоже, — сказала Силлиэмэ. — Похожа?

— Конечно, — сказал я. — Иначе ни за что не угадал бы смысл второго слова. Ты похожа на таитянку.

— Ты видел таитянок?

— Никогда. Так, на картинах… Гоген, другие…

— Они, по-твоему, красивые? Или… нет?