Павел Багряк - Синие люди

• Название: Синие люди
• Автор: Павел Багряк
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Детективная фантастика
• Год: 1997
• ISBN: 5–218–00453–7

Повесть «Синие люди» — одновременно научная фантастика и социальный детектив. Исчез, похищен ребенок — преступление, увы, не столь редкое. Расследуя преступление, герои романа обнаруживают, что за ним стоит военно-промышленный комплекс, который ради своих целей ставит чудовищные опыты над людьми.

---

Чушь какая-то! Абракадабра! В которую его. Гарда, человека нормального и умного, насильно заставляют верить и… принимать!

— Убедились? — спросил Дорон, словно подслушав гардовские мысли, когда Дина по его жесту выключила телевизор.

— Я уже видел один фильм, — сказал Гард. — У тех детей было выражение ужаса на лице и плавающие походки, они ели какие-то ленты.

Дорон поднял глаза на Дину:

— Вы показали, вероятно, фильм из цикла Ф-8? Не все так просто, комиссар. Те дети находились еще в первых трех стадиях, от «А» до «С», а это уже «Д», так что в конечном итоге… Есть еще стадия «Е», совсем замечательная! Разве они выглядят несчастными?

— Нет. И это, пожалуй, страшнее всего.

— Что именно? — не понял генерал. — Что люди ко всему привыкают? Что смиряются с самыми невероятными условиями жизни? Но, повторяю, критерий счастья — в человеке, а не вне его! Если им хорошо, почему вы за них должны называть это «плохо»?

— Простите, не могу и тут с вами согласиться. Это же дети, несмышленыши! Мы, взрослые, определяем для них меру счастья и несчастья. И то, что над ними совершено насилие, что их человеческую жизнь заменили искусственной — преступно!

— Вы слабый философ, Гард, — со вздохом сожаления произнес Дорон. — И, как мне кажется, неважный педагог. Какой ребенок сам себя формирует как личность? Разве мы, воспитывая детей, не насилуем их волю, разве спрашиваем, какими они хотят быть? Конечно, психофизические задатки у всех людей более или менее разные, ну так и марок стали сколько угодно! Важно то, что общество заинтересовано в стандарте, и оно добивается этого с помощью семьи, школы, казармы, церкви… Мы штампуем психологию детей, как рамы автомобилей. Я, как и вы, тоже продукт общественной технологии, но мы же с вами не кричим на весь мир «караул!», не жалуемся, что наши личности изуродованы, что мы, когда были детьми, подверглись насилию! Почему же, комиссар, наше оригинальное вмешательство в формирование личности вы считаете преступным, а старомодную и далеко не совершенную методологию общественного воспитания — правомерной? Уж будьте логичны, Гард!

— Да, я могу согласиться с вами, что мир плохо устроен. Но из этого вовсе не следует, что, пользуясь его несовершенством, можно творить вообще черт знает что! Эдак мы оправдаем и убийства, и кражи, и вивисекцию, и… даже то, что позволили себе вы и ваши профессора.

Дорон был потрясающе терпелив.

— Скажите, комиссар, вы никогда не задумывались над тем, почему вас, собственно, держат в полиции?

Гард удивленно посмотрел на генерала.

— Нет, не задумывались, — констатировал Дорон. — А ведь вы при всей своей ортодоксальности, казалось бы, противоречите естественному ходу вещей, но вас терпят…

— Какому ходу и чем именно противоречу?

— Ну, своей старомодной рыцарской честностью, жаждой справедливости, желанием покарать зло… Кому все это нужно? Вы нам мешаете, Гард, но мы не даем вам, извините, под зад коленкой! Почему, спрашивается? Да потому, что, когда нет справедливости в большом, должна быть справедливость в малом, чтобы создавалась общая видимость справедливости. Должен быть клапан, дорогой комиссар, чтобы этот несовершенный мир не взорвался! И вы, карая маленькое зло, покрываете зло большое. Вот ваша истинная роль, как бы горько вам ни было это слышать. Поэтому вас и держат в полиции, а не гонят вон, хотя вы по несносности своего характера уже не раз наступали нам на больные мозоли…

— Кому «нам»?

— Вы думаете, что стоите на страже закона? — оставляя вопрос Гарда без ответа, сказал Дорон. — Что без вашего участия общество превратится в джунгли? Наивный вы человек! В своем мундире порядочности вы стоите в самом центре джунглей, уверенный в том, что ваш мундир облагораживает все общество! А он только обманывает его, создает иллюзию порядка и справедливости. Вы задумывались когда-нибудь о том, для кого законы издаются? И стоят ли они того, чтобы их охраняли? От кого охраняли? Нет, дорогой мой Гард, обращайтесь со своими законами как вам угодно, но нас… Вы спрашиваете: кто это «мы»? Так вот, нас, эти законы издавших, лучше не трогайте. Мы живем по другим правилам, если угодно, по правилам джентльменской игры. Мы издали законы для других, а сами в них просто играем, вы это понимаете? — Гард подавленно молчал. — Вы наше оружие, комиссар, а не оружие против нас! А то, что я сейчас вынужден делать вид, что вас боюсь, так это только вид, и объясняется моя вынужденность вовсе не тем, что вы комиссар полиции и олицетворяете закон, а тем, что вы угрожаете мне силой! — Дорон бросил взгляд на Таратуру и продолжил: — Через минуту пистолет окажется в руках моего помощника, и тогда уже я заткну вам глотку, комиссар! При чем тут закон, который вы так ревниво охраняете? Давайте исходить не из того, что преступно в этом мире и что не преступно, а из того, кто из нас в данный момент сильнее. Вы? Вот мне и приходится вас убеждать… Как видите, я откровенен с вами, Гард, надеясь на то, что, как человек умный, вы поймете наивысшую справедливость, заложенную в моих словах. В конечном итоге тягаться со мной вам будет трудно, это вам тоже следовало бы понять. А теперь — к делу. Уж больно заговорились.

Дорон уже был полным хозяином положения, это чувствовали все, и Гард в первую очередь. Пистолет в руках Таратуры выглядел пережитком прошлого.

— Что я хочу от вас? — сказал Дорон, словно Гард был его машинисткой, а он собирался продиктовать ему некий текст. — Я хочу из врага превратить вас не просто в постороннего человека, а в своего единомышленника.

— Это уже слишком! — сказал Гард и мрачно добавил: — Скорее в соучастника?

— Об этом уж я не мечтаю! — улыбнулся Дорон. — Во всяком случае, я хочу, чтобы вы прониклись той целью, ради которой затеян весь эксперимент. Думаете, у меня не было сомнений — запускать его или не запускать? Были. Но если бы не я начал это дело, начал бы кто-то другой… и вовсе не в Ньюкомбе, комиссар! Дело в том, что существует несколько аспектов решаемой нами проблемы. Прежде всего национальный. О нем я говорить долго не буду, вам и так ясно, что нация, первой колонизировавшая другую планету, получает огромные преимущества. Другой аспект — чисто человеческий: расширение сферы жизни, овладение энергетическими источниками, — в понятие «человеческий» аспект я вкладываю весь комплекс, состоящий из социального, экономического, культурного и прочих аспектов, — словом, все то, что демагогами и журналистами называется «победой разума»…

— Победой во имя чего? — спросил Гард, продолжая оказывать Дорону хоть слабое, но все же сопротивление.

— Во имя прогресса! — торжественно ответил генерал, прекрасно понимая, что этот ответ тоже содержит изрядную долю демагогии, но его, можно сказать, уже «несло». — Разумеется, есть и сугубо личный аспект, который я не намерен скрывать от вас, комиссар: мой собственный! Человек, осуществивший такую программу, — надеюсь, вы это понимаете, — становится полновластным хозяином по крайней мере колонизированной планеты! Что же касается будущих марсиан, то, не попади эти люди к нам, они были бы простыми клерками, рабочими, рядовыми интеллигентами, вели бы рутинную жизнь, имели бы рутинные радости и огорчения, а в конечном итоге к ним пришло бы полное забвение. Теперь же их ждет судьба первых колонистов — суровая, трудная, но прекрасная и героическая, полная романтики. Их имена будут золотом вписаны в историю!

— Почему бы вам, генерал, не быть среди них? — сказал Гард.

— А что? Если бы не земные заботы… — Дорон без особого труда изобразил на лице всю сумму этих забот, помешавших ему влезть под купол. — Кстати сказать, — продолжил он через паузу, совершенно ошарашив Гарда, — наша дорогая Дина отдала своего единственного ребенка профессору Яншу…

Комиссар вскинул на Дину глаза и увидел не лицо, а белую маску.

— Хорошо, — сказал Гард, — тогда объясните мне, генерал, почему, располагая таким количеством доводов в пользу вашей программы колонизации Марса, вы так страстно желаете сделать меня единомышленником, а не…

Дорон понял с полуслова.

— Вы хотите спросить, чего я боюсь? — произнес он все с той же нестерпимой откровенностью, которую можно позволить себе лишь с человеком, неотвратимо приговоренным к смерти, или с самым близким другом, при этом глухонемым. — Извольте. Я боюсь разглашения моей тайны, но вовсе не среди широких масс народа. Тут я все рассчитал: народ мне не помешает, я знаю его психологию раба, скорее он мне поможет! Я боюсь равных себе, комиссар. Узнав об этом деле, они начнут меня бояться и сорвут эксперимент.

— Что же тогда будет? — спросил Гард.

— Плохо будет, — с необычайной простотой ответил генерал. — Они приведут в действие тот самый формальный закон, который вы олицетворяете, и посадят меня в тюрьму, благо кое-какие формальные основания для этого могут быть найдены. «Зону» они прикарманят, поделят между собой, у нее будет не один шеф, как сейчас, а десяток или полтора. Или просто ее уничтожат, если не смогут договориться, это очень легко сделать — нажатием одной кнопки. И все это со всеми обитателями, как синими, так и белыми, взлетит на воздух… — Дина Динст вздрогнула при этих словах и сжала пальцами виски. — Но как бы там ни было, — продолжил Дорон, не обратив внимания на Динст, — сорвется эксперимент или осуществится, моим пациентам нет дороги на Землю: либо на Марс; либо на тот, свет, либо вечное заточение в этом инкубаторе под куполом.