Норберт Винер - Творец и робот

• Название: Творец и робот
• Автор: Норберт Винер
• Жанр: Философия

«Творец и робот» – последняя книга основоположника кибернетики Норберта Винера, увидевшая свет в 1964 году, вскоре после смерти автора. Она создана на материале популярных лекций и представляет собой небольшой цикл социально-философских очерков, объединенных одной внутренней темой. Тема эта – в широком смысле – соотношение между творцом и его творением, между творческими силами человека и созданной его гением кибернетической машиной.

---

Родственная проблема, требующая совместного рассмотрения возможностей машины и человека, – это проблема эффективности использования изобретения. Этот вопрос обсуждал со мной д-р Гордон Рейзбек, сотрудник фирмы «А.Д. Литтл». В ходе обсуждения мы пришли к выводу, что всякое изобретение должно оцениваться не только с точки зрения принципиальных возможностей его осуществления, но также с точки зрения того, как это изобретение может и должно служить человеку. Вторая часть задачи часто куда сложнее, чем первая, и ее методология разработана в гораздо меньшей степени. Таким образом, мы сталкиваемся с проблемой усовершенствования, которая, по существу, не что иное, как проблема обучения, – не для механической системы в чистом виде, но для механической системы, взаимодействующей с обществом. Это именно тот случай, когда необходимо рассмотрение проблемы оптимального совместного использования человека и машины в одной системе.

Подобную задачу весьма настоятельно выдвигает необходимость применения и разработки систем вооружения в соответствии с эволюцией тактики и стратегии. И здесь проблема эффективности использования военной техники не может быть отделена от проблем автоматизации.

С проблемой приспособления машины к реально существующим условиям путем правильного использования интеллекта переводчика, врача или изобретателя мы сталкиваемся не только сегодня. Этой проблемой мы должны будем заниматься снова и снова. Развитие искусств и наук означает, что мы не можем признать за какой-либо отдельной эпохой права на обладание абсолютной мудростью. Это, вероятно, становится наиболее ясным при рассмотрении опыта социального регулирования и создания обучающихся систем в области политики. В периоды относительной стабильности – если не в сфере философских теорий, то, во всяком случае, в реальных условиях, созданных нами в окружающем мире, – мы можем уверенно решать новые проблемы, возникшие перед нынешним поколением, как, например, проблемы, связанные с созданием атомной бомбы, бурным ростом населения, широким распространением медицины и т.д. Однако с течением времени мы должны пересматривать свою прежнюю оптимизацию так, чтобы наша новая оптимизация учитывала все эти факторы. Социальное регулирование, рассматриваемое применительно к отдельному индивиду или всему человеческому роду, есть некий процесс, самые основы которого должны быть раньше или позже пересмотрены. Это значит, как я отмечал ранее в статье для московского журнала «Вопросы философии»[16], что хотя наука и вносит свой важный вклад в процесс социального регулирования, однако основные принципы этого научного вклада должны оцениваться заново почти каждым новым поколением. Позвольте мне здесь заметить, что общественный гомеостазис как на Западе, так и на Востоке в настоящее время осуществляется, исходя из намерений жестко закрепить концепции давно минувшего периода. Маркс жил в эпоху первой промышленной революции, а мы теперь давно вступили в период второй промышленной революции. Эпохе Адама Смита соответствует еще более ранняя и устаревшая фаза первой промышленной революции.

Непрерывный общественный гомеостазис не может осуществляться, исходя из жестких предпосылок о совершенной неизменяемости марксизма, точно так же как он не может быть реализован, исходя из столь же жестких предпосылок, основанных на шаблонных идеях свободного предпринимательства и наживы как побудительных силах экономического развития.

Дело в конечном счете не в той или иной особой форме окостенелости, а в самой ее сути.

В статье, опубликованной в «Вопросах философии», мне представлялось необходимым подчеркнуть роль науки в общественном гомеостазисе и в то же время выступить против догматического приложения выводов науки к развитию общества, будь то в России или где-нибудь в другом месте.

Когда я послал эту статью в журнал «Вопросы философии», я предвидел, что моя позиция в отношении окостенелости и догматизма встретит острую реакцию; и в самом деле, моя статья была напечатана с послесловием гораздо большего объема – в нем были вскрыты уязвимые места моей позиции со строго марксистской точки зрения. Я не сомневаюсь, что, если бы моя статья вначале была опубликована у нас на Западе, я подвергся бы подобной или почти такой же строгой критике с точки зрения наших собственных предрассудков, которые хотя, быть может, и выражаются не столь догматично и формально, но тем не менее столь же сильны.

Тезис, который я хотел бы здесь выдвинуть, не является ни про-, ни антикоммунистическим. Этот тезис сводится к антидогматизму. Поэтому я выражаю свои идеи здесь в форме, не слишком связанной с оценкой различий в опасностях, которые несут аналогичные, но противоположные формы догматизма. Вывод, который я хотел бы подчеркнуть здесь, состоит в том, что нельзя преодолеть трудности, связанные с установлением подлинного общественного регулирования, заменой одной жесткой схемы, которая не подвергается постоянной переоценке, другой жесткой схемой, аналогичной по форме и противоположной по содержанию[17].

Кроме машин-переводчиков и машин, играющих в шашки, существуют и другие обучающиеся машины. Некоторые из них могут быть запрограммированы так, что они приобретают способность функционировать без человека. Другие же, подобно машине-переводчику, нуждаются во вмешательстве человека-эксперта, привлекаемого в качестве арбитра. Мне кажется, что системы последнего типа должны применяться гораздо шире машинных систем первого типа. Более того, необходимо напомнить, что в такого рода «игре», как атомная война, экспертов вообще не существует.

VII

Итак, мы выполнили нашу задачу, выявив ряд действительных аналогий между теологическими ситуациями и явлениями, которые изучаются кибернетикой. В ходе этих уместных сопоставлений мы достаточно убедительно показали приложимость кибернетического подхода к моральным проблемам личности. Остается кратко рассмотреть другую область приложения кибернетических идей, а именно их приложения к проблемам этического характера. Это кибернетика общества и рода человеческого.

С самого начала своих исследований в области кибернетики я отчетливо понимал, что принципы управления и связи, применимые, как мне удалось установить, в технике и физиологии, приложимы также к социологии и экономике.

Однако я умышленно воздержался от подчеркивания возможностей кибернетического подхода к этим сферам науки, и вот по каким причинам. Кибернетика – ничто, если математика не служит ей опорой, если не in esse, то in posse[18]. И математическая социология, и математическая экономика, или эконометрика, страдают от неправильного понимания того, как следует применять математический аппарат в общественных науках и чего вообще можно ожидать от применения математических методов. По этой причине я сознательно воздерживался от каких-либо рекомендаций в этой области, так как был убежден, что за ними хлынул бы поток незрелых и превратно понимаемых работ.

Успехи математической физики стали одним из величайших триумфов нашего времени. Однако только в XX веке задачи физика-теоретика были наконец правильно поняты, в особенности в их взаимосвязи с задачами, которые решает физик-экспериментатор.

До кризиса физики 1900–1905 годов было общепризнано, что основные понятия математической физики получили свое завершение в трудах Ньютона. Пространство и время, масса и количество движения, сила и энергия были понятиями, установленными, казалось бы, раз навсегда. Задача физики будущего сводилась лишь к построению моделей, которые объясняли бы все еще не изученные явления с помощью этих основополагающих категорий.

После открытий Планка и Эйнштейна стало ясно, что задача физика не столь проста. Категории физики начала XVIII века нельзя было считать абсолютной истиной. Задача физиков нашего времени в определенном смысле противоположна той, которую ставила перед нами ньютоновская наука: теперь мы должны привести количественные наблюдения окружающего нас мира в стройную систему, исходным пунктом которой служит эксперимент, а конечным – предсказание новых явлений и их технического применения. Наблюдатель перестал быть невинным регистратором своих объективных наблюдений; оказалось, что, помимо своей воли, он активно влияет на результаты эксперимента. Согласно теории относительности и квантовой теории, эффект присутствия наблюдателя при постановке эксперимента и его модификациях столь существен, что пренебречь им уже невозможно. Это положение вещей, кстати, привело к зарождению современного неопозитивизма.

Успехи математической физики вызвали у социологов чувство ревности к силе ее методов – чувство, которое едва ли сопровождалось отчетливым пониманием интеллектуальных истоков этой силы. Развитию естественных наук сопутствовало широкое применение математического аппарата, ставшее модным и в общественных науках. Подобно тому как некоторые отсталые народы заимствовали у Запада его обезличенные, лишенные национальных примет одежды и парламентские формы, смутно веря, будто эти магические облачения и обряды смогут их сразу приблизить к современной культуре и технике, так и экономисты принялись облачать свои весьма неточные идеи в строгие формулы интегрального и дифференциального исчислений. Поступая таким образом, они явно обнаруживают свою недальновидность.