Константин Бадигин - Кораблекрушение у острова Надежды

• Название: Кораблекрушение у острова Надежды
• Автор: Константин Бадигин
• Жанр: Историческая проза

Роман-хроника времен XVI века посвящен драматическим событиям истории России, когда в стране назревали предпосылки грандиозной крестьянской войны, разразившейся в начале XVII века.

---

— Да, да, — сказал Ондрюшка и вытер глаза.

— Вот и думай, как избавить от смерти мальчонку.

Ондрюшка Мочалов любил царевича, привязался к нему. Мальчик часто болел, и царица Марья много раз посылала за кудесником. Своих детей у него не было.

— Хотел порешить тебя и друга твоего, — хрипло произнес Ондрюшка, сноровисто выхватив из-за голенища длинный нож. — Не пожалел бы, — не сегодня, так завтра убил. Однако сердце на тебя не показало, — он швырнул нож на пол, — верю тебе… Думаете, не смог бы? Не двуязычен я, — блеснул глазами Ондрюшка. — Гляди. — Он поднял нож и, почти не целясь, бросил его в чучело совы. Нож пробил совиное чучело как раз посредине.

— Ого! Молодец, хозяин! Однако убить человека просто. Вот вернуть ему жизнь?!

— Да, да. Помогите мне спасти царевича. Он малец хороший, добрый… Нищих не забывает.

— Слушай, а ежели ты… — Степан остановился, — ежели ты дядьям царевичевым на мамку, боярыню Волохову, укажешь? При людях и при царице Марье… вроде нашло на тебя знамение. А, Ондрей Максимович? Пусть пуще глаза берегут царевича…

— Думал об этом… Пожалуй, так и сделаю. Однако противник силен, ох силен! Москва против Углича. Правитель Борис против Ондрюшки. Но я похлопочу, жизни не пожалею. Сегодня их пугну, после обедни. А вам, государи, я ладанки дам против зла всякого и колдовства, со святой водой, заговоренные. — Хозяин снял со стены маленькие кожаные мешочки и подал мореходам. — Не сумлевайтесь, пусть на гайтане вместе со крестом висят.

После завтрака мореходы отправились на княжий двор. Дорога размякла, земля прилипала к сапогам. В иных местах грязь — по ступицу тележного колеса. Пришлось вернуться и седлать коней.

Ондрюшка Мочалов снял сапоги и, подобрав рясу, пошел босиком.

Обедня в соборной церкви закончилась.

Как всегда, первым на паперть выбежал царевич Дмитрий и стал раздавать монетки нищим. За ним выбежала кормилица Орина, молодая женщина с добрым лицом. Показалась величественная царица Марья. За ней братья Нагие. Позади всех шествовала мамка Василиса Волохова, хитрая толстая баба, ссужавшая деньги в долг под великое лихо без зазрения совести.

Она часто крестилась на ходу и шевелила губами.

— Стойте! — раздался вдруг пронзительный голос. — Стойте, я вам говорю!

На площади появился горбун Ондрюшка Мочалов. Лицо его было необычайно бледным, глаза сверкали, сам он едва держался на ногах. Босые ноги и подол черной рясы были облеплены жидкой грязью.

— Оберегайте царевича, всяко оберегайте! — продолжал вопить горбун. — Злодейство близ его ходит… Вижу страшного человека. Оберегайте царевича, как бы дурна какого не вышло! Людей к нему, окромя кормилицы, не подпущайте. — Горбун стал вертеться на одном месте и приплясывать. — Митенька, государь Дмитрий Иванович, оглянись, вокруг тебя вороги ходят! — снова закричал он. — Вот кого, Нагие, бережитесь. — Горбун показал пальцем на подошедшую разъевшуюся и разряженную боярыню Волохову: — Неверная служанка, неверная служанка, гоните ее в шею отселева, гоните!..

Нагие оглянулись на Ондрюшку. Остановились, внимательно его слушали. Стали подходить хлынувшие из церкви люди.

— Что ты бормочешь, дьявол! — злобно отозвалась боярыня Волохова. — Белены объелся? Ежели кого гнать со двора, так тебя метлой поганой!

Нагие, окружив царевича Дмитрия, мрачно смотрели на мамку. Царица Марья молча подошла к сыну и, взяв его за руку, повела во дворец.

За царицей двинулись братья Нагие.

Ондрюшка Мочалов не стал спорить с боярыней Волоховой, повернулся и, прихрамывая, ушел с площади.

— Ну, гадина ползучая, — закричала мамка, — не прожить тебе долго! За чернокнижие и колдовство вот ужо в Москве шкуру спустят. Скажу стрельцам, чтобы в кремль тебя не пущали.

Десятка два посадских мужиков собрались возле боярыни.

— Не забижай Ондрюшку, — строго сказал купец из мясного ряда, — божий он человек, народ лечит, и не по черным книгам, а со святым крестом.

Боярыня плюнула, подобрала юбку и, отдуваясь, полезла на красное крыльцо. У двери она повернулась к посадским мужикам и погрозила им кулаком.

Апрельское солнышко пригревало. На кремлевском дворе на угреве пробивалась травка. Бродили куры и собаки.

Пономарь Огурец, забравшись на колокольню, подремывал одним глазом, а другим посматривал на баб и мужиков, сновавших из поварни в погреб.

Вечером, ссылаясь на болезни и семейные неполадки, выехали в Москву два стольника и спальник царевичева дворца вместе со своими семьями и всеми пожитками. Они почуяли грозные события, стоявшие у порога.

Словно дым от пожара, наносило на Углич беду.

На следующее утро дьяк Степан Гурьев вместе с Федором Шубиным отправились на княжий двор. У Никольских ворот им встретилась боярыня Волохова. Она шла на торг. Впереди две дворовые девушки несли большие плетеные корзины.

— Здравствуйте, государь Степан Елисеевич, — поклонилась она государеву дьяку в пояс. — Прослышала, что приехал ты, батюшка, из Москвы, от самого правителя. Так ли сие?

— Так, боярыня, — ответил Гурьев. — А тебе что за нужда?

— Словом перемолвиться надоть, Степан Елисеевич, дело у нас большое, тайное. — Василиса Волохова игриво подмигнула мореходу: — Укажи время, я приду к тебе.

Степан Гурьев понял, что боярыня Волохова знает о тайном приказе Бориса Годунова.

— Что ж, боярыня, в скором времени жди от меня вестей, — перемогая отвращение к пышнотелой царевичевой мамке, ответил Степан.

Кланяясь и улыбаясь, Волохова поспешила вслед за девушками.

— Гадина! — посмотрев ей вслед, сказал Степан. — Вот что, Федор, мы сделаем тако… Через два дня скажу городовому приказчику, что отлучусь в Москву за делом и через неделю буду обратно. Триста семьдесят верст — дорога не дальняя. На ямских двое суток. А там до Смоленска на своих конях верхами. От Смоленска по Днепру на барке поплывем. Когда нас в Москве хватятся, далеко будем, не достанут. А мамка Василиса пусть ждет…

Глава тридцать восьмая НИКТО ЖЕ ПЛОТЬ СВОЮ ВОЗНЕНАВИДИТ, НО ПИТАЕТ И ГРЕЕТ ЕЕ

Погода в славном городе Киеве стояла по-весеннему пригожая. Синяя барка, груженная солью, под парусом подошла к пристани, недавно сколоченной из желтоватого дубового теса. Степан Гурьев и Федор Шубин, поручив кормщику уплату городских сборов и пошлин, сошли на берег.

От реки в город вели узкие кривые улицы, густо поросшие травой. Маленькие домики, крытые камышом и соломой, скрывались в зелени садов. Вместо привычных в Москве высоких заборов тянулись приземистые плетни. Дома низкие, либо деревянные, либо сплетенные из прутьев и промазанные глиной. У иных домов на стенах намалеваны синей и зеленой краской грубые изображения животных и птиц.

Мореходы обогнали десяток высоких возов, груженных мешками с зерном и глиняной посудой, их неторопливо тащили рогастые серые быки. По узким мосткам перешли мелкую речушку. Несколько баб, согнувшись у воды, полоскали белье.

Впереди за высокими глиняными стенами поднимались купола деревянных церквей.

И стены были деревянные, от пожаров покрытые толстым слоем глины. Местами глина обвалилась, обнажив прогнившее дерево. Опытный глаз мореходов приметил в крепостной стене много изъянов. На ближайшей башне не было крыши, рядом с воротами стена просела и наклонилась внутрь…

Городские ворота давно открыты. У иконы пресвятые богородицы горела синяя лампада, молились ранние прохожие, звякали деньги, падая на дно большой церковной кружки. Нищие громко, нараспев призывали к милосердию.

Церковь Петра и Павла на торговой площади оказалась маленькой, деревянной. Однако приход считался богатым. Здесь молились купцы о даровании прибылей и в случае удачи расплачивались с богом щедро.

Отец Иоанн, древний старичок с изжелта-белой бородкой, приветливо принял мореходов. Остапа Секиру поп знал давно, еще с тех времен, когда тот бегал в церковь босоногим мальчишкой.

Посоветовавшись с попом, мореходы решили продать соль и барку, купить лошадей и на следующий день еще до света выехать на хутор к Остапу Секире.

— В Киеве вам делать нечего, здесь всякого народу много, — сказал на прощание поп. — А поедете, миленькие, на Белую Церковь. Смотрите, куда дорога поворачивает. Через сорок верст развилка будет: вправо дорогу возьмите. Близ леса хаты увидите да заборы, там и хутор Остапа Секиры.

Утром, еще не слышно было птичьего щебета, Степан Гурьев и Федор Шубин выехали из Киева. Они с любопытством поглядывали по сторонам. Многое казалось им необычайным, не таким, как в московских землях. Вместо елей и осины высились темные дубовые леса, вместо песков и суглинков перед глазами расстилались жирные черные земли, покрытые зеленой травой и цветами. В иных местах густо поднималась яркая зелень пшеницы, но больше всего встречались брошенные нивы, заросшие сорными травами. Ни сел, ни деревень. Изредка попадались прохожие. Встретились купцы, ехавшие в Киев. Их товары, увязанные на возах, охраняли вооруженные всадники.