Павел Пепперштейн - Диета старика

• Название: Диета старика
• Автор: Павел Пепперштейн
• Жанр: Хобби и ремесла

---

Юрков быстро, не глядя, ставит в магнитофон кассету. Нажимает на "плэй". Играй же, все то, что умеет играть! Пускай будет вещь, которую люди называют музыкой. Осталось нажать на еще одну кнопку - янтарно-красную кнопку на инъекционном браслете. Старик нажимает на эту кнопку. Микроскопическая игла делает почти не ощутимый укол.

Торт. Вначале был торт. Необъятный, белоснежный, исподволь похрустывающий своими ракушками. В его внутренних слоях, с уровня на уровень, лились питательные соки. Старикано не поняло, с какой стороны оно вышло на Торт. Кажется, оно взяло его сбоку, с уголка. Торцом выходит на существ счастие. В какой-то момент показалось, что в одном месте, где среди сахарных снегов шло рекой жаркое малиновое повидло, можно увязнуть навсегда.

Но музыка поднялась изнутри большими белыми валенками и протолкнула вверх, где топорщились бесчисленные одутловатые терема из хрупкого бизе, сработанные смешливыми поварятами. Музыка (это был, конечно же, не Бизе, а другой композитор, родившийся лет за 200 до того, как Бизе появился на свет) надулась и, возможно, лопнула. И так несколько раз. Тортик. Приземлился в торт. Быстро, как согбенный и юркий монах по сухому бревну, пробежала литературная ассоциация. В одной повести ветер унес человека и бросил его в торт. Ему чуть было не срезали голову, но он сбежал сквозь бездонную кастрюлю. Туннель привел его в вонючий зоопарк, где в клетке умирало существо по имени Туб, давно потерявшее человеческий облик. Где торт, там и бездна. Сейчас Юркову казалось очевидным только лишь имя Туб - так зовут всех умирающих. Еще одно увязание. Сколько клея в сладком! На одном из отрогов торта пухлые зайчата отбивали земные поклоны перед огромной морковью, которая лежала в гробу. "Нельзя глупеть, - с хохотом промолвил изумрудный шлем. - А то отнимут еду. Вообще перестанут кормить".

Заиндевевшие коросты марципана звонко, по-весеннему, разламывались под ногами. Под ногами кого? Под ногами чего? Под ногами души. Под ногами трепещущего сердца. Под ногами путешествующих глаз. У всего живого есть ноги - если и не гладкие и длинные ноги красавицы девушки, то хотя бы ножки насекомого. Он стал альпинистом, ему было холодно и приятно взбираться все выше и выше по сладкой горе. Восхождение на гору Кармел. Кармел это Карамель. С карамелькой в защечном мешочке, в коротком монашеском платьице, здесь пробегала Маленькая Тереза, последняя святая девочка кармелитов. Она написала когда-то, что обычные духовные восхождения ей, девочке, не под силу, поэтому ей хотелось бы подняться к Богу на лифте. Она называла себя "мячиком Христа".

Постепенно старый учитель овладевал своим галлюцинозом. Из глубины его неокрепшей, новорожденной старости поднялась некая сила. Это была его личная сила, напомнившая ему о том, что у него есть собственная воля и собственные намерения. Здесь он нигде не видел себя, но он помнил, что он - УЧИТЕЛЬ ЛИТЕРАТУРЫ. Он "помнил" это в мире, где припоминание было проявлением экстравагантности. Более того, память здесь была чудом. И хотя слово "УЧИТЕЛЬ" и слово "ЛИТЕРАТУРА" были сейчас двумя колоссальными цукатами, взятыми на просвет, в их соединении все же содержался немыслимый пафос. Это словосочетание утратило всю свою повседневность. Равнодушие, подспудно коллекционируемое усталостью, было внезапно взорвано и развеяно в прах. Собственная харизма предстала перед ним во всем своем блеске.

Галлюцинаторный торт, как истинный остров Пафос, заставил его вспомнить о своем призвании. Как мог он, словно глупый тинейджер, мучиться поутру о девчонках! Как мог он уныло мечтать о прошлом! Ведь он же - УЧИТЕЛЬ! Сегодня утром из его уст выплыли слова: "Литература это переход от механического содержания тел к их биохимической анимации". Тогда он произнес это мимоходом, как рядовую интеллектуальную ремарку, вовсе не предназначенную для того, чтобы вызвать у слушателей шквал молитвенного энтузиазма. Теперь это собственное высказывание, по прихоти делирия, развернулось перед его изумленным взором в высочайшую мудрость. За сухими и скромным интеллигентными словами почудилось "дыхание Божие" - ведь именно Оно осуществляет переход от механического содержания тел к их биохимической анимации. Глубоко потрясенный собственной мудростью, побрякивая рыцарскими латами, он продолжал путь к вершинам острова.

Он знал теперь, что ищет Сокровище, что-то вроде Святого Грааля, но не Грааль. Он ищет путь к Сокровищу - быть может, лифт святой Терезы, а может быть, бездонную кастрюлю мастера Туба. Каким бы ни был путь, он найдет сокровище и вернется в мир с трофеем. "Надо принести что-нибудь ребятам", - подумал он о своих учениках. Ландшафт вокруг него постепенно прояснялся, становился реальнее.

На склонах, вместо крошащегося бизе и марципана, показалась зеленая трава, слегка тронутая инеем. Навязчивые образы бинокля и монокля, которым был посвящен этот день, видимо, и теперь присутствовали в его сознании. На вершине холма он обнаружил плиту, щедро инкрустированную драгоценными камнями, а также жемчугом и кораллами. Жемчужины, алмазы, рубины, сапфиры, изумруды, опалы, кусочки малахита, нефрита и розовой яшмы - все это складывалось в текст. Это была развернутая цитата из Пруста, из той части первого тома "Поисков", которая называется "Любовь Свана". С изумлением он стал читать. Оказывается, и здесь возможно чтение. Текст был ему хорошо знаком, и читая, он тщательно следил, чтобы галлюциноз не внес в текст каких-либо искажений или подтасовок. Подтасовок не было.

"… Даже монокли у многих из тех, которые окружали теперь Свана (в былое время ношение монокля указывало бы Свану только на то, что этот человек носит монокль, и ни на что больше), уже не обозначали для него определенной привычки, у всех одинаковой, - теперь они каждому придавали нечто своеобразное. Быть может, оттого, что Сван рассматривал сейчас генерала де Фробервиля и маркиза де Бреоте, разговаривавших у входа, только как фигуры на картине, хотя они в течение долгого времени были его приятелями, людьми, для него полезными, рекомендовавшими его в Джокей-клоб, его секундантами, монокль, торчавший между век генерала, точно осколок снаряда, вонзившийся в его пошлое, покрытое шрамами, самодовольное лицо и превращавший его в одноглазого циклопа, показался Свану отвратительной раной, которой генерал вправе был гордиться, но которую неприлично было показывать, а к оборотной стороне монокля, который маркиз де Бреоте носил вместо обыкновенных очков, только когда выезжал в свет, ради пущей торжественности (так именно поступал и Сван), для каковой цели служили ему еще жемчужно-серого цвета перчатки, шапокляк и белый галстук, приклеен был видневшийся, словно естественнонаучный препарат под микроскопом, бесконечно малый его взгляд, приветливо мерцавший и все время улыбавшийся высоте потолков, праздничности сборища, интересной программе и чудным прохладительным напиткам…

У маркиза де Форестеля монокль был крохотный, без оправы; все время заставляя страдальчески щуриться тот глаз, в который он врастал, как ненужный хрящ, назначение которого непостижимо, а вещество драгоценно, он придавал лицу маркиза выражение нежной грусти и внушал женщинам мысль, что маркиз принадлежит к числу людей, которых любовь может тяжко ранить. А монокль господина де Сен-Канде, окруженный, точно Сатурн, громадным кольцом, составлял центр тяжести его лица, черты которого располагались в зависимости от монокля: так, например, красный нос с раздувающимися ноздрями и толстые саркастические губы Сен-Канде старались поддерживать своими гримасами беглый огонь остроумия, которым сверкал стеклянный диск всякий раз, как он убеждался, что его предпочитают прекраснейшим в мире глазам молодые порочные снобки, мечтающие при взгляде на него об извращенных ласках и об утонченном разврате; между тем сзади г-на де Сен-Канде медленно двигался в праздничной толпе г-н де Палланси, с большой, как у карпа, головой, с круглыми глазами, и, словно нацеливаясь на жертву, беспрестанно сжимал и разжимал челюсти, - этот как бы носил с собой случайный и, быть может, чисто символический осколок своего аквариума, часть, по которой узнается целое…

Свану стало так больно, что он провел рукой по лбу; при этом он уронил монокль; он поднял его и протер стекло. И, конечно, если бы он себя сейчас видел, то присоединил бы к коллекции моноклей, остановивших на себе его внимание, вот этот, от которого он отделался, как от докучной мысли, и с запотевшей поверхности которого он пытался стереть носовым платком свои треволнения".

Еще несколько вечностей назад Юрков не мог вспомнить имя автора "Трех Толстяков", теперь же он легко заверил канонический перевод Любимова, с характерными для него изящными и громоздкими неловкостями, придающими этому переводу особую ценность. Цитата была сохранена в неприкосновенности, если не считать, что это, в общем-то, были три цитаты, соединенные в одну. К этому моменту сингулярные вихри кетаминового прихода окончательно утихли, уступив место кропотливой иллюстраторской работе галлюциноза, разворачивающего свои иллюстрации на фоне теплых "перин" ПСП. Особенно эта тщательность сказалась на качестве отделки плиты.