Бхагаван Раджниш - Истина суфиев

• Название: Истина суфиев
• Автор: Бхагаван Раджниш
• Жанр: Религия

 Суфизм это не доктрина, а мастерство, метод внутреннего преобразования, алхимический способ превращения низшего в высшее, неблагородного металла в золото. Он не верит в разговоры о Боге.

Он скорее веритв создание Бога. Он не верит в грандиозную философскую аргументацию - все это мусор. Он делает акцент на разрушении человеческой механичности, на деавтоматизации человека, высвобождении в нем осознанности.

---

Это и есть то, что я имею в виду, когда говорю «не будь бизнесменом».

И самый-самый последний вопрос:

Любимый Мастер, спасибо вам.

Гиян Бхакти, это молитва. Это начало настоящей саньясы. Это внутренняя инициация. Когда ты перестаешь думать, ты начинаешь благодарить. А если ты можешь благодарить, то все становится возможным — даже невозможное становится возможным. Если ты можешь благодарить, тогда открываются двери. Они открыты только тем, кто живет в благодарности.

Бог дает свои ключи только тем, кто благодарен. И ключи Бога остаются недоступными для тех, кто жалуется. А всякое мышление — это вид жалобы.

Благодарение — это самый прекрасный цветок, вырастающий в душе.

И, Гиян Бхакти, я наблюдал за тобой... медленно-медленно раскрывается почка. Она становится цветком. Скоро у тебя появятся крылья. Скоро твоя жизнь станет благоуханием. Скоро в тебе расцветет не один цветок, а миллионы цветов.

Когда расцвел один цветок, знай, что наступила весна.

9. Сам себе незнакомец

Рассказывают, что суфийский Мастер Ибрагим бен Адам, сидел однажды на опушке леса, когда с ним поравнялись два странствующих дервиша. Он поприветствовал их, и они разговаривали до темна о духовном.

С приходом вечера Ибрагим пригласил их в гости разделить с ним трапезу. Они сразу приняли это приглашение, и перед их глазами предстал стол, заставленный изысканными яствами.

«Как долго ты был дервишем?» — спросил один из них Ибрагима. «Два года», — ответил он.

«А я следую Суфийскому Пути без малого тридцать лет, и мне еще никогда не доводилось видеть таких способностей, которые ты здесь проявил,» — сказал тот человек.

Ибрагим ничего не ответил.

Когда же еда почти закончилась, незнакомец в земной робе вышел на просеку. Он сел и поделился остатками еды.

И все поняли своим внутренним чувством, что это был Кхидр, бессмертный Проводник всех суфиев. И они стали его ждать, чтобы он поделился с ниш своей мудростью.

Когда же Кхидр встал, чтобы уйти, он просто сказал: «Вы, два дервиша, дивились, глядя на Ибрагима. Но от чего вы сами отреклись, чтобы следовать по Пути дервиша?

Вы отказались от надежности и обычной жизни. А Ибрагим бен Адам был могущественным царем и оставил султанское владычество в Балкхе, чтобы стать суфием. Вот почему он значительно вас опередил. К тому же за свои тридцать лет вы получали награды от самого отречения. Это была ваша плата. А он всегда воздерживался от притязаний на какую бы то ни было награду за свою жертву». И в следующее мгновение Кхидр ушел.

Религия — это радикальное изменение видения, а не просто смена взглядов. Это не просто смена идеологии — это изменение самого бытия. Отсюда ее радикальность — радикальность имеет дело с корнями.

Религия — это не что-то наподобие обновления это разрыв с прошлым, это квантовый скачок. Поэтому она является революцией. Это вообще не эволюция. Вы не можете расти из нерелигиозности в религиозность, не можете вырасти. Это вообще не рост.

Рост включает в себе еще сохранившееся старое — и дело не только в том, что оно не ушло: оно улучшилось И на этот раз стало более изощренным, более ценным.

Религия — это обновление. Это смерть! И возрождение.

Ибрагим был великим царем. Религия пришла к нему как смерть и возрождение. Однажды ночью он ворочался с боку на бок в своей постели — как и подобает богатым людям, царям. Сон никак не шел. Сон — это исключительное право бедняков, привилегия бедняков. Только бедняки могут себе позволить спать. Им не о чем беспокоиться — вот в чем дело.

А Ибрагим был великим царем. И его неотступно подстерегало тысяча и одна беспокойство. Он страдал от бессонницы годами. Врачи ничем не могли ему помочь. И вдруг он услышал, как кто-то ходит по крыше дворца. Естественно, он испугался. Цари ведь очень пугливые люди. Когда у вас кое-что есть, вы по неволе будете бояться — бояться это потерять. Те же, кто ничего не имеют, могут быть бесстрашными, но как могут быть бесстрашными те, кто имеют? И он испугался, уж не враг ли это, не шпион ли? Он громко закричал «Кто здесь?»

А этот человек рассмеялся, и смех его напомнил смех сумасшедшего или Будды. Ибо лишь два типа людей способны на такой смех — смех выходящий из самого живота, смех, в котором нет никакой политики, смех, которым нельзя манипулировать, смех, которым нельзя управлять с помощью ума. Смех, что исходит из глубочайшего ядра существа.

Так способен смеяться или ребенок, или сумасшедший, или Будда. Ибрагим задрожал еще больше. «Кто здесь? — проговорил он — И почему ты смеешься? Отвечай на вопрос: кто ты и что ты здесь делаешь?»

А незнакомец ответил: «Не беспокойся. Я потерял своего верблюда и теперь ищу его».

Но ведь верблюды не теряются на крышах дворцов. Откуда им там взяться? «Этот человек, должно быть, сумасшедший, совсем сумасшедший». Ибрагим позвал стражу и приказал ей схватить того человека, но им не удалось его поймать. Они старались изо всех сил, но так и не смогли нигде его обнаружить Он просто исчез. Так же внезапно, как и появился

Царь был не в состоянии уснуть. К его беспокойствам, которые и без того его осаждали, добавилось еще и новое: «Кто этот человек? Что ему было нужно? Почему он смеялся? И ответ его какой-то загадочный».

На следующий день, когда он сидел в своем дворце на троне, у него не выходил из головы тот странный смеющийся человек. А смеялся он так, что вам было бы не просто забыть этот смех. Он был окружен ореолом таинственности. Он глубоко проник в самое сердце Ибрагима. И тот даже несколько раз почувствовал зависть — он не был способен на тот смех, тот безудержный, спонтанный смех. А может этот человек шутил?

И вот до ушей его долетел тот же самый голос у ворот. Какой-то человек пререкался со стражей, охранявшей ворота, и голос был именно тот. И этот человек говорил тоном, не терпящим возражений: «Я хочу остановиться в этом доме — это же караван-сарай!» Стража пыталась его убедить: «Это не караван-сарай — это дворец царя, его личная резиденция!»

Но человек настаивал на своем, причем так громко, что даже царю было слышно, что происходит. Тот человек говорил: «Это действительно караван-сарай. Не пытайтесь меня одурачить!»

Царь приказал страже: «Приведите сюда этого человека. Может быть, он и есть тот, кто искал своего верблюда на крыше этой ночью. А теперь он называет мой дворец, мою личную резиденцию, караван-сараем — домом, свободным для постояльцев. Приведите же его сюда».

И того человека привели. Но аура авторитета присутствовала не только в его голосе, не только в его смехе, напоминающем смех сумасшедшего или Будды — само присутствие его было наполнено светом, сиянием. Глаза его горели чем-то неведомым. То был незаурядный человек. Он вошел так, что заставил Ибрагима почувствовать: «Он больше похож на императора, чем я — какая же у него грация, какое изящество». А ведь это был нищий! Его одежда была сплошь в лохмотьях, но за этими лохмотьями находилось светящееся существо. Что-то божественное! Что-то очень редкое, что случается только иногда. Король почувствовал благоговейный трепет.

Заикаясь, он спросил «Зачем? Что ты говоришь моей страже? И как ты можешь говорить, что это караван-сарай? Это не так! Это мой личный дом. Ты что, сумасшедший?»

И этот человек снова рассмеялся тем же самым смехом и сказал: «Какую чушь ты несешь! Это же караван-сарай — потому что я уже приходил сюда однажды, и на этом троне, на этом же самом троне, я видел кого-то другого. И он тоже говорил, что это его личная резиденция. Где же тот человек?»

«Ты, верно сошел с ума, — ответил Ибрагим, — это же был мой отец. Теперь он мертв. А я получил в наследство его царство и его дворец».

«Но, — возразил тот человек, — я приходил сюда еще один раз, даже до этого случая, и здесь был другой человек, и он так же заявлял, что это его личный дом. Я приходил много раз, и каждый раз находил нового человека, который так заявлял».

«То был мой дед», — отвечал Ибрагим. Однако на этот раз Ибрагим смог почувствовать истину, которую тот пытался показать.

И этот человек снова рассмеялся и сказал: «И ты все еще утверждаешь, что это твой личный дом, твоя личная резиденция? Люди все время меняются, в один день я пришел и увидел А; на другой день я пришел и увидел В; сегодня я пришел и увидел С. А завтра, говорю тебе, я приду, и тебя здесь не будет! Вот я и говорю, что это караван-сарай».

Истина была так ясна и так реальна. То был не просто вопрос идеологического, философского переубеждения Ибрагима, нет — он был обращен экзистенциально. Он упал к ногам того нищего и произнес: «Оставайся в этом караван-сарае, а я ухожу. Я отрекся от всего этого. Я понял, что это караван-сарай — что мне здесь после этого делать? В таком случае я должен искать свой собственный дом. Вот я и продолжу свой поиск, а ты можешь оставаться здесь. И я благодарен тебе».