Савелий Дудаков - Этюды любви и ненависти

• Название: Этюды любви и ненависти
• Автор: Савелий Дудаков
• Жанр: Публицистика

Новая книга очерков хорошо известного отечественному читателю автора в определенной степени является продолжением его предыдущей книги "Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России" (М., 2000) и посвящена все тем же "вечным вопросам" – любовь или ненависть? вместе или врозь?

---

О крещении

Во множестве антисемитских произведений – В. Крестовского, С.К. Литвина-Эфрона, И.И. Ясинского и других – фигурирует тип крещеной еврейки-отступницы (были, конечно, и отступники, но в беллетристике их немного), преследуемой вездесущим Кагалом. Отступницы эти часто "по закону жанра", загнанные Кагалом в тупик, гибли. Бывали и благополучные развязки. Например, у некогда прославленного, а ныне напрочь забытого автора "Контрабандистов" С.К. Эфрона красавица-еврейка обрела счастье и покой в браке с христианином. Тема любопытная. Даже восемнадцатилетний Михаил Лермонтов отдал ей дань (возможно, под влиянием "Черной шали" А.С. Пушкина и "Венецианского купца" У. Шекспира). В "Лермонтовской энциклопедии" сказано, что сюжет "Баллады" (Куда так проворно, жидовка младая?) навеян реальным событием, произошедшим в Вильно в 1832 г., которому Т. Шевченко позже, в 1848 г., посвятил стихотворение "У Вiльнi, городi преславнiм".

Процитирую, однако, фрагмент "Баллады" Лермонтова:

Отец мой сказал, что закон Моисея
Любить запрещает тебя.
Мой друг, я внимала отцу не бледнея,
Затем, что внимала любя…
И мне обещал он страданья, мученья,
И нож наточил роковой; И вышел…
Мой друг, берегись его мщенья,
Он будет, как тень, за тобой…
Отцовского мщенья ужасны удары,
Беги же отсюда скорей!
Тебе не изменят уста твоей Сары
Под хладной рукой палачей.
Беги!..
Но отец оказался проворней и коварней:
Поутру, толпяся, народ изумленный
Кричал и шептал об одном:
Там в доме был русский, кинжалом пронзенный.
И женщины труп под окном1.

Жизнь, как известно, порою сложнее и невероятнее самого запутанного сюжета.

Пожалуй, один из самых незаурядных провинциальных актеров и импрессарио дореволюционной России, Вениамин Иванович Никулин, поведал о своей семье следующую быль: "…мать моя была очень красива. В моем распоряжении нет нужных красок, и поэтому я не буду пытаться нарисовать ее портрет…сыновья моей матери обладали хорошей внешностью и прекрасным ростом. Я, например, когда стал русским актером, то играл драматических любовников и фатов… Важно то, что я и мои братья – бледные копии нашей красавицы матери. С нею, когда ей было семнадцать лет, произошла такая история. Какому-то польскому пану удалось ее, внучку раввина, ребе Абеле, похитить и поместить в католический монастырь. Там ее стали учить и готовить к восприятию святого крещения. Она должна была перейти в католическую веру, а потом обвенчаться с этим паном.

Мечтала ли об этом, хотела ли этого сама мать (здесь и далее курсив мой. – С. Д.)… родственницы наши, не говорили ‹…› евреи решили не допустить, чтобы этот несмываемый позор лег пятном на всю общину. Потратили много энергии, средств и вырвали внучку своего ребе (пока все в духе Крестовского. – С. Д.) из лап святейшей инквизиции, из-под замков монастырских, и… В этих случаях у евреев было верное средство угробить навеки подобные порывы молодых еврейских девушек, а именно – немедленно выдать замуж за первого попавшегося еврея, даже если он никак и ни с какой стороны не подходил к ней. Да этим и никто не интересовался.

Так поступили с моей матерью. Ее выдали в двадцать четыре часа за моего отца…"2 Но на этом рассказ о коварстве Кагала не кончается. Мать прожила с отцом – страшно подумать – 21 год! Но темперамент у матери шести (!) детей не пропал.

Мать влюбилась в… православного, в течение трех лет боролась сама с собой, но:

«В первый раз у нее, семнадцатилетней девушки, хватило сил, под влиянием уговоров единоверцев, бежать из монастыря, а сейчас, у сорокалетней женщины не было сил побороть свое чувство, вырвать из сердца любовь к "гою", то есть, к иноверцу». Дальше совсем необычно: мать, перейдя в православие, осталась в Житомире, продолжая держать постоялый двор. Жертвой такой метаморфозы в первую очередь стали дети. Трудно себе представить, чтобы Иван Иванович (так звали маминого избранника), даже будучи добрым человеком и влюбившись в сорокалетнюю женщину, мог взвалить на себя заботу о шести "жиденятах". Это уже слишком. Старший брат Вениамина Авель к этому времени учился в Москве на инженера, сам он уехал с отцом в Луцк, прочие остались с матерью. Неожиданно в Луцк пришло письмо "доброжелателя", можно предположить – агента Кагала, в котором он сообщал: "Хотя не полагается извещать хорошего и честного еврея о подобном несчастье, но ничего не поделаешь, рано или поздно необходимо ему узнать. Так знайте, реб Волька, что ваша бывшая жена, внучка Житомирского раввина, реб Абеле, бросила заведенное вами хозяйство, дом, в котором вы жили всем семейством, и вовсе ушла жить к своему Ивану. Но, реб Вольф, Бог покарал не только вас, но и всю нашу еврейскую общину. Она, ваша изменница, не ограничилась этим, а забрала с собою туда еще двух твоих маленьких детей. Реб Вольф, вы честный и старый еврей, можете себе представить, что творится сейчас среди евреев города Житомира. Дай вам Бог силы перенести это несчастье. Но детей, ни в чем неповинных, надо спасать. Мы не можем советовать, но верим, что Бог тебя вразумит и поможет". И двое детей вернулись к отцу. Но и на этом эпопея не закончилась. Уехавшая в Одессу мать не забыла своих детей и решила их постепенно перевести к себе. Начало положил Вениамин: он подружился с отчимом и, кажется, впервые понял, что имя и национальность ничего не определяют.

Кстати, добрейший Иван Иванович объяснял ему, бывшему талмудисту, рационализм Библии: "Когда ты учишь и познаешь Моисеевы законы… то должен учитывать, с каким темным быдлом Моисей имел дело. Подумай, какой тогда был убой скота, какие были… условия жизни и какого рода посудой и инструментами народ иудейский, бродяжничавший сорок лет в пустыне, пользовался? Были ли изучены все животные, птицы, рыба и зелень? Конечно, нет. Как добывался огонь и какие существовали печи? Какого уровня достигла медицина и гигиена? Принимая все во внимание… легко поймешь, что все заповеди, запреты, ритуалы имели единственную цель, возможную для того времени, гигиену… А чтоб евреи не мудрствовали лукаво… и не вступали в дискуссии, Моисей все свои наставления отдавал от имени Бога Адоная"3. Кажется, утилитарная критика Библии и материнский опыт пали на благодатную почву…

Прошло без малого пятнадцать лет. Известный импрессарио Вениамин Вольфович Ольковецкий, скрывшийся под псевдонимом Никулин, колесил по городам и весям Западного края. А хотелось ему всероссийской славы. А всероссийская слава – это города вне черты оседлости. И перед ним встал "проклятый" вопрос. Долгих колебаний у Беньямина бен Зеева не было. Подготовленный отступничеством матери, вынужденный подчиняться жесточайшим законам империи, не позволяющим ему кормить семью, он решился. Его приятель Вольский, уже переступивший черту, выступил в роли змия-искусителя.

Скоропалительно принятое решение описано в комических красках (под таким деланным смешком обычно скрывают стыд, неловкость, вынужденную подлость).

Выдворенный из Владикавказа герой прибыл в Харьков: "В Харькове на вокзале меня встретил все тот же Вольский. Угостил… рюмкой водки и ржавой селедкой и посмеялся над моей трагедией с еврейским вопросом, сказав, что эта самая обыкновенная и пустяшная вещь с актерами-евреями. Надо принять христианство, а это весьма легко; зато потом полная свобода передвижений и право жительства по всей святой Руси, от финских скал до пламенной Колхиды. Это было цинично, грубо, но вместе с тем неотразимо, как смерть…" Бессонную "ульмскую" ночь Никулин описал так: "Подумать только, какая это дикость и бессмыслица. Если я – верующий, то, меняя религию, безусловно, совершаю глубоко кощунственное дело, притворясь поклонником новой религии, ибо ясно, что я лгу. В другом случае, являясь, как оно очевидно, человеком, отрицающим всякую обрядность и суеверие и принимая ради права повсеместного жительства в России государственную религию, я трижды лгу. У меня еще жив старик отец, для которого весть о моем крещении будет смертельным ударом"4. Однако уже утром Никулин отправился на поиски православного священника, так как у него "горели" гастроли.

Оказалось, что реализовать принятое решение быстро невозможно, и это несмотря на то, что он сказал батюшке, что его мать крещеная еврейка и что он хочет как можно быстрее воссоединиться с ней в лоне православия. Священник ответствовал, что в связи с предстоящим праздником Успения Пресвятой Богородицы с амвона будут оглашать новоиспеченного сына. А затем будут "оглашать" еще дважды. Не понимая, что такое "оглашение", перепуганный "еврейчик" счел, что его выведут на середину церкви, окруженного хоругвеносцами, и дьякон будет изгонять из него злого духа: в памяти Никулина всплыло знакомое понятие "дибук". О, этот обряд не для него; лучше всего отступничество осуществить в темноте – меньше стыда: "Мне грезились совершенно фантастические вещи, что будто там за церковью… окажется мой старый, седой как лунь отец со своей длинной белоснежной бородой и услышит, как попы будут оглашать отрекавшегося от него и Бога сына Вениамина"5.