Андрей Дашков - Эхо проклятия

• Название: Эхо проклятия
• Автор: Андрей Дашков
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2008

Вы никогда не теряли все за один день? Все, кроме жизни, – но есть подозрение, что это не случайно. Жизнь вам сохранили (или дали в долг, или вернули) только потому, что мертвеца нельзя подвергнуть пытке. И тогда вы узнаете правду: то, что вы называли до сих пор жизнью, было лишь жестоко обманутым ожиданием. Многие ли из нас всерьез готовятся провести вечность в аду?

Если все самое дорогое (и не только) отнимает у вас война, катастрофа или стихийное бедствие, вы еще можете сетовать на злой рок, несчастный случай, слепую природу...

Если причиной непоправимых бед была человеческая глупость, жадность или злоба, вам по крайней мере есть кого ненавидеть, против кого обратить свой гнев, на кого выплеснуть свою ярость...

Но что, если вашим палачом становится сила, находящаяся за гранью уязвимости и даже за гранью понимания?

---

Андрей Дашков ЭХО ПРОКЛЯТИЯ

ПРОЛОГ

Вы никогда не теряли все за один день? Все, кроме жизни, – но есть подозрение, что это не случайно. Жизнь вам сохранили (или дали в долг, или вернули) только потому, что мертвеца нельзя подвергнуть пытке. И тогда вы узнаете правду: то, что вы называли до сих пор жизнью, было лишь жестоко обманутым ожиданием. Многие ли из нас всерьез готовятся провести вечность в аду?

Если все самое дорогое (и не только) отнимает у вас война, катастрофа или стихийное бедствие, вы еще можете сетовать на злой рок, несчастный случай, слепую природу. У вас остается лазейка, чтобы изредка покидать камеру пыток, возведенную вашим же сознанием, и не сойти с ума.

Если причиной непоправимых бед была человеческая глупость, жадность или злоба, вам по крайней мере есть кого ненавидеть, против кого обратить свой гнев, на кого выплеснуть свою ярость. Есть кому мстить, в конце концов. Другие люди – такие же, как вы. Или даже хуже. Наверняка хуже – ведь вы никого не трогали и никому не мешали жить. Если они убили вашу жену и ваших детей, вы либо рано или поздно берете в руки оружие и тоже начинаете убивать, либо... прощаете, и тогда – помоги вам Бог! В любом случае вы можете сделать хоть что-нибудь, лишь бы утолить боль, раздирающую вас на части. В шприце веры, обретенной через страдание, хватает успокоительного лекарства...

Но что, если вашим палачом становится сила, находящаяся за гранью уязвимости и даже за гранью понимания? Вы улавливаете лишь тень ее присутствия – всегда ускользающую тень. Это как жуткий сон: достаточно было бы увидеть лицо или узнать имя, чтобы кошмар схлынул, – но вы никогда не увидите и не узнаете ни того, ни другого. Вы будто слышите всего лишь эхо проклятия – не произнесенного, потому что не существует языка, способного выразить мерзость и ужас происходящего, как не существует губ, с которых оно стекло, а также дурного глаза, который можно было бы выколоть, или черного сердца, в которое вы хотели бы вбить осиновый кол...

Вы скажете снисходительно, что мое описание злой силы напоминает вам кого-то? О, если бы все было так просто! Я вцепился бы в этот шанс, как утопающий хватается за соломинку. Я знал бы, что предложить самому безжалостному из ростовщиков. Но задолго до меня люди совершили ту же ошибку – слишком очеловечили дьявола. Мы сделали из него мелкого пакостника или в худшем случае маньяка, наделив его неуязвимостью и бессмертием. Как будто только этим он отличается от самых гнусных из нас!

Боюсь, что я уже начал расплачиваться за собственное легкомыслие. Я наивно думал, что в крайнем случае всегда есть запасной выход – самоубийство. Но и это оказалось иллюзией. Ее крушение стало самым жестоким испытанием, потому что она – последняя. Выяснилось, что даже в смерти нельзя найти убежище. Негде спрятаться, некуда ускользнуть, нигде не найти покоя. Нет никакой возможности избежать уготованной участи. Небытие – всего лишь ловушка для простаков; черное зеркало, отражающее только единственный луч истины в момент ее обретения; ширма, скрывающая бессмертного палача.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Я был владельцем антикварного магазина, и, вероятно, мне чаще, чем другим, приходилось поневоле смотреть на современность как бы со стороны. Конечно, сквозь мутнеющую линзу прошлого, а это всегда взгляд сверху вниз – с горечью и сожалением. Стоит хотя бы на минуту покинуть замкнутый круг сиюминутных страстишек, и не остается ничего, кроме горечи и сожаления.

Если не наяву, то хотя бы в мыслях я останавливал беличье колесо истории, и тогда все разительно менялось: незаметное приобретало высшую ценность, а фетиши цивилизации становились ничтожными, не говоря уже о смехотворных кумирах. Я держал в руках предметы, которым было по нескольку сотен, а иногда и больше тысячи лет. Те, кто их сделал, были стерты с лица земли, превратились в пепел и пыль, исчезли бесследно. Их прах смешался с прахом бесчисленных поколений. Ил на дне реки, текущей в неведомое... Порой я ловил себя на иррациональном чувстве: я хотел, чтобы мой родной город был разрушен. Я представлял себе его развалины под звездами, среди которых блуждало... ну да, оно самое – эхо проклятия.

Помню, однажды я стоял перед дверью своего магазина, глядел на улицу и думал: а хотел бы я умереть в этом городе? Простейший тест. И ответил сам себе: нет, ни за что. Тогда стоит ли здесь жить? Это был хороший вопрос. Он занимал меня добрых десять минут, пока напротив убирали останки человека, выбросившегося из окна. Он сделал это на рассвете, когда над миром проносится зловещий ветерок, горестный вздох природы в минуту восхода солнца, обещание нового дня. Что ж, кто-то не вынес тяжести этого обещания...

Зевак было мало. Кроме меня, еще человек пять – в основном владельцы лавок и кафе. В другое время собралась бы толпа, но до часа пик было еще далеко. Мертвец, распростертый на тротуаре, выглядел ужасно, и мне почему-то пришло в голову, что он просчитался: для него ничего не кончилось. Все продолжалось в каком-то ином слое существования, недоступном обычным грубым чувствам, и вот теперь кто-то всерьез принялся за его бедную, раздевшуюся, нагую душу.

Но вообще этот район считается спокойным и, что называется, приличным. Здесь редко случалось что-то из ряда вон выходящее – и слава Богу. С возрастом начинаешь ценить размеренность и тихое течение будней – без радости, но зато и без потрясений.

* * *

– Шеф, по-моему, на это стоит взглянуть.

Я оторвался от утренней газеты, поднял голову и увидел, как за стеклянной дверью моего кабинета мелькнуло улыбающееся личико Марии. Кабинет – это громко сказано. Просто небольшое уютное помещеньице с единственным окном на уровне тротуара, выходящим в переулок. Моя берлога.

Мария и в постели называет меня шефом. Я не возражаю: по-моему, это лучше, чем «папочка» или что-нибудь в этом роде. Я благодарен ей за то, что она разбивает иногда лед моих тоскливых ночей. И чем старше я становлюсь, тем сильнее благодарность. Но при этом я даже не пытаюсь понять Марию. Она красива и неглупа, и у нее наверняка есть молодые поклонники. А она спит со мной. Вряд ли это расчет – работая единственным продавцом в антикварном магазине, карьеру не сделаешь. Деньги тут тоже ни при чем. Может быть, истоком ее интереса ко мне является сострадание – ведь она знает мою историю. Этого я хотел бы меньше всего. Тогда уж лучше деньги. Продажная любовь по крайней мере имеет цену, но я не берусь измерить сострадание...

Иногда мне кажется, что нынешняя молодежь – это и есть инопланетяне. Они захватили Землю – чуждая раса, чужая цивилизация. Я давно чувствую себя побежденным в бескровной войне. Сопротивление уходящего поколения может быть достойным, но оно всегда безнадежно.

Поэтому я ни в коем случае не взял бы на себя смелость сказать, что Мария принадлежит мне. Нет, если отбросить считанные минуты интима, об обладании не может быть и речи. Эта женщина для меня – ускользающий луч утренней зари. Она из завтрашнего дня, а я – из вчерашнего. Мне остается лишь радоваться напоследок ее мимолетным прикосновениям – немного тепла, немного света – однако я знаю, что вряд ли моя любовь переживет эту долгую ночь.

Улыбка Марии еще не погасла, когда я выглянул в полутемный зал. Сумрак, ковры и гобелены, а также обилие мерцающей позолоты и бронзы придавали ему сходство со сказочной пещерой. Клиент тоже был настолько темен, что я не сразу увидел, где он. Его узкий силуэт затерялся в маленьком искусственном лабиринте, будто он умел сливаться с тенями.

Я окинул взглядом интерьер, который в целом оставался привычным, хотя детали и менялись довольно часто. Лично мне здесь было уютно. Уютнее, чем в моем старом доме, где я бывал крайне редко. Там все напоминало о жене и ребенке. Но продать его я не мог – это было бы все равно что лишить мертвых последнего пристанища.

А тут... Прошлое не кануло в реку забвения; оно будто все еще было неотъемлемой частью настоящего, представляя собой не только эфемерные фрагменты человеческой памяти, но и нечто вполне вещественное. Мой остров, неподвластный разъедающей кислоте времени... Я, конечно, понимал, что и это иллюзия, однако часы относительного покоя стоили слишком дорого, чтобы пренебрегать ими.

Случалось, я ловил себя на том, что чересчур придирчиво и тщательно расставляю товар, стремясь привести в гармонию несовместимое – предметы различных эпох и стилей. Не скажу, что дела шли блестяще, поэтому свободного места в магазине было немного. Целые столетия замерли в тесноте, словно бабочки, которых так легко спугнуть. Креденца эпохи Ренессанса соседствовала с секретером работы Вейсвейлера, а компанию английскому дивану восемнадцатого века составляли три более ранних голландских кресла с интарсиями.

Но вернемся к незнакомцу. Он непременно отразился бы в большом венецианском зеркале, если бы оно уже давно не было «слепым». Возникало впечатление, что он изучает меня на расстоянии, не торопясь показывать свое лицо, – словно решает, стоит ли иметь со мной дело. А так кто угодно принял бы его за статую из черного дерева.